Форсайты - Зулейка Доусон

На Мертон-стрит, подчиняясь внезапному капризу, она соскочила с велосипеда, прислонила его к стене колледжа Корпус-Кристи и заглянула в калитку. Каменный пеликан в крохотном переднем дворике пребывал в полном одиночестве в миниатюрной чаше, но из окна над ним доносились голоса и звуки патефона. Из пасти третьей лестницы слева появился студент, перекинув мантию через плечо. С другого плеча свисал рюкзак. Кэт смотрела, как он торопливо пересек дворик и скрылся под аркой. Нокс-Гордон Т. Дж. Г., подумала она. Или Бэгали Д. Но, во всяком случае, не Феррар, высокород. Р., поскольку у нее была причина, чтобы узнать его, а этот тип был ей абсолютно неизвестен. Эти три фамилии она однажды мимоходом заметила, поднимаясь на самый верх этой третьей лестницы. Странно, как эти подробности запомнились ей наравне с другими, куда более важными и теснее связанными с этим местом, где разыгралась первая шарада того семестра.

За три дня до того весеннего семестра, во время так называемой «пустой» недели Кэт начала подниматься по этой лестнице в Корпус-Кристи согласно приглашению в записке, которую она нашла в своей почтовой ячейке. Колючим торопливым почерком было написано:

«Мисс Монт,

Был бы рад видеть вас у меня в к.К.К. завтра в 11 утра, чтобы обсудить занятия в приближающемся семестре и представиться Вашим покорным слугой.

Бойд».

Односложная фамилия была буквально вдавлена в бумагу, как и черта под ней.

Бойд Э.Л., вспомнила она, доктор филологических наук (степень, присужденная где-то), еще звания (присвоенные в других местах). Новый преподаватель поэзии XVII века, в годовом отпуске из какого-то американского университета (она запомнила только, что и название односложное – по фамилии основателя: Смит, Браун, Джонс или еще какая-то такая же). Во время зимнего семестра его предварительно характеризовали одним словом: «хорош», но обязательно добавляли еще два: «но труден». И после такого предупреждения Кэт в пасхальные каникулы потрудилась ознакомиться с его монографией – единственной его работой, опубликованной в Англии на интересующую ее тему.

«Чувственные пейзажи Донна». У нее просто открылись глаза. Она уже решила, что назовет монографию «откровенной и проникновенной», если ей при встрече понадобится заход. Затем, когда почтенный заезжий профессор отвергнет ее оценку с вежливо замаскированным пренебрежением, которое она привыкла ожидать от ученых мужей в мужских колледжах, можно будет изложить ее собственную теорию о «новообретенной земле» поэта. В двадцать лет дочь Флер быстро училась тому, как воевать с инстинктивным предубеждением, которое пробуждало в мозгу и других жизненно важных органах лиц противоположного пола наличие бесспорно первоклассного ума в сочетании с лицом, бесспорно способным обеспечить победу на конкурсе красоты.

Минуя таблички с Бэгали, Нокс-Гордоном и Ферраром, Кэт добралась до верхней площадки. Там по сторонам узкого окна с частым переплетом в глубокой нише были втиснуты две двери. Прохладные лучи весеннего солнца ложились на половицы под косым углом. Первая дверь у края ступенек стояла открытая. При беглом осмотре за ней оказался неосвещенный чуланчик с грязной раковиной и обрывком полотенца на валике над ней. Смутно она различила внутреннюю дверь, тоже открытую, с инициалами, означающими «ватерклозет». Во тьме внутри побулькивал медленно наполняющийся бачок. Удобства! Если она не спутала лестницы, то ей нужна была левая дверь, выходившая на маленькую площадку.

Однако дверь эта была распахнута, и Кэт потянула ее на себя, потому что она загораживала почти все окно и не позволяла прочесть фамилию на стене. Она увидела прямоугольничек голубой краски, чуть поярче и посвежее размытых пестрин на стенах лестницы, – явный признак, что нынешний жилец водворился сюда совсем недавно. На прямоугольничке служитель колледжа с помощью трафарета начертал: «ПРОФ. Э.Л. БОЙД». А на самой обитой зеленой бязью двери Кэт увидела карточку, вставленную в латунную рамку. Только «Бойд» тем же угловатым торопливым почерком и черта снизу. То же перо вдавилось в карточку на черте. За тесным тамбуром с полками справа и слева внутренняя дверь была тоже полуоткрыта, но не настолько, чтобы заглянуть внутрь. Кэт постучала со спокойствием второкурсницы, которая уже закалилась в индивидуальных занятиях с несколькими преподавателями и была готова ко всем дальнейшим. Она выждала. Ответом была тишина, и она постучала еще раз. С тем же успехом. Взглянув на свои часики, она убедилась в том, в чем не сомневалась: она пришла точно в назначенный час, опоздал преподаватель.

На лестнице послышались шаги, и Кэт поглядела в пролет, ожидая увидеть американского профессора. Но вверх по ступенькам мчался совсем молодой человек, явный студент. Не Бэгали ли? Увидев ее на площадке, он как будто не удивился. Собственно, он даже толком не посмотрел на нее, а сразу нырнул в чуланчик и закрыл за собой дверь. Она услышала, как открылась внутренняя дверь, и несколько секунд спустя до нее донеслись приглушенные звуки, каких следовало ожидать.

Кэт, не желая услышать, как будет спущена вода, вошла в обшитый темными панелями кабинет профессора.

Никогда еще она не видела такого количества книг не на полках. Они грудами валялись у ящиков с выдранными крышками, словно из каждого необходимо было без промедления извлечь важнейший том, упакованный на самом дне. Открытые ящики, казалось, покачивались на других, еще не открытых. И вообще далеко не все были ящиками, но картонками с названиями разных неслыханных напитков. Три картонки, громоздившиеся у стола, некогда содержали один и тот же – «Ветхий Адам – лучшее кукурузное виски Кентукки». Это было единственное знакомое ей название, так как во время войны полковник Уилмот прилежал этому виски. Она вспомнила, какое поднялось волнение, когда он привез вот такую картонку к ним на Саут-сквер, объясняя, что выписал себе запасец. Ее отец высказал опасение, что такой подарок заметно уменьшит этот запас, и спросил, сколько, собственно, ящиков он получил, полковник Уилмот ответил «на первое время достаточно», и ее родители засмеялись. Ей тогда рассказала про это Тимс, но она тогда не поняла, что тут было смешного.

Кэт поиграла с мыслью, что напечатанное название и выразительные рисунки бутылок на этих трех ящиках точно соответствуют их содержимому, тем более что они, как она заметила теперь, стояли в стороне от остальных. В конце-то концов, вполне понятное пристрастие для человека, который сумел набрать десять тысяч слов для чувственности terra nova [78]  Донна. «Хмель лучше Мильтона бы мог…» [79]  – припомнилась ей чья-то строка. Она села в кресло у письменного стола, на котором тоже валялись груды книг и бумаг, и постаралась выбросить из головы все посторонние мысли, чтобы за остающиеся несколько минут до появления ее нового наставника сосредоточиться исключительно на поэтах-метафизиках.

Число нескольких минут неуклонно возрастало – и достигло двадцати пяти, когда она поглядела на часики в третий раз. Кэт даже усомнилась, не спутала ли она день или час, порылась в сумочке и перечитала записку. Нет, ни даты ни часа она не спутала. В отличие, видимо, от профессора. Оставалось только сидеть тут и ждать.

За двадцать минут до истечения часа Кэт, которую окружающая тишина заметно убаюкала, внезапно очнулась, услышав шум, доносившийся от подножия лестницы. В первый момент ее уши восприняли его как нечто единое, но затем, подобно Юлию Цезарю, она установила, что шум этот, как Галлия, разделялся на три части, и принялась их анализировать. Первый звук, казалось, был порожден падением человека крупного сложения, который споткнулся стальным носком ботинка, и, возможно, одетого в пальто, поскольку нечто захлопало наподобие встряхиваемого одеяла и приглушило удар. Второй звук, хоть и неуместный, поддавался расшифровке сразу: произвести его могли только яблоки и апельсины, высыпавшиеся из сумки и запрыгавшие по ступенькам. Перед умственным взором Кэт тут же возник (несомненно, навеянный метафизиками) образ средневекового алхимика, неуклюже экспериментирующего с левитацией – идея, которую отнюдь не рассеял третий звук: громкое ругательство, произнесенное тоном, который указывал на привычку к таковым, и с неумолимостью богов, упомянутых всуе. Вместе все это было слегка комично.

К тому времени когда Кэт завершила свой анализ, ботинки со стальными пластинками уже выбивали дробь, поднимаясь через две ступеньки на третью. Кэт успела еще вообразить сапоги-скороходы.

Затем свет на маленькой площадке потускнел. Кэт повернула лицо в ожидании, готовясь объяснить свое вторжение фигуре, возникшей из сумрака тамбура. На мгновение фигура эта вырисовалась в дверном проеме на фоне бледного солнечного света, точно обведенная сиянием, как фигуры святых на картинах.