Твоя далекая звезда (Отпуск в тридевятом царстве) (СИ) - Бахмайер Галина Владимировна

Местность круто поднималась. Выдохшись, женщина надавала Олквину по щекам, приводя в чувство, и заставила самого вслепую карабкаться на холм — сил тащить его вверх у нее уже не было, разве что подталкивать. Последние шаги оба одолевали почти ползком. После короткой передышки на перевале — Бенвору казалось, он едва успел закрыть глаза — Джелайна растолкала его и потащила дальше. Идти вниз было легче. В одном месте они даже съехали по сухой траве на огромной разлапистой ветке, вспахивая остро пахнущие грибами пласты опавших листьев.

Ощутив под ногами вместо рыхлого лесного дерна утоптанную землю наезженной дороги, беглецы смогли прибавить шагу. Бенвор споткнулся, когда Джелайна испуганно толкнула его к деревьям. Но она тут же вскрикнула и рванулась вперед. Олквин услышал стук копыт, знакомые голоса, и вскоре их окружили всадники.

— Живой… живой… — то и дело повторял Уилкас. — Давай его на лошадь.

Бенвора закинули в седло и крепко привязали.

— Где Ланайон? — едва выговорил он.

— Он уже дома, — укутывая капитана теплым плащом, торопливо отвечал Хоркан. — Правда, простыл, кажется, пока шел мокрый через лес. Ну, ничего, его есть кому выхаживать. Ты-то как? Избивали, что ль?

— Его отравили, — еле слышно сказала Джелайна. Друзья разом притихли.

— В Норвунд никак нельзя, и на заставы тоже, — предупредил Воллан. — Господина барона довезли тайком, да и то не знаем, что с ним будет.

— Значит, в Сентин, — распорядилась женщина и добавила: — Где бы лекаря хорошего взять? Такого, чтобы в ядах разбирался.

— Танбик! — воскликнул Тиви. — Тут до Локо всего ничего.

— Давай за ним, скорее! — подхватила Джелайна.

Хоркан поспешно ускакал в сторону форта, а маленькая процессия двинулась к Сентину. Бенвора болтало в стороны в неудобном старом седле, ремни врезались в тело, но он был рад хоть такому отдыху. Пришел в себя только когда его снимали с лошади.

— Несите в дом, — узнал Олквин голос Танбика. Знахарь на ходу расспрашивал Джелайну, кто и чем мог отравить капитана. Охающая Даина помогла переодеться в чистую сухую одежду, и Бенвор снова впал в забытье.

Сколько времени прошло потом — он не помнил. Несколько часов, а может, дней. Начался сильный жар, выламывало все кости и невыносимо болели подмышки, особенно с левой стороны. Юноша метался, не находя себе места — любое положение причиняло сильную боль. Сквозь монотонный шум в голове он слышал, как Джелайна пытается его успокоить. Знакомый голос отчасти помогал справиться с горячим липким туманом. Иногда холодная влажная губка касалась его лица, немного освежая. Бенвора пытались поить горьковатыми настоями, но юношу немедленно выворачивало даже от лишнего глотка воды. А жажда была неимоверной. В конце концов Джелайна стала давать ему воду по каплям.

Вскоре боль поселилась всюду, в каждой складочке тела. Едва ворочая сухим непослушным языком, Бенвор невнятно бранил любого, кто пытался пошевелить его. Джелайна настойчиво уговаривала его, а на что — он никак не мог понять. С детства почти ничем не хворавший, ни разу серьезно не раненый в бою, теперь он просто сходил с ума. Все, чего ему хотелось — чтобы никто не трогал, не двигал, и прекратилась, наконец, эта проклятая боль!

Но сегодня покоя не было. Строго прикрикнув, Джелайна подняла ему руки и стала снимать рубашку, собираясь, видимо, обтереть его губкой. И тут же она вскрикнула снова, но по-другому — со страхом.

— Танбик! Танбик! — пронзительно завопила она. — Идите сюда!

Знахарь прибежал сразу, гулко топая по половицам. Слегка придя в себя от поднявшейся суматохи, Бенвор разлепил немного поджившие глаза. Танбик стоял в паре шагов от кровати и с ужасом смотрел на что-то под приподнятой рубашкой.

— Это бубоны, миледи, — выдавил он. — Чума.

Олквин снова провалился в душную темноту.

Ни Танбик, ни Даина, ни Хоркан теперь не появлялись. Одна Джелайна, осунувшаяся и бледная, несла бессменный караул у его постели. Бенвор цеплялся за ее усталый голос, как за последнюю соломинку.

— Если бы я точно знала, что можно обменять у смерти свою жизнь на твою, я бы сделала это, не задумываясь. Господи, если бы я знала хоть одну молитву… Я бы молилась, как могла, но имею ли я на это право — я, отнявшая столько жизней? Могу ли я выпросить у смерти тебя?

Казалось, хуже быть уже не может. Долгое забытье давно стало предпочтительнее коротких и мучительных периодов сознания. Начались галлюцинации, и Бенвор как-то услышал ласковый шепот:

— Мальчик мой… Мой любимый мальчик…

Неясная женская фигура, кого-то удивительно напоминающая… Олквин внезапно узнал ее — и уже не понимал, сон это или явь. Мать склонилась над ним, невыразимо прекрасная, какой он ее никогда не помнил. Глаза цвета солнечной морской глубины были полны неземной печали и нежности. Потом ее туманный образ стал выцветать, пока окончательно не поблек, превратившись в бесплотное облако. Она снова оставила его. Бенвору захотелось заплакать, как в детстве. Чуда не произошло. Призраки не возвращаются в мир живых.

В горячечном мареве призрачный силуэт то и дело перемещался, пока снова не приблизился. Теперь в нем не было стольких красок. Единственный в этом мире реальный призрак касался лба Бенвора холодной невесомой рукой и скорбно смотрел на него прозрачными глазами, полными сверкающих слез. Призрачный шепот, переходящий в тихие рыдания, казался почти потусторонним.

— Только не умирай, — доносилось сквозь вязкий туман. — Не оставляй меня одну, умоляю, держись.

Очнувшись от холода и невозможности пошевелиться, Олквин увидел, как Джелайна тщательно прокаливает над свечой лезвие тонкого ножа.

— Прости меня, — сказала она, заметив, что юноша открыл глаза. — Я пробовала избавить тебя от лишних страданий, но как раз над нужной точкой вырос бубон, значит, придется прямо так. Прости.

Бенвор почувствовал, что раздет и крепко привязан, а в зубах что-то зажато. Он еще не успел ничего понять, как Джелайна отставила свечу и наклонилась.

Вся боль до этого, вместе взятая, не шла ни в какое сравнение с укусом раскаленного жала, впившегося там, где раньше и тронуть было нельзя. Бенвор рванулся, выгибаясь дугой, но веревки держали крепко. Сил на крик уже не было, или он просто сорвал голос. И спасительное беспамятство, как назло, не приходило, а Джелайна безжалостно повторяла ту же пытку снова и снова, каждый раз в другом месте. Казалось, это не кончится никогда, и юноша смутно помнил, что когда боль, наконец, стала переносимой, и его развязали, он проклинал Джелайну последними словами, гнал ее прочь от себя, велел убираться ко всем чертям и дать ему спокойно сдохнуть. В ту минуту Бенвор ее почти ненавидел. Уже проваливаясь в темноту, он слышал, как женщина тихо плачет.

— Мальчик мой любимый, только живи! Мне ничего не надо, лишь бы ты снова открыл глаза и стал прежним.

Оставляя яркие черные следы на первом снегу, двое всадников приблизились к выставленным прямо на дорогу соломенным вешкам. Рядом, чуть припорошенные белым, темнели старые, брошенные кострища.

— Что это такое? — недоуменно кивнул на вешки молодой солдат. Тот, что постарше, нахмурился, припоминая. Потом выругался и торопливо развернул коня.

— Давай назад. Нельзя дальше, — и припустил вскачь. Догнав его, молодой окликнул:

— Зачем это стоит? Что там?

— Черная смерть! — не оглядываясь, рявкнул тот. — Чума! Скорее!

Через пару часов у вешек появился кутающийся в волчий мех Платусс.

— Ну все, — довольно протянул он, увидев свежие следы. — Молва теперь пойдет. Половину зимы к нам точно не сунутся.

Повернувшись, он зашаркал по дороге в противоположную сторону, по-стариковски бормоча себе под нос.

Сияющие пылинки невесомо танцевали в узкой солнечной полоске. Луч касался кончика носа Бенвора, и юноша невольно задержал дыхание, потом чуть фыркнул. Пылинки перемешались, закружились быстрее, но никуда не делись. Наоборот, их будто прибыло. Оконная рама скрипнула от легкого сквозняка и приоткрылась шире, впуская больше солнца. Свежий морозный воздух растекался в душной комнате, принося с собой знакомые звуки с улицы.