Последний из Рода - Наталья Авербух

Город пал.

Но не сдался.

У Города все еще был я.

— Поклялись они, что хранить будут эту землю. Поклялись, что защитят тех, кто придет на нее. Пришло время. Пришел час сдержать клятву.

Я положил ладонь на рукоять сабли, вторую руку вытянул перед собой.

Распахнулись ворота, разлетелся в щепы таран, алое марево встало меж людьми и чудовищами.

Он стоял впереди всех: смуглый, клыкастый, закутанный в шкуры, сжимающий в когтях костяной посох, окровавленный, скалящийся.

Он — и я.

Зверь и человек.

Демон и Воин.

За его спиной стояли чудовища, жаждущие крови. За моей — лишь испуганные люди. А между — разгоралось пламя.

— Я не поведу вас, люди! — произнес я. И уже громче: — Я не выберу ваш путь! Это было бы трусостью. Не мне вести вас, не мне отнимать ваше право на смерть. Ваши жизни не мне принадлежат. Лишь моей я могу распоряжаться, лишь себя могу отдать Огню. И я отдам! Но помните, люди, что однажды вам придется выбрать, как сейчас мне.

Я поднялся на ноги. Шаман зарычал, вытянул посох, попытался колдовать — тщетно, пламя пока хранило нас. Но оно гасло… Огнь дал мне отсрочку — всего лишь. Дал мне время попрощаться.

Я вытянул саблю и улыбнулся хищно, проведя по ладони острым клинком: кровь побежала струйкой. Кровь Берсерка.

И я говорил. И призывал. И приказывал.

— Придите воины. Придите жители Великого Града, покоренного, но победившего смерть. Придите те, кому не ведом мир, кто не желает покоя… Придите и исполните клятву, спасите потомков, отомстите! — Горячо. Кровь течет по рукам. Кто-то кричит, кто-то плачет, кто-то проклинает, рычит, воет, молит, шепчет… И только один голос я слышу: ее…

— Тиан… Тиан… Тиа…. Зачем, Тиан?!

Кровь по рукам — пламя… Пламя охватывает меня, Огнь принимает, дарует покой. Он дорожками расползается вокруг, и земля трескается, волнами идет.

Они выходят из-под земли. Они сжимают в костяных пальцах ржавые мечи. Огнь заполняет их, разгораются пустые глазницы, искры сыплются на черную землю. Они встают. Здесь — в Городе. Там — под его стенами.

Тысячи…

Я вижу каждого из них. Я чувствую всех до одного. Я — есть они.

Огнь. Белый пух-снег. Ночь.

Я стою на коленях. Я уже не жив, но еще не мертв.

И стоят они — ждут моего приказа.

И я отдаю его.

— Исполните клятву! — призываю я. — Отомстите! Защитите!.. Спасите!

И падаю. В Огнь, в Ночь, в Снег…

Иду, крушу, убиваю, сжигаю, мщу…

Спасаю…

Не помню. Не знаю. Не чувствую.

Лишь вижу ее лицо.

Лишь слышу ее голос.

Лишь чувствую на губах соль ее слез…

Лишь умираю ради того, чтобы жила она.

— Он не выстоит, — шепчу. — Не его время, не его сила.

И вывертываюсь из его рук, разворачиваюсь, бью кулаками в грудь, не видя ничего от застлавших глаза слез.

— Ты должен ему помочь! Помоги ему! Ты же можешь! Помоги!

Я знаю: его уже не спасти, но если Кольд не вмешается — все напрасно. Даже этой армии не справиться с демонами, призванными Ткачихой. Слишком поздно — гаснет осеннее пламя, уже вышла из врат Хозяйка Вьюг, взвыли три сестры-стихии. Как только она доберется до Костряков, как только…

— Тише, — он ласково погладил меня по голове, словно ребенка утешая. — Тиш-ш-ше…

Взвизг. Я обернулась, успев увидеть, как алой крупой осыпается тело одного из прорвавшихся в ворота демонов. Щит, окружавший нас, мягко светился.

— Кольд, ты же не Враг ему! — в последней, отчаянной попытке умоляю, зная, что это ничего не даст. Вредить не станет, меня защитит, но помочь — не поможет, это противоречило бы его сути. Но я все равно прошу, просто потому, что не могу стоять и смотреть, ничего не делая. Не хочу ждать…

Где-то там, среди разноцветной паутины, кружит Ткачиха, обрывая нити одну за одной. Смеется, плачет, танцует, любуется…

Там, под стенами, гудит пламя, но оно гаснет. Осыпаются грудами костяки, из которых искра за искрой уходит вторая, подаренная кровью Последнего Берсерка, жизнь. Снег уже не падает — валит стеной.

Зима пришла.

Не поддержи меня Кольд, я бы кулем осела на стылую землю, но он успел, подхватил…

— Смотри, бэниши, внимательно смотри… — горячее дыхание опалило щеку. — Смотри, что может сделать с узором одна непрочная нить. Порви ее — и все, узор испорчен…

Зло взвыл ветер…

Я не помню, когда стрела настигла меня. Да и стрела ли? Я шел дальше, забыв о боли. Я сражался, не считаясь с усталостью, понимая, что «потом» у меня не будет, стараясь успеть, не потратить впустую шанс, данный мне. И бились рядом со мною воины, призванные кровью и клятвой, и полыхало осеннее пламя. А потом пламя ушло. И я остался один. Упав в мягкий белый снег, я смотрел в ночное небо, чувствуя, как капля за каплей, искра за искрой, жизнь покидает меня.

Напрасно. Все было напрасно. Было бы не страшно умереть, если бы я победил, но нет, даже призвав людей Великого Града, я не смог спасти Костряки.

Не сумел защитить женщину, которую люблю.

Если бы у меня еще оставались силы, я бы усмехнулся: Нара оказалась права. Я — не Воин. Всего лишь стражник, вообразивший о себе невесть что. Гордыня меня сгубила. Гордыня и глупость. Вот так и умру: лежа в алом снегу, глядя в черно-белое небо…

— Встань и иди… — шепчет ветер. Я кашляю, давлюсь сладко-горькой кровью.

— Встань и иди… — зло шипит затухающее пламя. — Вс-с-стань и иди!

— Встань! — каркает ворон в рукояти сабли. — Иди!

Я хочу ответить, хочу попросить прощения, но…

— Встань… — тихий голос. — Встань, Берсерк. Встань и иди. Ты еще не победил.

Снег и тьма перед глазами. Ни икорки, ни проблеска…

И чудится мне, что из-за стены снега выходит девушка. Склоняется надо мною — холодом дохнуло стылым, мертвым.

— Встань и иди. Иди и победи, Берсерк, — в ее голосе ветер, стужа и снег. В ее глазах цвета сирени мерцают холодные искры. Танцуют вокруг нее снежинки, ветер треплет длинные серые волосы. Она смотрит на меня…

— Встань и иди! — кричит. Приказывает. Просит. — Иди!

И тишина лопается, словно мыльный пузырь… Кричит кто-то, воет, рычит… И слышен лязг стали о сталь. Шипят искры, падая в снег, гремят доспехи.

Город еще не сдался. Город все еще цеплялся за жизнь, сражался до последней капли крови.

Так почему же сдался я? Почему не посмел сполна воспользоваться шансом?

Огнь бьется в груди. Ворота трещат, но запор, положенный мною, крепок…

Удар. Еще один…

И я снимаю запор… Ворота распахиваются. Огнь вырывается, заполняет гложущую пустоту, с которой я уже почти свыкся…. Горячо. Холодно. Больно. Пусто. Правильно.