Нежелательные элементы - Кристиан Барнард

— Ерунда! — ответил он хрипло. — Здравствуй, милая. Не спеши. Я тоже еще не одет. Это же всего только вечеринка с коктейлем. Ничего страшного, если и опоздаем.

А предательский голос продолжал звучать в мозгу. «Здравствуй, милая. Здравствуй, милая. Здравствуй, милая».

Глава десятая

Молодой репортер, одетый по последней моде, с волосами, которые, как считал заведующий отделом хроники, были чересчур длинны, болтал с секретаршей в приемной редакции. Ни он, ни она не заметили, как в приемную вошел какой-то коротышка.

Они получали от разговора большое удовольствие: он — потому что не сомневался, что произвел на нее впечатление своей искушенностью и двусмысленными остротами, а она — упиваясь сознанием, что он ничего не добьется и что ее постоянный поклонник будет ждать ее у выхода в пять, как обычно. Он небрежно прислонился к стеклянной перегородке, отделявшей ее стол и коммутатор от остальной комнаты, и с притворным равнодушием рассказывал о заданиях, которые ему были поручены на этой неделе. Он брал интервью у знаменитого импресарио, прибывшего в Кейптаун. Благодарный импресарио, уж конечно, пришлет ему парочку контрамарок, сообщил он и прозрачно намекнул, что еще не решил, кого пригласить. Секретарша, смеясь, отшучивалась. Время от времени звонил коммутатор, она отвечала и соединяла.

Человек маленького роста терпеливо стоял под надписью «Справочная» на английском и на африкаанс. Только когда он кашлянул, они заметили его и посмотрели на остренькую упрямую физиономию. Секретарша вдруг тут же решила, что он школьный учитель.

— Прошу прощения, мисс, — сказал он сипло и снова кашлянул.

Он говорил на африкаанс, но по акценту было ясно, что этот язык ему не родной. Девушка, следуя инструкции, спросила по-английски:

— Чем я могу помочь вам, сэр?

Он, однако, продолжал на африкаанс, то ли из упрямства, то ли в убеждении, что так скорее добьется своего в редакции газеты, выходящей на этом языке, завоевав симпатии странных существ, обитающих в этих странных комнатах.

— Мне хотелось бы встретиться с редактором.

Репортер, всем своим видом показывая, что это его не касается, сосредоточенно созерцал висевший на стене за столом рисунок редакционного карикатуриста.

К секретарше постоянно обращались с этой просьбой, и у нее был готов стандартный ответ, который она теперь и произнесла с той же бодрой деловитостью, с какой манипулировала коммутатором:

— Извините, сэр. Редактор в Иоганнесбурге, в главной редакции. Здесь только филиал. Может быть, вы поговорите с заведующим отделом?

Лицо посетителя выразило разочарование и сомнение. Он снял очки, и тут девушка поняла, что напыщенный вид, который ей напомнил ее школьного учителя истории, придают ему именно эти очки без оправы.

А сняв их, он стал просто невысоким человечком с остренькой, настороженной физиономией.

— Я не уверен, — сказал он и взмахнул рукой с очками.

Секретарша терпеть не могла своего учителя истории, а потому спросила более резким, чем обычно, тоном:

— Вы по какому вопросу?

— Вам я не могу этого сказать. — Он прямо-таки захлебывался от уважения к себе. — Но это очень важно.

Секретарша привыкла и к маньякам. Она отвернулась и пожала плечами.

— В таком случае вам лучше поговорить с заведующим отделом.

— Ну, хорошо, — нехотя согласился он.

Зажужжал коммутатор, и она взяла трубку.

— Фрэнс, — сказала она репортеру, — вы не проводите этого господина в кабинет Лейтгена?

И, переключая штекер, подумала, что очень ловко избавилась сразу от обоих. Заметив, как обиженно расправил плечи репортер, направляясь с посетителем к внутренней двери, она насмешливо фыркнула. Много о себе воображает! И, тут же забыв о нем, начала думать о танцевальном клубе, членами которого она и ее возлюбленный состояли с прошлой субботы.

Всю неделю у Деона были только несложные операции. Но он испытывал постоянную неуверенность и знал, что это замечает вся бригада. Он легко выходил из себя и временами был просто неуклюж. С сардонической усмешкой он вспоминал, как профессор Снаймен однажды сказал об одном плохом хирурге, что у него на руках одни большие пальцы, причем с ноги. Особенно его пугала появившаяся рассеянность. Самым неприятным был случай в середине недели, когда он собирался ввести канюлю в артерию, и вдруг анестезиолог торопливо сказал, что пациенту еще не дали гепарина. Этот промах мог стоить пациенту жизни, так как образовались бы тромбы.

Правда, в лаборатории все шло хорошо. Они с Мулменом провели успешную операцию на собаке: закрыли трехстворчатый клапан, симулируя атрезию, затем отвели кровь от правого предсердия на легкое. Получилось удачно. Они были готовы к главному.

В четверг во второй половине дня он встретился с Триш в детской клинике и помог ей уладить все необходимые формальности. Джованни пошел с ними в палату. Он доверял Триш, а Триш доверяла Деону.

В палате ждал Мулмен. Деон перевел его из лаборатории в клинику. Три ближайшие недели он должен был всецело посвятить себя этому ребенку: подготовить его к операции, ассистировать во время нее и не отходить от Джованни ни на минуту весь послеоперационный период.

Триш поцеловала сына в щеку и направилась к двери.

Джованни заплакал. Мулмен пытался отвлечь его игрушкой, но мальчик только заплакал громче. Деон увидел, что Триш колеблется. Но тут же на лице у нее появилась решимость, и она вышла из палаты. Они вместе шли по коридору, а вслед им неслись отчаянные вопли Джованни.

Деон подумал, что Триш надо чем-то отвлечь. Он повез ее в отель на взморье и пригласил в бар. Сначала они говорили о Джованни и операции, а затем стали вспоминать свои студенческие годы. Триш оставалась сосредоточенно серьезной, но была приятной собеседницей. Когда он предложил поужинать вместе, она согласилась. Потом он отвез ее домой (она сняла квартиру недалеко от клиники). Она пригласила его зайти выпить кофе.

Комната была залита лунным сиянием. Триш не сразу включила свет. Встав у окна, она молча смотрела на лунную дорожку, уходящую далеко в океан. Деон решил, что она ждет, чтобы он подошел к ней. Он попытался взять ее за руку. Она сразу высвободилась, сохраняя полное спокойствие. Он почувствовал себя глупо и продолжал стоять рядом с ней, неловко опустив руки.

За окном, несмотря на поздний час, бесшумно кружила чайка. Она возникала черным силуэтом на фоне озаренных луной волн, словно тень или призрак чайки.

— По вечерам я кормлю чаек, и они слетаются к моему окну, — негромко сказала Триш.

Он тут же представил себе это: чайки планируют на ветру, иногда чуть взмахивая крыльями, и жадно поворачивают головы к Триш. Чем она их кормит? Хлебом? Вот она бросает кусок хлеба, чайка на мгновение повисает в воздухе и затем стремительно пикирует вниз. Триш задумчиво улыбается, любуясь легкостью и свободой ее полета.

И неожиданно для себя он сказал:

— Ты прелесть.

Она улыбнулась ему той самой улыбкой, какую он только что представлял себе, потом, не сказав ни слова, вернулась к двери и зажгла свет.

— Кофе? — спросила она.

— Спасибо, — ответил он.

Она, казалось, не заметила иронии в его голосе.

Кухонька была крохотной и компактной, как корабельный камбуз. Деон остановился в дверях и смотрел, как Триш заправляет электрокофеварку и достает кофейные чашки.

— Это все твое? — спросил он. Она покачала головой:

— Нет. Квартира сдается с мебелью. Единственное, что мне здесь принадлежит, только вон та акварель. Вчера купила.

Он подошел посмотреть. Уличная сцена. Малайский квартал, подумал он. Подпись была ему незнакома.

В проволочной подставке под акварелью лежали журналы в глянцевых обложках. Деон взял первый попавшийся. Он оказался немецким — по-видимому, серьезным и посвященным искусству. Деон начал его листать и вдруг наткнулся на цветную фотографию Триш во всю страницу.

Он недоуменно заморгал и снова посмотрел на обложку. Потом принялся разглядывать фотографию Триш в выпачканном красками комбинезоне; стоит у мольберта с полузаконченной картиной, изображающей гипсовую лошадь. Фотографу удалось схватить ее внимательную сосредоточенность.

На следующих страницах еще фотографии — Триш в саду, Триш с Джованни на склоне холма, и оба смеются, Триш в огромной пустой студии. Репродукции картин: ваза с желтыми цветами, пять фигур на странном кубистском фоне, безлюдное взморье.

Он кое-как переводил подписи: «Подобно комете на небосводе искусства…», «…Патриция Седара, гениальный художник…», «…воплощенные с изяществом и проникновенностью истинного гения…».

Он попробовал читать статью, но тут из кухни вышла Триш, неся чашки с горячим кофе. Он взял свою и показал на журнал.