Логово белого червя - Брэм Стокер

Вверх взметнулся черный столб маслянистого дыма. Над отмелью навис тяжелый смрад. Патрульные увидели, как охваченное пламенем чудовище старается отползти от барьера. Но солдат с огнеметом продолжал стрелять по нему без всякого сожаления.

Послышалось омерзительное бульканье и шипение. В ночное небо поднимались клубы густого, жирного дыма. Тошнотворная вонь была невыносимой.

Когда солдат прекратил наконец стрелять, за барьером никого не было, только светилась раскаленная добела проволока, а на песке расплывалось большое черное пятно.

Черная мантия не зря так ненавидела свет. Ведь его источником является огонь — ее последний неведомый враг, которого не могла одолеть даже она, воплощение мрака и ужаса.

Г.Ф.Лавкрафт

Показания Рэндольфа Картера

Повторяю вам, господа, — ваши расспросы бесплодны. Можете держать меня в заключении, коли желаете; можете отправить меня в тюрьму или казнить, ежели для поддержания иллюзии, кою вы именуете правосудием, необходима человеческая жертва; но я ничего не расскажу вам сверх уже открытого мною. Все, что помню, я поведал вам с полной откровенностью, ничего не скрыв и не исказив. Если же что-то и осталось неясным, тому виной темное облако, окутывающее мой рассудок, — оно и смутная природа ужасов, навлекших его на меня.

Снова заявляю: мне неизвестно, что сталось с Харлеем Уорреном, хотя полагаю —. скорее надеюсь, — что его судьбою стал вечный покой, если таковая благодать вообще доступна человеку. Правда, что в течение пяти лет я был ближайшим его другом и отчасти делил с ним ужасающие экскурсы в неведомое. Хотя воспоминания мои неверны и расплывчаты, не стану также отрицать, что ваш свидетель и впрямь мог видать нас, как он заявил, за полчаса до полуночи в тот злосчастный вечер на Гейнсвилльской развилке, идущими в сторону Большой кипарисовой топи.

Что мы несли с собою электрические фонари, лопаты и моток некой проволоки, я готов даже подтвердить, ибо все эти предметы нашли свою роль в единственной ужасающей сцене, что отчетливо запечатлелась в моем потрясенном рассудке. Однако о последовавших событиях, равно как и о том, почему следующим утром меня в бессознательном состоянии нашли одного на краю топи, — я настаиваю! — мне неизвестно ничего, кроме тех фактов, что я уже пересказывал вам многократно. Вы утверждаете, что ни в пределах, ни в окрестностях топи нет места, способного послужить фоном этой пугающей сцены. Я могу ответить только, что знаю лишь то, что видел. Возможно, то был лишь кошмар наяву — на это я истово надеюсь, — но от тех часов, что мы провели вдали от людских взоров, моя память не сохранила ничего иного. Почему же не вернулся Харлей Уоррен, поведать может лишь он сам, или его дух, — или безымянное нечто, которое я не в силах описать.

Как я говорил уже, с безумными исследованиями Харлея Уоррена я был хорошо знаком и до некоторой степени принимал в них участие. Из его обширной библиотеки редких и курьезных книг на запретные темы я прочел все, что написаны были на знакомых мне наречиях; однако они составляли лишь малую часть в сравнении с теми, что писались на загадочных языках. Большая часть, полагаю, была на арабском; но погибельная дьявольская книжечка — та, которую Уоррен в своем кармане унес в могилу, — начертана была прежде невиданными мною знаками. Значения их Уоррен никогда мне не объяснял. Что же до природы наших исследований, повторить ли снова, что память ныне отказывает мне? Это кажется мне знаком милосердия Господня, ибо то были гнуснейшие дела, кои скорее завораживали меня своею гнусностью, чем порождали искреннюю склонность. Уоррен постоянно подчинял меня своей воле, и подчас я опасался его. Помню, как содрогнулся я от его гримасы в тот злосчастный вечер, когда он безостановочно пересказывал мне свои взгляды на тот счет, почему некоторые трупы не разлагаются, но тысячелетиями остаются нетленными в своих гробницах. Однако теперь я не боюсь его, ибо подозреваю, что он уже познал ужас превыше моего разумения. Ныне я боюсь за него.

И опять скажу: неведомо мне, зачем мы вышли из дома в тот вечер.

Без сомнения, причина тому лежала в уорреновой книжечке — той древней нечитаемой книжечке, что прислали ему месяц назад из Индии — но Богом клянусь, что цель нашего пути мною забыта. Свидетель ваш утверждает, что видел нас в половине двенадцатого ночи на Гейнсвилльской развилке бредущими в направлении Большой кипарисовой топи. Вероятно, так оно и было; но память моя не сохранила этого. В душе моей клеймом горит одна лишь картина, и час ее был далеко за полночь, ибо тонкий месяц высоко стоял в мутном небе.

Сценою служило древнее кладбище, столь древнее, что бессчетные следы ушедших столетий вгоняли меня в дрожь. Глубокая, сырая лощина давно заросла травою, мхом и странным ползучим бурьяном; в воздухе стоял слабый запах, который буйное воображение мое немедленно связало с гниющим камнем. Со всех сторон окружали нас признаки упадка и забвения, и упорно мнилось мне, что мы с Уорреном — первые живые существа, нарушившие вековую мертвую тишину. Над краем лощины бледный лунный серп проглядывал сквозь тошнотворные испарения, сочившиеся будто бы из подземных гробниц, и в его неверных лучах видел я омерзительные груды древних надгробий, памятников, кенотафов и склепов — все изломанное, покрытое мхом и пятнами влаги, полускрытое роскошным саваном гнусной поросли.

Первое мое отчетливое воспоминание об этом ужасающем некрополе относится к тому мигу, когда мы с Уорреном остановились у полускрытой землею гробницы и сбросили наземь свои грузы. При мне, помнится, был электрический фонарь и две лопаты, у спутника моего — подобный же фонарь и полевой телефон. Ни слова не было произнесено, ибо и место, и цель были нам известны; и, без промедления подхватив лопаты, принялись мы расчищать плоское, архаичное надгробие от травы, бурьяна и наплывов земли. Обнажив всю его поверхность, состоявшую из трех огромных гранитных плит, мы отступили, дабы обозреть эту гнусную сцену; Уоррен что-то прикидывал в уме. Вернувшись к гробнице, он попытался, используя лопату как рычаг, приподнять каменную глыбу, лежавшую близ обломков некогда возвышавшегося рядом памятника. Не преуспев в этом, он молча поманил меня помочь ему, и соединенных наших сил достало, чтобы отвалить плиту в сторону.

Под плитой открылась непроглядно-черная дыра, извергнувшая в первый миг поток столь отвратительных миазмов, что мы невольно шарахнулись в стороны, не в силах сдержать тошноты. Вскоре, однако, вонь немного рассеялась, и мы смогли подступиться к гробнице. Свет наших фонарей озарил первые ступени ведущей в глубину лестницы. Камень сочился каким-то омерзительным ихором, влажные стены покрывал налет селитры. К этому моменту относится другое мое яркое воспоминание, ибо тогда Уоррен обратился ко мне с довольно длинною речью. Голос его, высокий и мягкий, звучал невозмутимо, несмотря на окружавший нас ужас.