Огненный всадник - Михаил Голденков

Торжественным напевом все анагосты пели хором ексапостиларий. Вошли в алтарь. Никон снял свой праздничный саккос, который уже не мог выносить из-за его необыкновенной тяжести. Это был великолепный саккос из очень дорогой материи, расшитый золотом и украшенный множеством драгоценных камней. Около пуда одного жемчуга было на том одеянии. Никон дал подержать свой драгоценный саккос антиохийским гостям. Те богострастно подхватили хламиду, но… не удержали тяжкий груз, и он с грохотом упал на пол храма. Слышно было, как по полу покатились отвалившиеся жемчужины. Люди нервно переглянулись — во, поднять бы!

Никон, стараясь не выказывать эмоций — лишь побелел его большой мясистый нос — облачился в саккос полегче, и все начали христосоваться. Никону подали короб с красными яйцами. Он взял из короба три яйца и вручил патриарху Макарию, а по два яйца раздал архиереям и архимандритам, а по одному — иереям…

Сразу по окончании литургии началось представление пред царские очи. Алексей Михайлович, с трудом ступая под тяжестью своей не менее тяжелой, чем саккос Никона, праздничной одежды, сверкающей отблесками драгоценных камней и жемчуга, первым подошел к патриарху, принял благословение и трижды поцеловался. Затем приложился к святым образам и Евангелию и стал поздравлять духовенство, вручая им пасхальные яйца, позолоченные либо красного цвета, каждому по два или по три, смотря по знатности жалуемого. Вслед за духовенством и простой люд подходил поздравить своего государя с Пасхой. Похристосовавшись со всеми, кто пришел в эту ночь на Патриаршую службу в Кремль, монарх пошел в Архангельский собор, чтобы положить яичко на могилы своих предков, а затем отправился навестить московские тюрьмы. По традиции, он раздавал преступникам щедрую милостыню, одежду и еду, приветствуя их словами:

— Христос Воскресе и для вас…

— Отведите Нас в монастырские и земляные тюрьмы, — потребовал царь-батюшка, зная, что это самые страшные заточения для недовольных властью и религией.

И вот Алексея Михайловича подвели к кровле поверх земли с небольшим оконцем для передачи пищи. Засуетились тюремщики, открыли кровлю, спустили лестницу, вывели из ямы чуть ли не ласково под руки тощего, заросшего бородой и волосами до плеч человека в оборванных лохмотьях, с закованными в цепи руками и ногами.

— Кто таков? — спросил царь тихим голосом, стоя между двух молодцев в белом с бердышами, сжимая в одной руке красное пасхальное яйцо, а в другой — миску с кашей. Рядом холоп держал сложенную одежду из грубой серой ткани.

— Ростовский портной Богданов, — отвечал стелящийся к земле бородатый начальник тюрьмы, — и его ученики Федька Логинов и огородник Постников. Дык ентот Богданов им и другим людям ересь рассказывал, мол, наш патриарх Никон — лживый отец и предтеча антихриста. Мощи святых — это, мол, куклы, а священники московские — мучители людей. Тьфу! — и тюремщик перекрестился, упал на колени и три раза стукнулся лбом о землю.

Царь, милостливо улыбнувшись, отстранил рукой суетящегося бородача, но про Никона решил расспросить чуть подробнее.

— И что же этот человек говорил про патриарха Никона еще? — поинтересовался царь.

— Дык богохульство одно! — трясся, как осиновый лист тюремщик. — Говорил, что ты, великий светлый царь, мол, сам лишишь этого… патриарха сана и патриаршего достоинства. И сошлешь, мол, в монастырь…

Алексей Михайлович усмехнулся. Да уж, борода патриарха Никона его в последнее время и в самом деле раздражала: уж очень много на себя берет этот бывший мордовский крестьянин, которого лупила да голодом морила злая мачеха. Честолюбив Никон да несдержан, не согласен со многими порядками, ограничивающими его контроль над доходами монастырей для церкви. Уж очень это все бесило царя. Так бесило, что порой хотелось заехать в мясистый нос патриарха кулаком.

— А когда, не говорил? — спросил царь.

— Чего изволите? — не понял трясущийся тюремщик.

— Когда я сошлю в монастырь патриарха и лишу его сана, не говорил этот ваш пророк? — медленно и громко повторил царь.

— Нет, — замотал головой урядник, — говорил, мол, скоро.

Алексей Михайлович подошел к заключенному, отдал ему миску с кашей, холоп брезгливо сунул арестанту одежду, а государь протянул пасхальное яйцо со словами: «И для тебя Христос Воскресе».

Портной Богданов, приняв тощими трясущимися руками миску и одежду, почти с любопытством уставился на крашеное яйцо в руке царя. Внимательно оглядев яйцо, будто бы видел такое впервые, он поднял на монарха взгляд: два больших голубых глаза на изможденном темном лице.

— Благодарствуй, государь, — улыбнулся Богданов, — только не могу я брать кровь людей пролитую.

— Это есть кровь Господа нашего, пролитая за всех людей православных, — нахмурился Алексей Михайлович.

— Нет, батюшка, — улыбнулся щербатым ртом Богданов, — это яйцо есть крашено кровью не Христа вовсе, а всех его последователей христиан, чью кровушку ты льешь, аки вино виночерпий на Масляницу. Но еще хуже будет, царь мой батюшка. Из этого яйца через семнадцать лет, в червене, в Теремном дворце Кремля птенец вылупится, петушок Петенька. У тебя уже пять деток, а этот четырнадцатым будет. Ни Алексей, ни Аннушка ведь долго не проживут, государь. А Петенька, он не меньше, чем ты, царь-батюшка, кровушки прольет христианской. Как и ты, пойдет наш Петенька на запад клевать плоть людскую, церкви рушить крылами, священников острыми шпорами убивать, да и своих людей четвертую часть загубит. Остерегись, царь, не женись на Натальюшке.

— Так ты возьмешь яйцо? — царь смотрел на заключенного почти угрожающе, хотя слова этого Богданова сильно напутали Алексея Михайловича Романова. Ему стало жутко от того, что этот оборванец-портной из Ростова знал, что у него, царя, пятеро детей. Алексей и Аннушка — самые младшие. И почему они долго не проживут? Хотя… царских детей этот оборванец мог бы знать, если сильно захотел бы. Но где же тут, в тюремной яме такое узнаешь?! Тем более что Анна родилась менее трех месяцев назад! Нет, что-то странное было в этом арестанте. От Бога ли он? От лукавого ли?

— А дар я возьму, — Богданов с блаженной улыбкой прижал к исхудалой груди миску и новую одежду, словно только о них и шла речь, — и молиться буду, чтобы остановили тебя от грехов христианских ангелы небесные, чтобы не самым ярким пламенем гореть тебе в геенне огненной.

Алексей Михайлович почти грубо положил яйцо в миску Богданову и, резко развернувшись, быстро пошел прочь. По телу государя московского пробежали мурашки, его словно колодезной водой обдали. «Не женись на Натальюшке… Ведь женат я уже! — думал царь. — Но вдруг мне новую жену готовят? Да нет же! Чушь все это! Ересь! Болтает смерд абы что!» Жутковатый холодок снова пробежал по царской спине, как только он вновь представил глаза Богданова — эти проницательные глаза словно вывернули ему душу наизнанку, словно залезли глубоко в мысли его. «Все же правильно, что таких пророков в ямах держат», — подумал государь, тяжело вздохнул и бросил небрежно в сторону: