Ястреб халифа - К. Медведевич

Но Тарик упрямо мотнул головой:

— Этот поход… он с самого начала не задался. Я не понимаю, почему.

Хасан расхохотался — искренне и громко:

— Да ты, я смотрю, избаловался мгновенными победами! Халиф Аль-Муктадир осаждал столицу два года, пока не подавил прошлый мятеж зайядитов!

— Тахир ибн аль-Хусайн погиб… А в руки мне попали совсем не те люди…

— Они никогда не выдают тело того, кого провозгласили тайным имамом, — покачал головой ашшарит. — Никогда. И чем тебе не те люди ибн Казман и ибн Бакийя? Укайша бросился на меч — да простит его Всевышний! — но эти-то двое у нас в руках! Разве не кажется тебе достойным удивления, что дважды предавший халифа Аслам ибн Казман примет смерть, которую его отец измыслил для Мухаммада ибн Бакийи?

Тарик брезгливо сморщился:

— Да уж, вы, ашшариты, горазды на выдумки… Впрочем, я еще в Куртубе говорил, что этого юнца незачем миловать, — ибо он все равно обратит оружие против нас. Оказалось, я был прав.

Хасан молча кивнул. Тогда, на приеме у халифа, он промолчал — но в глубине души согласился с оравшим перед троном Аммара ибн Амира нерегилем: оставлять мятежников в живых — все равно что оставлять тлеющими угли костра в сухой степи. Мятежи щедро заливают кровью их главарей — или они вспыхивают снова и разрастаются в пожирающий государство пожар.

В косяк двери, скрытой висевшим в проеме дарабджирдским ковром, поскреблись.

— Войди, Самуха.

Под ковер прополз мальчишка из джунгар, которого Тарик поймал тогда на улицах Лошани. Юный невольник почтительно припал к толстым караитским коврам, щедро покрывавшим весь пол просторного покоя.

— Говори.

— Голубь из столицы, сейид. С посланием от благородного Саида аль-Амина, мавла эмира верующих.

Нерегиль оставил способного молодого ханетту с его тысячей воинов в качестве Левых, дворцовых гвардейцев Мадинат-аль-Заура.

— Дай сюда.

Мальчик быстро подполз на коленях к нерегилю, снова прижался лбом к ковру и почтительно, обеими руками, протянул господину маленький деревянный поднос с крошечным свитком. Нерегиль взял его, развернул и углубился в чтение. Хасан, покручивая ус, думал, что ибн Хальдун наверняка уже знает то же самое. Один он, ибн Ахмад, остался не у дел и в полной безвестности. Впрочем, таков удел воина — узнавать все последним и делать то, что тебе приказывают.

Наконец, Тарик поднял глаза. Жестом отпустил Самуху. И красавчика-кравчего. А когда ковер за мальчиками упал, тихо сказал:

— Я возвращаюсь в столицу, Хасан. На Шамаху тебе придется идти одному. В Мадинат-аль-Заура восстание. Какой-то зайядитский проповедник по имени Абу-с-Сурайя привел целое войско каких-то сумасшедших людей. Они встали лагерем под стенами Баб-аз-Захаба и осадили дворец.

— Чего они хотят? — аж привстал Хасан.

— Они объявили основателя династии аль-Аббаса ибн Али… — тут нерегиль быстро сверился с бумажкой, — …хакиком. Это что, о Хасан?

— Это святой, — кивнул ибн Ахмад.

— Такой же, как и-Джам, что ли? — нахмурился нерегиль.

— Нет, это же зайядиты равандитского толка. Они верят в тайный завет Али, священный "желтый свиток", а хакик — это тот, у кого находится желтый свиток.

Тарик сморгнул. Но промолчал. Хасан махнул рукой:

— Ну, зайядиты, что с них взять.

Тарик еще раз сморгнул и, сверившись со свитком, сказал:

— А еще они объявили Фахра новым божественным воплощением.

И, сморгнув последний раз, обалдело уставился на Хасана.

Мадинат-аль-Заура,

двенадцать дней спустя

Из-за непрекращающегося дождя Айша принимала его не на террасе, а в церемониальном зале Младшего дворца.

Тусклый свет дождливого вечера заполнял сквозные арки в середине здания — меняясь в высоте и в прихотливых очертаниях полукружий, то рябящих ромбиками, то рассыпающихся раковинами и золотой вязью, они, словно зеркально отражаясь друг от друга, образовывали продуваемый осенним ветерком коридор, с обеих сторон открывающийся в сады. Слева доносилось журчание разбиваемых дождевыми каплями струй Длинного пруда — они словно продолжали анфиладу арок, перекидывая серебристые дуги с одной стороны водоема на другую.

Правую арку сейчас занавешивал тонкий плетеный тустарский ковер — сквозь мельчайшие дырочки между его нитями свет пробивался, словно через исколотый иголкой бумажный лист. У самых ступеней возвышения дышали теплом три большие глиняные жаровни. Время от времени из них выстреливал на драгоценные ковры уголек, и тогда к нему, раскачивая брыластыми щеками на оплывших лицах, кидались евнухи, подбирали на кованый железные совочек и относили к ковру — выбросить в сад.

Сквозняк легонько шевелил алый халифский шелк занавеса. В сумеречной мгле Айшу почти не было видно. Когда она шевелилась, шуршали слои подбитой ватой зимней одежды, звенели тяжелые церемониальные ожерелья и серьги. А еще она вздыхала — громко, так что было слышно сквозь треск углей, бормотание невольниц и евнухов, настырный шорох дождя и барабанную дробь капель по черепице крыши террасы и спускающейся в сад лестнице.

— Я… благодарна тебе.

— Я лишь выполнял свой долг.

— Ты прибыл… так быстро.

Вот это было правдой — его рейд был стремительным, как бросок копья. Не прошло и семи дней, как они ворвались в город. Одержимцы-равандиты оказались неплохо вооружены — Абу-с-Сурайа, их главарь, некогда служил в халифской армии в ранге каида. Среди его приверженцев было много дехкан из Заречья — но тамошние селяне были привычны к военному делу: им приходилось то и дело отражать налеты кочевых тюрок. Так что люди из вилаятов Мавераннахра несли тяжелые и легкие копья, луки и маленькие круглые щиты с режущими краями. А еще среди восставших было много дейлемитов — и вот их-то присутствие и заставило горожан дрожать от страха за закрытыми дверями. Едва завидев громадные круглые щиты горцев Дейлема — красные, пополам разделенные золотой полосой и цветочными завитками — и их зеленые кафтаны, люди захлопывали ставни, задвигали засовы и делали вид, что их нет дома. Даже если те врывались в соседние дома и оттуда слышались крики избиваемых людей, грохот посуды и вопли женщин, с которых сдирали покрывала и шальвары. Ханаттани Саида успели закрыться во дворце, а вот город остался беззащитным перед нашествием мятежников: гвардия халифа стояла под Нисибином — или отбивалась за его стенами, а отряды набранной из горожан полиции-ма" уна разбежались, едва завидев зеленые знамена зайядитов и щиты беспощадных горцев. Когда южане Тарика вошли в город, войско Абу-с-Сурайи разбрелось среди домов, садов и пастбищ в богатой, северной части Мадинат-аль-Заура, и разбило огромный палаточный лагерь в парках среди усадеб квартала аль-Мухаррим. С тысячу мятежников квартировало в шатрах и домах прямо перед воротами Баб-аз-Захаба — разогнав торговцев пряжей и обитателей этих богатых жилищ. Когда тысяча Муслима покончила с грязным ополчением безумцев, загадивших обширную площадь перед дворцом, она присоединилась к Тарику. Тот изничтожал саранчу, топтавшую лужайки и обиравшую лимонные и финиковые рощи Аль-Мухаррима. Еще три дня ушло на то, чтобы выловить и выбить из жилищ всех заяйдитов, часть из которых успела забаррикадироваться в домах, взяв в заложники горожан — или заранее предусмотрительно перебив их. Тарик приказал обезглавить всех пленных дейлемитов — а остальных одержимцев продать для государственных работ по ремонту каналов в долине Нарджис. Говорили, что за "четыре судных дня" — так стали называть сражение на улицах Мадинат-аль-Заура — перебили не менее десяти тысяч мятежников, а всего их было чуть ли не пятнадцать тысяч. Тарик же, шептались горожане, привел в город только свои три тысячи южан да перешедшие под его начало две тысячи погибшего под Нисибином Тахира ибн аль-Хусайна. Он воистину ангел, кивали друг другу люди, стрела Охраняющего и Дарующего безопасность.

… - Ты позвала — и я пришел на помощь.

И тут из-за завесы послышался звон браслетов на взлетевших к лицу руках — и сдавленные всхлипы. Айша, не в силах долее сдерживаться, расплакалась:

— Мне так страшно… и так одиноко… Не уезжай, я боюсь здесь оставаться без тебя, Тарег, мне страшно, Фахр спит со мной в одной комнате, а я не сплю, я слушаю шаги за занавесами, я очень боюсь…

И она заплакала навзрыд, вздрагивая, всхлипывая и задыхаясь.

Крогом стояли и сидели люди, женщины многозначительно посматривали на огороженное высокими ширмами возвышение. Из-за роскошных тяжелых парчовых складок слышались безутешные рыдания испуганной женщины.

— Тарег?..

Он поклонился у собравшегося мягкими складками края занавеса. Налетевший из сада ветер втянул тончайший шелк внутрь, и колышущаяся ткань облепила жалобно выставленную вперед, пытающуюся неведомо что нащупать ладонь Айши. Тарег поднял руку и приложил ее к обвитым мягким шелком тоненьким пальцам — их ладони встретились сквозь ткань.