Кот-Скиталец - Татьяна Мудрая

– Как вы говорите о нисхождении – это смерть?

– Нет. Просто пауза. Потому что ничто не замирает навечно: огонь снова плавит камень и придает ему текучесть, а земля родит из себя мириад живых зерен.

«Зерно», как я догадывалась, – научный и философский термин наподобие рутенского «атома», но с оттенком постоянной изменчивости. В этом признании было для меня что-то большее идеи жертвы и ее выкупа. Ввергнуть мир в изменение… Отдать пламени… Бросить зародыш жизни в неживое. Ибо только безгрешный может взять на себя все грехи, только существо двойной, изменчивой природы сумеет так застыть вместе со всем миром, чтобы потом проснуться вместе с ним же.

– Снежнаки – они какие, Каландар? Ведь не всегда одинаковы и равны сами себе?

– Вы поняли. Ход мыслей у вас не андрский – там, где они строят лестницу, вы прыгаете. Да, Снежные обладают бесспорной двойственностью, и не только как оборотни. Может быть, грех первого поколения Живущих в том и состоит, что не одни люди – каждый захотел сохранить свою особость и отделенность, восхитясь великолепным разнообразием племен…

– Родов и видов…

– …боясь, что оно либо распылится, либо сотрется в нечто однообразное. Раньше Живущим позволялось скрещиваться невозбранно и плохим считалось брать супругу в своей семье. А теперь начали скрещивать подобное с подобным, чтобы дети становились копией родителей и сходство укреплялось, и появился запрет даже на браки различных аниму. Сущий не захотел мешать и совершил по их желанию, чтобы им видеть результат.

– Мир нельзя поймать и остановить в развитии, он начнет клониться к упадку. Знаешь, Каландар, у нас в Великой Рутении считается даже нормальным, что новые виды, племена, как ты говоришь, не создаются. Еще мы вывели такую динамику их исчезновения, которую не считаем опасной для природы. Как будто само исчезновение – дело необходимое и правое.

– Отказавшись от творчества самих себя внешних, аниму сократили или вообще потеряли способность лепить себя внутренних, творить аури (душу или ауру?) – и аури тоже отяготилась собой. Так говорят старинные книги.

– Мама Татхи, – вмешался Арт, – помнишь, как ты говорила? Аура, свечение жизни, – внешняя форма тела, легкая и гибкая, а тело, его седло… седалище – нечто окостеневшее.

– Аури есть то, что придает жизнь и гибнет вместе с телом, распыляется, как плоть, – пояснил Каландар.

– Рутенская душа считается бессмертной, в отличие от прочих, но за какие заслуги? Право, они в массе хуже любого из здешних Живущих. Но, может быть, я просто умею понять их так, как никогда не понимал наших животных ни один рутен, а рутенов изнутри не вижу? Или здешние Живущие более первозданны, чем рутенские, и аури у них простирается шире?

– О нас я не знаю, Татхи-Йони, но есть Живущие более властные, чем аниму. У Снежных Волков не просто два облика, у них две души, высокая и низкая. Они как вулкан, затихший подо льдом. Истинные Дети Зимы.

Он сложил последнее понятие из наших кхондских образов: колючий иней, запах тонкого речного льда, морозное дыхание раннего утра в разгар холодных дождей. Сложил из крупиц той зимы, в которой было нам всем отказано.

– Слушайте, Каландар, я, кажется, поняла это ваше «лед и пламя». Длящиеся во времени границы в Рутении естественны: межвидовые браки бесплодны или без плода их потомство. Здесь такие дети рождаются, и они способны продолжить себя – не знаю, всегда ли. Арккха говорил – хорошие дети. Значит, различие между андром и инсаном подобно, например, рутенскому сословному, между андром и мунком – расовому, а между мунком большим и мунком малым оно всего лишь физическое. Вот как у нас есть огромный водолаз и крошечная болонка, это один вид, щенки могут зародиться, но на свет вряд ли произойдут. Разве что в пробирке. Ну, а между двенадцатилетней девочкой-подростком и взрослым Живущим не должно быть ни соития, ни брака по тем же основаниям, что и между Высокоживущим и оленухой: тела сходны объемом, да совсем различен разум. Но это все-таки границы, которые Живущий проводит сам – хороши его основания или не очень.

Бэс во время нашей беседы был тут же, у моих колен, но сладко дрых: философические размышления были ему не по нутру. Однако тут он открыл один глаз и сказал:

– В Шиле брак между самым лучшим мунком и андрской аристократкой хуже грязи, даже если они ничем друг другу не уступают: ни умом, ни душой, ни образованностью. В настоящие аристо вообще выбиться трудно. Господину Шушанку пришлось не только таким на свет появиться, но и экзамены всякие пять лет подряд сдавать, прежде чем он в свой дипломатический род произошел, а для женитьбы уже силенок не хватило. Девушек хороших не встретил, а без вдохновенья скучно: там такие тесты зверские… А, все пошло насмарку.

– Каландар, друг! Ведь все время случается такое, что рвет цепи, которые вы сами на себя наложили. Династические и почетные браки и, ручаюсь, сердечная склонность, как у короля Филандра и его…

– Видно, и впрямь судьба наши такая – к Снежнакам идти, – вздохнул Артханг. – Все пальцы туда показывают и все дороги ведут.

В своих устремлениях он был неколебим, как Катон Старший со своим Карфагеном, только тем ключевым словом, на которое он реагировал, было не разрушение, а любовь.

Вот так мы решились. До того мы много беседовали с коваши Перигором на земные темы. Надо было решить, что из моего хилого имущества отдать ему на сохранение, а так как оно состояло из пары носильных тряпок и книги, то книгу я торжественно вручила ему, добавив, что текстами, особенно маргинальными, они с Каландаром могут располагать как им вздумается. Только, разумеется, не стирать и не искажать. Еще я попыталась вернуть Перигору кольцо, упирая на его сказочную ценность и на то, что оно уже отыгранная карта. Зачем оно мне – в Андрии улика, в горах, может быть, и пароль, но такой, смысл которого непонятен?

Он отказался.

– На твоей руке оно так красиво звучит и смотрится, Татхи-Йони, – пошутил коваши. – Как знамение твоей женской судьбы, хоть ты тому и противишься.

Еще бы. Такое не для меня, уж точно. По традиционной логике вещей, мать двух взрослых детей – почти старуха. Зеркала Замка, нарочно сделанные из чуть подтемненного стекла (а ведь бросала я искоса в них взгляд, бросала), делали черты лица тоньше и загадочнее, но седина и тонкие морщины, которые тянулись поперек лба и от носа ко рту, прекраснейше оставались на своем месте. Русла пересохших ручьев и увядших страстей. Хорошо еще душа бодра, да и тело веселое: ноги прытко носят и в печенках не свербит.

– И на твоей могучей правой он был не хуже, этот перстенек.

Я нисколько не льстила и лукавила: расшлепанные на конце, узловатые его пальцы были на удивление выразительны, и золотая нежность перстня только подчеркивала это. Тем более, что змеиные извивы располагались на его безымянном пальце плотней, чем на моих тощих перстах.

– Я отдал кольцо навсегда после того, как оно выбило молнию между мной и юной госпожой Сереной.

– Так и со мной произошло подобное. Только вот сама не знаю, что.

– Верно. Однако я в свое время ждал случая, а не громового удара. Ты тоже жди. Говорят, последний из владельцев замыкает собой весь их круг.

– Оно ведь только начало свое путешествие.

– Как посмотреть. Что ты считаешь началом – возникновение идеи или ее воплощение?

Я не нашлась, что ответить: причинно-следственную связь некоторые мункские философы, равно как и инсанские, переворачивают по сравнению с формально-логической, считая, что событие, стоящее в конце цепи, провиденциально рождает из себя всю эту цепь.

По дороге через Андрию мой кортеж частью порассеялся, но немного и возрос. Кое-какие сельские мунки переняли у городских обычай заводить «своих личных» четвероногих: и не только сотрудников, как те фриссы, что подрядились везти до границы фургон с телегой, или охранные кауранги, но просто друзей-приятелей. Приятели и клиенты тащили за собой детишек, подруг, вообще тех, под которыми земля непрочно стояла, и андры шарахались от нас, как от неприятельского войска. Ущерба мы, однако, не чинили: двигались по пыльному гравию и дерновым тропам, исправно и щедро платили за еду, буде она требовалась. Мунки решили, что ни монет, ни ассигнаций, ни еды через границу с Болотом и Лесом не потащат. Лишь бы им самим на блокпостах не воспрепятствовали.

Граница почти незаметно рассекла широкую влажную равнину, над которой круглые сутки висел туман. Одежда липла к коже, волосы и шерсть обвисали. Никакое солнце не могло выпарить здешней влаги, которая поднималась из болот неиссякаемым полупрозрачным маревом. Но, как часто в Андрии, она не порождала иных плодов, кроме лихорадки и гнуса. Здешние блюстители тоже превратились в кисель, и их активность также стала бесплодна. Они даже не смогли удивиться тому, как нас много – ведь как мы ни старались рассредоточиться, шествие тянулось без конца, подобно гирлянде общепитовских сосисок. Так что пропустили нас, едва обыскав: набрались имущества впереди идущих аж до скуки – скарб у всех беженцев был единообразный, специально для таких особ и приготовленный, основная часть – спиртное и колдовские травки вроде слабых наркотиков, какие ни мне, ни мункам задаром не были нужны. Что интересно – Перигор и другие сильные «слушатели мыслей» готовы были поклясться, что даже начальство застав получило относительно эмигрантов весьма расплывчатые инструкции.