Гиперборейские тайны Руси - Демин Валерий Никитич

Более того, оба теонима созвучны и имени древнеславянского божества Усеня, который в русской обрядовой поэзии трансформировался в более знакомого современному читателю Авсеня (другие варианты – Овсень, Баусень, Таусень, Говсень). После распада единой индоарийской этнолингвистической общности выделившиеся из нее протославяне стали считать Усеня отцом утренней и вечерней зорь, а в дальнейшем, в ходе дифференциации самих славянских племен Авсень превратился в патрона наступающего нового года, который, в соответствии с древним солярным (солнечным) мировоззрением, начинался не в середине зимы (как сейчас), а с весеннего пробуждения природы. Впрочем, дошедшие до наших дней сведения об Учене-Авсене весьма смутны и противоречивы.

В славянском фольклоре утренняя заря зовется оком (или окном) Божьим. «Зори утренни от очей Господних», – подтверждает Голубиная книга. Отсюда понятна однокоренная родственность слов «заря-зори» с лексическим гнездом: «взор»; «зоркий»; «зрак», «зреть», «позор», «зариться».

Так, о солнце говорили: «По заре зарянской катится шар вертлянский – никому его не обойти, не объехать». Сохранился текст заговора, с которым нагая бабка обносит нагого младенца вокруг бани. «Заря, зарина, заря скорина, возьми с раба Божия младенца зыки и рыки дневные и ночные». По народным поверьям, жизнь ребенка с момента рождения зависит от животворящей силы зари.

У восточных славян и русских утренняя заря (рис. 120), прогонявшая ночь, считалась девой-воительницей, победительницей тьмы и одновременно – матерью солнца, которое она в прямом смысле рожала каждый божий день, подобно тому, как птица сносит яйцо. Такое представление восходит к самым глубинам протоарийского мировоззрения, впоследствии расщепившегося на самостоятельные, но во многом перекрещивающиеся индоевропейские мифологии. Рудиментами первичного миросозерцания можно считать такие русские сказочные образы, как Ненаглядная Красота, Марья Моревна, Царь-девица, которые первоначально, как доказал А.Н. Афанасьев, были тождественны богине утренней зари.

Рис. 120. Заря. Художник Надежда Антипова

Если внимательно проанализировать блок космогонических вопросов, зафиксированный и доживший до наших дней благодаря Голубиной книге, то здесь обнаруживается следующий порядок: за солнцем и месяцем обычно следуют зори (правда, иногда появляется еще и луна, что также свидетельствует о глубокой архаике, ибо, согласно донаучным представлениям, луна и месяц считались разными светилами так же, как зимнее, весеннее и летнее солнце):

От чего зачалася заря утрення? От чего зачалася и вечерняя?

В тексте, записанном еще Киршей Даниловым, зори даже предшествуют звездам. В любом случае зори – равноправные члены сплоченной семьи дневных и ночных светил. Случайна ли это? Безусловно, нет! Почетное место и основополагающее значение зари досталось Голубиной книге от той эпохи, когда, как только что было уже сказано, слабо дифференцированные индоевропейские племена обитали еще на Крайнем Севере и полярные зори знаменовали рождение солнечного света. В Ригведе богиня утренней зари Ушас разъезжает по небосводу на ослепительной колеснице, запряженной алыми быками (по другим версиям – конями), покровительствует путникам и певцам, приносит богатство и счастье. Ушас рождена солнцебогом Сурьей и одновременно является его инцесуальной супругой.

В фольклоре сохранились и другие осколки древнейшей общеиндоевропейской мифологемы: заря – мать, солнце – сын или дочь. «Без утренней зорюшки солнышко не взойдет», – гласит пословица. В Архангельской губернии записан заговор, обращенный к ночному небу и утренней заре: «Заря-зорница, красная девица, сама мати и царица, светел месяц, часты звезды… Среди ночи приди ко мне хоть красной девицей, хоть матерью-царицей». В новгородской Хлудовской псалтири конца XIII века есть миниатюра: огнеобразная дева несет в руках солнце, имя ее, как гласит подпись, «Зоря утрьняя».

Космическую сущность любви, о чем писали многие мыслители Запада и Востока, – в лапидарной форме выразил Данте: «Любовь, что движет солнце и светила». В народном мировоззрении обнаруживается иной аспект данной темы: сам человек оказывается сыном или дочерью небесных светил, тем самым образуя с ними небесно-космическую семью.

В самые глубины гиперборейского мировоззрения уходит также индоарийское и доиндоевропейское почитание матери-земли. Традиции эти зародились еще в те времена, когда господствовали матриархальные отношения, а мать была главой рода, «царицей» племени и т. п. Именно к ней, к матери сырой земле, обращались русские люди испокон веков:

Каялся-то добрый молодец сырой земли, Как сырой земли да сырой матери: «А прости, прости, сыра матери, И меня прости, покай да добра молодца»<…>

Но и сама мать сыра земля просит перед самим Господом Богом за весь грешный род людской:

Растужилась, расплакалась матушка сыра земля Перед Господом Богом: «Тяжел мне, тяжел, Господи, вольный свет! Тяжелей, много грешников, боле беззаконников!» <…>

Почувствовав приближение смерти, уморенная никонианцами голодом боярыня Морозова, несгибаемая приверженница старой веры, вспоминает прежде всего не христианского Бога и даже не семью свою: «…Не подобно телу моему в нечистоте одежды возлечь в недрах матери своей земли» [выделено мной. – В.Д.]. В самом деле, когда пращуры наши благоговейно говорили «мать-земля», это была не метафора, а интуитивное осознание своей неотделенности от Вселенной в ее земном, планетарном проявлении, своеобразное «почвенничество» в прямом смысле данного слова. Любопытно, что на Русском Севере функции матери-земли были перенесены на водную стихию, поморы говаривали: «Море – наше поле».

В эпических и лирических песнях, сказаниях и мифах многих народов воссоздан образ матери-земли. Сошлемся лишь на один пример: в нем, как в капле воды, отражается преклонение и благоговение людей перед своей естественной заступницей и кормилицей. Образ этот заимствован из якутского героического эпоса «Нюргун Боотур Стремительный»:

Прикреплена ли она к полосе Стремительно гладких, белых небес — Это неведомо нам; Иль на плавно вертящихся в высоте Трех небесных ключах Держится нерушимо она — Это еще неизвестно нам; Иль над гибельной бездной глухой, Сгущенным воздушным смерчем взметена, Летает на крыльях она — Это не видно нам; Или кружится на вертлюге своем С песней жалобной, словно стон — Этого не разгадать… Осьмикрайняя, на восьми ободах, На шести незыблемых обручах, Убранная в роскошный наряд, Обильная щедростью золотой, Гладкоширокая, в ярком цвету С восходяще-пляшущим солнцем своим, Взлетающим над землей; С деревами, роняющими листву, Падающими, умирая; С шумом убегающих вод, Убывающих, высыхая; Расточающимся изобильем полна, Возрождающимся изобильем полна, Бурями обуянная — Зародилась она, Появилась она — В незапамятные времена — Изначальная мать-земля…