Гибель гигантов - Кен Фоллетт

Левка взял свой стакан, отпил и легонько поцеловал ее в губы.

— Как вкусно! — сказал он.

— Какой ты прыткий! — сказала она, но не всерьез. Он начал подумывать, не получится ли уже сегодня затащить ее в постель.

Когда он начал жарить бифштексы, Марго сказала:

— Мало кто из парней умеет готовить.

— Моего отца не стало, когда мне было шесть, а матери — когда мне было одиннадцать, — сказал Левка. — Мы жили вдвоем с братом и привыкли делать все сами. Хотя, конечно, бифштексов в России мы не видели.

Она стала расспрашивать его о брате, и пока они ели, он рассказал ей свою жизнь. На большинство девчонок эта история двух сирот, оставшихся без мамы, работавших на металлургическом заводе, чтобы выжить, и спавших посменно в бараке, производила сильное впечатление. О такой детали, как брошенная им беременная подружка, он, конечно, умолчал.

По второму стакану джина они выпили уже в комнате. Когда начали третий, за окнами темнело, а Марго сидела у Левки на коленях. В паузе между глотками он ее поцеловал. Она раскрыла губы навстречу его языку, и он положил руку ей на грудь.

В этот миг дверь распахнулась.

Марго завизжала.

Вошли трое. Марго вскочила с Левкиных колен, все еще крича.

— Заткни хлебало, сучка! — сказал один из вошедших и ударил ее по губам тыльной стороной руки. Прижав ладони к окровавленным губам, она бросилась к двери. Ее отпустили.

Левка вскочил на ноги и бросился на того, кто ударил Марго. Он успел нанести один хороший удар и попал в глаз. Но остальные его скрутили. Они были сильны, и вырваться ему не удалось. Двое держали, а первый — похоже, он был главный — ударил его по зубам, а потом стал бить под ребра. Изо рта у Левки потекла кровь, и его стошнило.

Когда он ослабел так, что еле держался на ногах, его потащили вниз по лестнице и выволокли из дома. На обочине стоял синий «Гудзон» с работающим двигателем. Левку бросили на пол, и двое, сев на заднее сиденье, поставили на него ноги. Третий сел за руль, и машина тронулась.

Ему было слишком плохо, чтобы думать, куда его везут. Видимо, это люди Вялова, но как они его нашли? И что с ним теперь сделают?

Через несколько минут машина остановилась, и его вытащили. Они приехали к какому-то складу. На улице было пусто и темно. Он почувствовал запах воды и понял, что близко берег. Удобное место, чтобы убить, понял он с мрачной покорностью. Тело сунут в мешок — с несколькими кирпичами, чтобы наверняка пошло на дно — и бросят в озеро Эри. И никаких свидетелей.

Он попытался собраться с силами. В худшей переделке он еще не бывал. И на этот раз ему вряд ли удастся выкрутиться. «И зачем я только в это полез?» — подумал он.

Склад был весь заставлен новыми шинами, штабелями по пятнадцать — двадцать штук. Его протащили через весь склад и остановились перед дверью, которую охранял крепко сбитый парень, который поднял руку, останавливая.

Никто не произнес ни слова.

Дверь открылась, и появился Ник Форман. Верхняя губа у него распухла, один глаз не открывался. Увидев Левку, он сказал:

— Мне ничего другого не оставалось. А то бы меня убили.

Из кабинета вышел худощавый человек в очках. Это не мог быть Вялов, понял Левка, — слишком хлипкий.

— Тео, давай его, — сказал очкарик.

— Слушаюсь, мистер Найэл, — сказал главный громила.

Когда Левка попал в кабинет, ему вспомнился дом, где он родился: было так же душно и дымно. В углу он увидел иконы.

За металлическим столом сидел мужчина средних лет, на редкость широкоплечий. На нем был дорогой костюм и галстук, а на руке, державшей сигарету, два кольца.

— Что это за вонь? — спросил он.

— Блевотина, извиняюсь, — сказал Тео. — Буянить начал, нам пришлось его малость усмирить — ну он и блеванул.

— Отпустите его.

Громилы освободили Левке руки, но держались рядом.

Вялов смерил Левку взглядом.

— Мне передали твое послание. Что я должен быть повежливей.

Левка собрался с духом. Он не умрет на коленях.

— Так значит, вы Джозеф Вялов? — спросил он.

— Ей-богу, ты не трус, — сказал Вялов. — Спрашивать меня, кто я такой!

— Я искал вас!

— Ты искал меня?

— Петербургские Вяловы продали мне билет из Петербурга до Нью-Йорка, а довезли только Кардиффа, — сказал Левка.

— Ну и что?

— Я хочу получить назад свои деньги.

Вялов смотрел на него несколько долгих секунд, потом расхохотался.

— Ну что ты будешь делать! Какой наглец!

Левка затаил дыхание. Значит ли это, что Вялов его не убьет?

— Работаешь где? — спросил Вялов.

— У вас.

— Где у меня?

— В гостинице «Санкт-Петербург», на конюшне.

Вялов кивнул.

— Думаю, мы подыщем тебе что-нибудь получше, — сказал он.

В июне 1915 года Америка сделала еще шаг к войне.

Гас Дьюар негодовал. Он считал, что Соединенным Штатам не следует ввязываться в европейскую войну. Так же считал народ Америки и сам президент Вудро Вильсон. Но тем не менее опасность почему-то все приближалась.

Переломный момент наступил в мае, когда немецкая подводная лодка торпедировала «Лузитанию», английское судно, перевозившее 173 тонны винтовок, патронов и снарядов со шрапнелью. Кроме оружия, на нем было две тысячи пассажиров, включая 128 граждан Америки.

Американцы были потрясены, газеты устроили настоящую истерику.

— Народ хочет от вас невозможного! — возмущенно сказал президенту Гас в Овальном кабинете. — Требует жесткой политики по отношению к Германии — но без риска начать войну.

Вильсон кивнул, соглашаясь. Подняв голову от машинки, он сказал:

— Нет такого закона, согласно которому общественное мнение должно отличаться последовательностью.

Гасу нравилось его спокойствие, но был расстроен.

— И как же вы будете выходить из положения?

Вильсон улыбнулся, показав плохие зубы.

— Гас, с чего вы взяли, что заниматься политикой легко?

Вильсон послал правительству Германии ультиматум, требуя, чтобы нападения на корабли прекратились. И он и его советники — в число которых входил и Гас — надеялись, что немцы пойдут на компромисс. Если же они будут упорствовать — Гас не представлял, как избежать обострения отношений. Это была опасная игра, и Гас чувствовал, что не может относиться к угрозе так спокойно и отстраненно, как, казалось, к ней относился Вильсон.

Пока через Атлантический океан летели телеграммы, Вильсон отправился в свою летнюю резиденцию, а Гас поехал в Буффало, в родительский дом на Делавэр-авеню. У родителей был дом и в Вашингтоне, но там Гас жил отдельно, а приезжая в Буффало, наслаждался укладом жизни, установленным матерью: серебряная ваза с розами на прикроватном столике; горячие булочки на завтрак; на столе белая накрахмаленная льняная скатерть, костюм в шкафу каждое утро вычищен и выглажен, хотя Гас никогда не замечал, когда его вынимали из шкафа.

Дом был обставлен в нарочито простом стиле — так мать Гаса выражала свое отношение к моде поколения ее родителей, любивших украшения. Мебель большей частью была в стиле бидермейер — практичный немецкий стиль, переживавший сейчас возрождение. В столовой на каждой из четырех стен висело по одной хорошей картине, на столе стоял канделябр на три свечи.

В первый день за ланчем мать сказала:

— Ты что же, собираешься в трущобы — смотреть, как дерутся за деньги?

— В боксе нет ничего плохого, — сказал Гас. Он относился к боксу с большим интересом. Даже пробовал сам, когда ему было восемнадцать. Благодаря большим рукам пару раз побеждал, но у него был не бойцовский характер.

— Это ведь… canaille,[19] — презрительно сказала она. Это словечко снобов она подцепила в Европе и пользовалась, говоря о низшем классе.

— Мне бы хотелось отвлечься от международной политики, если получится.

— В «Олбрайте» сегодня лекция о Тициане, будет «волшебный фонарь», — сказала она. Картинная галерея «Олбрайт», располагавшаяся в белом классическом здании в парке Делавэр, была одним из главных культурных центров города.

Гас вырос, окруженный картинами ренессанса, и особенно ему нравились портреты Тициана, но на лекцию идти не хотелось. Однако такие культурные события часто посещали молодые люди из высшего общества, и здесь ему могла представиться возможность возобновить старые дружеские отношения.

«Олбрайт» был совсем рядом с Делавэр-авеню. Гас вошел в зал с колоннами и сел. Как и предполагал, среди присутствующих он увидел несколько старых приятелей. А рядом с ним сидела необычайно красивая девушка, лицо которой показалось ему знакомым.

Он неуверенно улыбнулся, и она, улыбаясь в ответ, спросила:

— Вы меня, наверное, не помните, мистер Дьюар?

Он почувствовал себя неловко.