Вся королевская рать - Роберт Уоррен

Вскоре наверху послышалось какое-то движение и в задней части дома звякнул звонок. Я понял, что судья зовет слугу. В прихожей мягко зашлепали ноги негра, и он стал подниматься по лестнице.

Минут через десять спустился судья. Его твердые шаги приблизились к библиотеке. В двери показалась его длинная голова и белый пиджак с черной бабочкой. Он задержался на пороге, словно привыкая к темноте, а потом подошел ко мне и протянул руку.

– Здравствуй, Джек, – сказал он таким знакомым голосом. – Наконец-то ты появился. Я не знал, что ты в Лендинге. Давно приехал?

– Вчера ночью, – коротко ответил я и встал, чтобы поздороваться.

Он крепко пожал мне руку и опять усадил в кресло.

– Наконец-то, – повторил он, и на его длинном усталом ржаво-красном ястребином лице появилась улыбка. – Давно тут сидишь? Почему ты не послал этого мошенника разбудить меня и позволил мне валяться чуть не до обеда? Давно я тебя не видел, Джек.

– Да, – согласился я. – Давно.

И в самом деле давно. В последний раз он видел меня ночью. С Хозяином. И пока мы молчали, я знал, что он тоже припоминает. Он припомнил, но только после моих слов. Затем я увидел, что он отгоняет это воспоминание. Он не допускал его до себя.

– Да, давненько, – сказал он, усаживаясь с таким видом, будто он ничего не помнит. – Куда это годится? Что же ты не проведаешь старика? Мы, старики, любим, чтобы нам хотя бы изредка уделяли внимание.

Он улыбнулся, и мне нечего было сказать в ответ на такую улыбку.

– Черт знает что, – сказал он, вскочив с кресла и не скрипнув при этом ни единым суставом. – Совсем разучился гостей принимать. Ты пересох, наверно, как порох Энди Джексона. Для настоящего дела, может, и рановато, но глоток джина никому еще не вредил. Нам с тобой, во всяком случае. Ведь нас с тобой ничто не берет, верно, Джек?

Прежде чем я ответил, он был уже на полдороге к звонку.

– Спасибо, не хочу, – сказал я.

Он посмотрел на меня сверху, и на лице его выразилось легкое разочарование. Но потом вернулась улыбка – добрая, честная, клыкастая, мужественная улыбка – и он сказал:

– А, перестань, выпьем по одной. Будем считать это праздником. Я хочу отметить твой приход!

Он сделал еще шаг к звонку, но я сказал:

– Спасибо, не хочу.

На миг он остановился, поглядел на меня сверху, держа руку на весу у шнурка. Затем он опустил руку и повернул назад к своему креслу, как будто бы чуть-чуть поникший – а может быть, мне это просто померещилось.

– Что ж, – сказал он с выражением лица, которое трудно было назвать улыбкой. – Один я пить не стану. Буду черпать утешение в беседе с тобой. Что у тебя слышно?

– Ничего особенного, – ответил я.

И, глядя на его фигуру, теряющуюся в тени, я удивился, до чего у него прямая спина и до чего высоко он держит голову. Я спросил себя: почему так? Я спросил себя, правда ли то, что я раскопал? Я смотрел на него, и мне не хотелось, чтобы это было правдой. Я от всей души пожелал, чтобы это оказалось неправдой. У меня мелькнула мысль, что я мог бы выпить этот джин и ничего ему не сказать – вернуться в город и доложить Хозяину, что я убедился в своей ошибке. Хозяину придется это скушать. Он, конечно, взбеленится, но все равно последнее слово – за мной. А бумаги мисс Литлпо я к тому времени могу уничтожить. Я мог это сделать.

Но мне надо было знать. Даже когда у меня мелькнула мысль уйти, ничего не выясняя, я знал, что не уйду. Ибо правда – ужасная вещь. Ты пробуешь ее носком, и она – пустое место. Но стоит тебе зайти немного глубже, и она затягивает тебя, как водоворот. Сначала тяга так слаба и равномерна, что ты ее почти не замечаешь. Затем – рывок, затем – головокружительное падение во мрак. Ибо есть мрак правды. Говорят, что это ужасно – отдаться на волю божью. Теперь я готов в это поверить.

И вот я посмотрел на судью Ирвина, и он понравился мне так, как не нравился уже много лет, – до того прямы были его старые плечи и до того правдива клыкастая улыбка. Но я знал, что я должен узнать.

Он изучал мое лицо – в эту минуту оно представляло собой, наверно, любопытное зрелище, но я не отводил взгляда.

– Я сказал «ничего особенного», – начал я. – Но кое-что есть.

– Выкладывай, – сказал он.

– Судья, вы знаете, на кого я работаю.

– Знаю, Джек, – сказал он, – но давай на время забудем об этом и просто посидим. Не могу сказать, чтобы я симпатизировал Старку, но я не похож на большинство наших друзей с набережной. Я могу уважать человека, а он – человек. Одно время я чуть было не принял его сторону. Он бил стекла и впускал к нам свежий воздух. Но… – судья грустно покачал головой и улыбнулся, – …я стал опасаться, что так он разгромит весь дом. Такие методы! Поэтому… – Фразы он не кончил и только пожал плечами.

– Поэтому, – докончил я за него, – вы пошли с Макмерфи.

– Джек, – сказал он, – политика – это всегда вопрос выбора, а из чего выбирать, не ты решаешь. И за выбор надо платить. Ты это знаешь. Ты ведь сделал выбор и знаешь, во что он тебе обходится. Платить нужно всегда.

– Да, но…

– Джек, я тебя не упрекаю, – сказал он. – Я верю тебе. Кто из нас не прав, покажет время. А пока что, Джек, пусть это не становится между нами. Если я погорячился в ту ночь, прости меня. Прости. Мне было тяжело потом.

– Вы говорите, вам не нравятся методы Старка, – сказал я. – Хорошо, я вам расскажу о методах Макмерфи. Вот послушайте-ка, на что способен ваш Макмерфи. – И я загремел, задребезжал, как трамвайный вагон с испорченными тормозами, сорвавшийся под уклон. Я рассказал ему, на что способен Макмерфи.

Он сидел и слушал.

Потом я спросил его:

– Ну что, красиво?

– Нет, – сказал он и покачал головой.

– Некрасиво, – сказал я. – И вы можете это прекратить.

– Я? – удивился он.

– Вас Макмерфи послушается. Он должен вас слушаться, потому что вы один из немногих друзей, которые у него остались, а он уже чувствует на затылке горячее дыхание Хозяина. Если бы у него было хоть что-нибудь в жале, кроме комариной слюны, он бы разделался с Хозяином без всякой торговли. Но он знает, что у него ничего нет. И уверяю вас: если дело дойдет до суда, Хозяин явится не с пустыми руками. Эта Сибилла Фрей – шлюха-надомница, и нам доказать это – раз плюнуть. У нас будут свидетелями вся футбольная команда плюс вся легкоатлетическая команда, плюс все шафера грузовиков, которые ездят по шоссе шестьдесят девять мимо дома ее папы. Если вы образумите Макмерфи, ему, может быть, удастся спасти свою шкуру. Но учтите, сейчас я ничего не обещаю.

Только сумрак, и тишина, и запах заплесневелого сыра были ответом на мои слова, пока они просачивались в этот старый породистый череп. Потом он медленно покачал головой:

– Нет.

– Послушайте, – сказал я, – Сибиллу не обидят. Мы об этом позаботимся, если она не заболеет манией величия. Конечно, ей придется подписать небольшое заявление. Не скрою от вас, что наша сторона запасется письменными показаниями нескольких ее мальчиков на тот случай, если Фрей опять вздумает шалить. Уверяю вас, Сибилле предлагают честную сделку.

– Не в этом дело, – сказал он.

– Так в чем, ради всего святого? – сказал я и уловил в своем голосе умоляющие нотки.

– Это – дело Макмерфи. Возможно, он совершает ошибку. По-моему, да. Но это его дело. Я в такие истории не вмешиваюсь.

– Судья, – упрашивал я, – подумайте как следует. Не торопитесь с ответом, подумайте.

Он покачал головой.

Я встал.

– Мне надо бежать, – сказал я. – А вы подумайте. Я приду завтра, и тогда мы поговорим. Повремените до тех пор с ответом.

Он навел на меня свои желтые агаты и опять покачал головой:

– Приходи завтра, Джек. И завтра, и каждый день. Но ответ я тебе дам сейчас.

– Я прошу вас, судья, сделайте мне одолжение. Подождите решать до завтра.

– Ты говоришь со мной так, Джек, будто я не знаю, чего хочу. А ведь это, пожалуй, единственное, чему я научился за семьдесят лет. Знать, чего я хочу. Но ты все равно приходи завтра. И не будем говорить о политике. – Он махнул рукой, словно сметая что-то со стола. – К чертям политику! – шутливо воскликнул он.

Я взглянул на него и в тот же миг – с лица его еще не стерлась шутливая гримаса отвращения, а откинутая рука висела в воздухе – понял, что отступления нет. Это была не осторожная проба воды носком, не ровная тяга окраины водоворота, но бешеный рывок в провал воронки. Можно было предвидеть, что так оно и произойдет.

Глядя на него, я проговорил почти шепотом:

– Я просил вас, судья. Я чуть ли не умолял вас, судья.

На лице его было вежливое недоумение.

– Я старался, – сказал я. – Я умолял вас.

– Что такое? – удивился он.

– Вы когда-нибудь слышали, – спросил я по-прежнему очень тихо, – о человеке по имени Литлпо?

– Литлпо? – удивился он и наморщил лоб, пытаясь вспомнить.