Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы - Леонид Беловинский

Менее популярной была зимняя охота в санях с поросенком: посаженного в мешок или ящик поросенка дергали за уши или за хвост, чтобы он визжал, волки стаей выходили на дорогу и гнались за санями, с которых охотники стреляли зверей. Само разнообразие псовой охоты говорит о чрезвычайной популярности этой забавы и ее разработанности. Добавим, что иногда для охоты в лесных крепях выгоняли кричан – крестьян, криком и стуком заставлявших зверя выбежать из зарослей на открытое место, где по нему спускали собак. Охотников, державших по бедности несколько борзых собак за неимением гончих, презрительно именовали «мелкотравчатыми» (не от «травы», как иногда думают, а от слова «травля» – охоты на зверя с собаками), они присоединялись к богатым охотам и нередко служили предметом издевательств и шуток обеспеченных собратьев. На такие охоты выезжали иногда в дальние (отъезжие) поля на несколько дней и даже недель, целыми таборами, с шатрами, прислугой и провизией, гостя по два-три дня у соседей. Вот описание такой охоты, сделанное автором ХIХ в., знатоком этого дела, Дриянским: «…Глазам моим предстали три огромные фуры, такой емкости и величины, что каждая из них способна была поглотить самую многочисленную семью правоверного Кутуфты.

Одна из этих громад была на рессорах, длиннее прочих, и по множеству круглых окошек, прорезанных в обоих боках кузова, являла собой собачью колесницу. Кроме этих великанов экипажной породы, под сенью их стояли дрожки и другие крытые экипажи и, сверх того, смиренные русские телеги, вокруг которых, пятками и десятками, стояло около шестидесяти лошадей.

Обрамленная с обеих сторон двумя отрогами леса, площадка вдавалась мысом в непроницаемую кущу ельника, под сенью которого белели две палатки, а подле них несколько шалашей, наскоро устроенных из ветвей, соломы, попон и войлоков.

Одно из пепелищ было обставлено треножниками, кастрюлями, котликами, ящиками, самоварами и прочими кухмистерскими принадлежностями; кроме того, в разных местах было постлано множество соломы, на которой валялись борзые ‹…› Шестьдесят гончих стояли в тесном кружке, под надзором четырех выжлятников и ловчего, одетых в красные куртки и синие шаровары с лампасами. У ловчего, для отличия, куртка и шапка были обшиты позументами. Борзятники были одеты тоже однообразно, в верблюжьи полукафтанья, с черною нашивкою на воротниках, обшлагах и карманах. Рога висели у каждого на пунцовой гарусной тесьме с кистями. Все они окружены своими собаками и держали за поводья бодрых и красивых лошадей серой масти ‹…› В Асоргинских до обеда мы еще затравили одного волка и двух лисиц. И ровно в час за полдень жители Клинского, все, от мала до велика, выбежали за околицу встречать наш поезд. С гордым и веселым видом, с бубенцами, свистками и песнями вступили удалые охотники в деревню, обвешанные богатой добычей.

У новой и просторной на вид избы стояли походные брики, а на крылечке – люди и повара, ожидавшие нашего возвращения». (38; 27, 34, 42).

Князь Б. А. Васильчиков утверждал, что «псовая охота есть, несомненно, принадлежность быта былого богатого барства. Она требовала для своего существования больших пространств; того приволья, которое еще до революции быстро исчезало в центральных губерниях под влиянием роста населения, дробления земельной собственности, интенсификации хлебопашества и т. п…» (15; 57–58). Вся эта армия из дюжины, а то и двух десятков псарей разных специальностей, единообразно одетая в особые охотничьи костюмы (архалуки, чекмени или черкески, папахи и пр.), на быстрых верховых лошадях, вместе с несколькими десятками собак содержалась на барский, а точнее, на крестьянский счет.

Выше было приведено несколько юмористическое описание большой охоты, данное Дриянским. Васильчиков пишет о своем прадеде, помещике Псковской губернии, добиравшемся с охотой в соседние уезды: «Эти переезды с дворнею, домашним скарбом, охотою и проч., по свидетельству современников, походили на переселение народов… Об «отъездах» (от выражения «отъезжее поле» – дальняя охота. – Л. Б.) прадеда сохранились несколько легендарные предания: так, например, я слышал от стариков, что будто бы он на одну из коронаций шел из Выбити в Москву отъезжими полями» (15; 58). Хорошая охота в 18–20 и более свор (на «сворке», длинном ремне, пропущенном через кольца на ошейниках, держали обычно двух собак, иногда трех-четырех) была большим искусством, и охотников, то есть псарей – борзятников, выжлятников, стремянных и их начальника доезжачего, – долго обучали. Васильчиков пишет о старом доезжачем своей семьи, Плесневе: «…Он проявил блестящие дарования и, сосредотачиваясь на езде с гончими, приобрел в нашей охоте значение авторитета и воспитал несколько поколений охотников. Искусство его, между прочим, заключалось в «порсканьи»; он обладал красивым и звучным голосом, которым буквально заливался в острову, переходя от низких до высоких дискантовых нот и доминируя над голосами других охотников» (15; 63). Искусство русской охоты заключалось и в подготовке лошадей, и в выведении собак и подборе их комплекта (все это и называлось «охота»), и даже в подаче «позывов», сигналов в охотничьи рога: «Хозяин дает знак, и все охотники, спешившись, берут в руки рога и играют особый «голос». Дирижирует Плеснев, отбивая такт «арапельником»; «голос» состоит из серии аккордов на подобранном строе рогов с переливами, именуемых «та-ли-ли» и «ту-ру-том». По поводу этих «талили» и «турутах» Плеснев все эти дни поучал молодежь на репетициях, бывших на псарне…» (15; 78).

Нужно согласиться с князем: такая охота могла быть порождением только крепостнических времен, и то принадлежать лишь богатым людям.

Однако эта охота была небезопасна, и не только для самих охотников, в азарте летевших на конях по буеракам, оврагам и кустам. Н. А. Морозов вспоминал о своем отце, богатом помещике Ярославской губернии: «Отец также держал большую псарню с несколькими десятками гончих и борзых, но потом, когда мне было лет десять, уничтожил это учреждение, после того как собаки одного нашего соседа растерзали на его глазах крестьянина, попавшего случайно на линию охоты и бросившегося бежать… Сильно пораженный таким несчастным случаем, отец больше не ездил на псовую охоту, и я не имею о ней никакого понятия, так как после упомянутого случая этот вид спорта в нашем уезде совсем прекратился» (64; 30).

Псовая охота была горячим делом, и в бешеной скачке по полям и оврагам, среди густого кустарника и редколесья сравнивались и крепостной псарь, и его господин. Иной раз ловчий мог пустить в зазевавшегося барина матерком, и это в вину не ставилось. Ведь вместе охотились, мерзли и мокли, вместе ели и пили у костра, вместе могли сломить голову в буераках, полетев стремглав с конем с обрыва. Зато псари и были самыми преданными слугами, и не столько конюшня, сколько псарня служила местом жестоких расправ с ослушниками, а витой ременный арапник псаря с успехом заменял розги. Стремянные, ловчие, доезжачие служили телохранителями своих господ и исполнителями их проделок. Отца тургеневского однодворца Овсянникова, свободного от телесных наказаний, выпорол по приказанию дедушки рассказчика именно его ловчий, за то, что дедушка оттягал у однодворцев землю, а Овсянников не стерпел и подал в суд.

Естественно, когда крепостное право приказало долго жить, в первую очередь пострадали от этого псарни. Все же охота была роскошью. И даже в прежние благословенные времена далеко не все помещики могли содержать обширные псарни с множеством псарей. Теперь пришлось бы всем этим доезжачим, выжлятникам, борзятникам и стремянным платить жалование, держать лошадей на корме, который можно было бы и продать, а уж кормить десятки собак совсем накладно было. Так что самые отчаянные охотники поневоле превратились в мелкотравчатых с одной-двумя сворами, а то и вовсе обратились к ружейной охоте с легавой собакой, что уж совсем было не барским делом. Правда, Руперти в своей подмосковной Липовке уже в начале ХХ в. на английский лад завел парфорсную охоту: «Недалеко от конюшен был выстроен деревянный одноэтажный дом. В нем были помещены 30 английских пойнтеров-сучек и два кобеля. Все это было выписано из Англии. Там же жили немец Шнеер и его русский помощник. Шнеер заведовал собачьим царством и устройством осенью большой парфорсной охоты по английскому образцу. На огороде, за большим сараем, разместили клетку с лисицами» (36; 73–74). Да вся штука в том, что Руперти не был классическим русским помещиком старых времен. Это был крупный предприниматель из знаменитого немецкого клана Вогау, Руперти и Марк. Недаром дедушка мемуаристки, Мориц Филиппович Марк, чтобы было удобнее ездить в имение, устроил на Савеловской дороге платформу «Марк», которой и сегодня пользуются москвичи и жители Подмосковья. На доходы от банков и многочисленных крупных заводов отчего же не содержать парфорсную охоту. Впрочем, такая охота – это не то, что старинная лихая русская псовая охота.