Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

Приглашённый Сырцовым в Новосибирск, Курс возглавил газету «Советская Сибирь», в конце 1927 года создал литературно-политическую группу «Настоящее», а в январе 1928-го – журнал «Настоящее». Тот самый, что осуществил прямую атаку на Шолохова, обвинив его в пособничестве кулакам и белогвардейщине.

В состав группы «Настоящее» вошли не столько сибирские писатели, – относившиеся к Курсу, в отличие от Маяковского, крайне насторожённо, – сколько ряд политических деятелей, составлявших ближайшее окружение Сырцова: представители крайкома ВКП(б) С. И. Нусинов и В. А. Каврайский, секретарь краевого комитета комсомола А. И. Гальперин. Имея полную административную поддержку, Курс начал создавать по всей Сибири отделения группы «Настоящее», которые возглавляли местные журналисты и партийные функционеры. По сути, он создавал подконтрольную Сырцову сеть поддержки.

Журнал «Настоящее» выходил на вощёной бумаге в отличном полиграфическом исполнении, стремительно став одним из самых заметных печатных изданий в Советской России. Пользуясь партийными и печатными возможностями, Курс атаковал другой центр сибирской литературы, журнал «Сибирские огни» и местный союз писателей. Глава союза – писатель Владимир Зазубрин – лишился своей должности, а ряд крупнейших сибирских литераторов уехали из Сибири, спасаясь от нападок. В их числе были поэты Сергей Марков, Павел Васильев, Леонид Мартынов.

Ещё в декабре 1928 года на диспуте «Нужна ли нам художественная литература?», устроенном в Новосибирске, Курс впервые обрушился на Шолохова, а также на писателей Вячеслава Шишкова и Константина Федина. Разносную статью «Почему Шолохов понравился белогвардейцам?» написал по поручению Курса местный журналист Алексей Панкрушин. Родившийся в 1905 году в селе Завидове Сапожковского уезда Рязанской губернии в семье сельского учителя, окончивший рабфак, Панкрушин переехал в Сибирь – судя по всему, вместе с Курсом. В 1927 году вступил в ВКП(б), работал под руководством Курса в газете «Советская Сибирь» и, после разгрома Зазубрина, в журнале «Сибирские огни». Естественно, он тоже был участником политической группы Сырцова.

Именно Панкрушин стал инициатором нескольких критических атак на Горького, которого Сталин зазывал вернуться в СССР. На ряде собраний, случившихся осенью 1929 года (накануне встречи Шолохова со Сталиным), Горький был охарактеризован как «изворотливый маскирующийся враг». В том же номере журнала «Настоящее», где была помещена статья о Шолохове, Горького обвинили в том, что «всё чаще становится рупором и прикрытием для всей реакционной части советской литературы».

Едва ли Курс мог позволить себе проводить подобную политическую линию, не согласовав её со своим патроном Сырцовым. В мае 1929 года тот вернулся в Москву. Однако группа «Настоящее», имеющая сеть в Сибири и одноимённый влиятельный журнал, оставалась интеллектуальным и политическим тылом председателя российского Совнаркома.

Сырцов понимал, что Горький многократно усиливает политический вес Сталина. Александр Курс работал на опережение, атакуя Горького, чтоб сорвать его возвращение и усилить собственное влияние, и без того огромное. Если Сырцов пока ещё не проявил публично своих амбиций занять место Сталина, то Курс всё более заметно претендовал на управление как советской литературой, так и массовой культурой вообще.

25 декабря 1929 года ЦК ВКП(б) по инициативе Сталина принимает постановление «О выступлении части сибирских литераторов и литературных организаций против Максима Горького». В постановлении позиция группы и журнала «Настоящее» была охарактеризована как «грубо ошибочная» и «граничащая с хулиганством». Постановлением ЦК Курс был отстранён от должности редактора журнала «Настоящее» и газеты «Советская Сибирь». Это была первая сталинская атака на группу Сырцова.

Курс вернулся в Москву и получил должность преподавателя в Коммунистическом институте журналистики. А противостояние группы Сталина и группы Сырцова продолжилось.

* * *

Действительно ли Шолоховым зачитывались тогда белогвардейцы?

Перед нами тот случай, когда, что называется, простонародье оказывается умнее своей элиты – а если говорить о белой эмиграции, то вполне уместно сказать: аристократии.

В 1930 году по итогам читательского спроса главной эмигрантской библиотеки – Тургеневской в Париже – Шолохов с романом «Тихий Дон» вышел по количеству запросов на пятое место. В скором времени он поднимется на второе, оставив позади Бунина, Куприна, Зайцева, Шмелёва, Набокова, Газданова, Аверченко, Ремизова… При этом эмигрантская критика Шолохова едва замечала. По степени признания у неё Шолохов на тот момент безусловно уступал Леониду Леонову, считавшемуся, пожалуй, главной надеждой русской литературы в Советской России. Несравнимо большее, чем Шолохову, внимание уделялось Борису Пильняку, Юрию Олеше и Исааку Бабелю.

Впервые на Шолохова отреагировали ещё в 1928 году. Сотрудник газеты «Последние новости» Н. Кнорринг написал, что шолоховский роман будет интересен донцам, однако сам по себе он «ничем не замечателен», и «вся его несомненная ценность – в бытовом элементе».

Следующую рецензию написал К. Зайцев в издании «Россия и славянство» за 6 апреля 1929 года. Начиналась она за здравие. Назвав роман (Зайцев прочитал первые две книги) «сенсацией», автор поясняет, в чём дело: «Одно из центральных мест II тома занимает описание начальных моментов белого движения! Перед глазами читателей проходит целая галерея главнейших его деятелей. Тут и Корнилов, и Алексеев, и Лукомский, и Романовский, и Каледин, и Кутепов, и Чернецов, и многие другие. Портреты эти выписаны без враждебной тенденции, некоторые (например, Алексеев, Корнилов, Каледин) даже с известной симпатией – с той симпатией, которую способны ощущать победители к честным и достойным, но заблуждающимся побеждённым».

Тем не менее далее Зайцев (огорчённый, кажется, более всего вот этой снисходительностью по отношению к ним, белым изгнанникам) уверяет: «Литературных достоинств эта часть книги не имеет никаких. И это тем более примечательно, что автор – человек несомненно одарённый; в его книге чувствуется иногда рука настоящего писателя».

«Чувствуется иногда…», ох-ох.

«Стиль местами довольно неприятный. Там, где автор описывает природу – а это он делает довольно часто, – манера письма одновременно груба и изощрённа. Она не рождает в представлении читателя тех образов, которые старается вызвать писатель, а прежде всего раздражает».

За описание человеческих портретов Зайцев, впрочем, автора хвалит: «У автора несомненно большая и зоркая память». Но когда в «казачий быт врывается сначала война, а потом революция», «мало-помалу как бы выветривается дарование автора» и «вы уже не в силах с прежним вниманием читать эту выхолощенную прозу».

Зайцев не может простить Шолохову то, что «типичная большевистская идеология начинает овладевать его пером». «Всё внутренне лживо – и художественно беспомощно. Редко когда приходилось испытывать чувство такой острой обиды за автора. Вот уж подлинно – жертва большевицкого режима!»

Стоит признать: пролетарские критики Шолохова от белогвардейских ничем особенным не отличались: у одних пролетарский зуд зудел, у других – эмигрантский. И те и другие там, где чесалось, расчёсывали. Жертвами были они сами – своей собственной неумолимой идеологичности.

Примерно тогда же, 6 апреля 1929 года, в парижской газете «Возрождение», под псевдонимом Гулливер в рамках постоянной рубрики «Литературная летопись» с ещё одной рецензией на первые книги шолоховского романа выступили ведущий критик эмиграции поэт Владимир Ходасевич и его жена Нина Берберова. В безусловно доброжелательной рецензии они тоже, по понятным причинам, отметили образы белогвардейцев: «”Белые генералы”, как видно… достаточно мозолят