Ларец Пандоры (СИ) - Алексей Константинов

— Передай Костроме, что денег он от меня не получит. Я напинал его ребятам, и самого его послал куда подальше. Запомнил? Ну не скучай! — сказав это, Костя ударил амбала под дых.

Не смотря на браваду, Шорохов понимал, что он ещё не спасся. Покупать билет нельзя. Нужно просто уехать из города любым путём. Поразмыслив, Костя бросился прямиком на платформу. Вокруг суетились пассажиры, Шорохова никто не замечал. Он прошёл вдоль железной дороги к началу состава, постучал в дверь локомотива. Машинист выглянул в окно.

— Чего тебя надо? — спросил он.

— Ребят, выручайте, — попросил Костя. — За мной гонятся, нужно из города выбраться незаметно, да не знаю как. У вас меня точно искать не будут.

— Давай проваливай отсюда! — рявкнул машинист.

— Да будь же ты человеком! — взмолился Костя. — Не выручишь, убьют меня, понимаешь? Довези до любой станции вне города, там я своим ходом выберусь.

— Совсем дело плохо? — машинист нахмурился.

— Говорю же, не выручишь — убьют.

— Полезай! — согласился недовольный машинист. — Но только до следующей станции.

— Спасибо! Большое спасибо! — Шорохов был готов расцеловать машиниста. Ему открыли дверь, и он забрался внутрь локомотива. Через минуту поезд тронулся. Костя Шорохов покинул Калининград.

Приложение.

Все уже будет, все еще было.

Белый саван снега укрыл заледеневшее озеро. Деревья склонили ветви надо льдом и походили на людей, потупивших свой взор во время проводов мертвеца в последний путь. Свинцовое небо добавило трагичности печальной картине, которую наблюдал стоявший на берегу мужчина — Фред Джонсон.

Те, кто осмеливался прогуливаться возле озера, могли наблюдать его одинокую фигуру: он всегда находился у озера. Как солдат, несущий вахту, как смотритель маяка, не покидающий свой пост, Джонсон стоял и смотрел на абсолютную белизну, маскировавшую черную воду, иногда бродил в окрестностях, потом снова возвращался на берег.

Вот и сегодня, убедившись в том, что уснувшее озеро никто не потревожил, Джонсон принялся обходить вокруг своего старинного врага, протаптывая тропинки, вслушиваясь в тишину.

За то время, что он прожил здесь, вокруг озера и чудака, живущего неподалеку, сложилось немало преданий. Мальчишки рассказывали, что Джонсон ест малышей, которые по неосторожности осмелятся забрести на озеро. Другие отрицали существование Фреда и говорили о призраке старого лорда который охраняет сокровища, спрятанные где-то на дне озера. Третьи поговаривали о дьяволе, готовом купить душу в обмен на любое желание.

Ясное дело, ни одна из историй не имела никакого отношения к действительности, но тем они и были ценны. Ирландец Дени, единственный человек, который не боялся Джонсона, давился со смеху, когда пересказывал эти сплетни. Фред едва заметно улыбался, похлопывая старого знакомого по плечу.

Дени уже давно не наведывался, может случилось чего? А так ли давно это было? И было ли вообще? Мысли снова стали путаться в голове Джонсона.

«Переезд, — подумал он. — Кто-то собирался уезжать, но когда и куда?»

Фред сроднился с озером настолько, что мог поклясться — видел не меньше зим, чем оно само. Хуже того, вся его жизнь походила на зиму — кажущаяся безмятежность скрывает страшную борьбу между жизнью и смертью. Озеро прикидывалось спящим, но поверхность его испещрили сотни маленьких узеньких трещин. Стукни слегка — они запоют хором, надави сильнее — и лёд превратится в труху.

Образ треснувшей корки озера заставил всё внутри Джонсона сжаться.

Нужно отвлечься, занять себя чем-то, смотреть на хитрые символы, оставленные на белом зимнем полотне самой природой. Ни один лингвист, даже самый искусный, не сумеет расшифровать, о чём же говорят следы-палочки воробьев, грубоватые и корявые отпечатки лап ворон, таинственная дорожка, оставленная ветвями переломившегося дерева. А Джонсон мог, потому что наблюдал за азбукой природы уже много лет, читал и перечитывал её, понимал, что зверушки пишут только об одном: «Мы хотим пережить зиму, мы будем бороться за жизнь». А ведь действительно борются, но побеждают не все. Невольно Фред вспомнил свою молодость, тот самый день, когда история его жизни свелась к постоянному переписыванию одного и того же рассказа, сюжет которого не менялся из года в год.

Джонсон отмахнулся от неприятных воспоминаний, снова стал вчитываться в азбуку леса. До него донёсся хруст переломившейся ветки. Фред вздрогнул — началось. Размашистым шагом он направился к источнику звука. Замер.

Напротив него стоял здоровенный белый пёс неизвестной породы. Шкура собаки сливалась со снегом, из-за этого зверюга напоминал призрака, рыскавшего по лесу долгие годы в поисках добычи. Пес оскалился, угрожающе зарычал. Фред попятился, собака провожала его взглядам, изредка позволяя себе вильнуть хвостом. Похоже, что нападать она не собиралась. Когда Фреда и пса разделяло метров тридцать, Джонсон осмелился повернуться к нему спиной.

В этот момент практически одновременно произошли два события: громко захрустел лёд и где-то далеко, казалось, в десятке километров от Фреда, закричал ребенок.

Легкая презрительная усмешка не сползала с лица Фреда всю дорогу. Эдварда это не на шутку раздражало. Да, его бабушка очень религиозна, но это не повод для того, подтрунивать над ним. Да, она несколько импульсивно отреагировала на замечание Джонсона по поводу того, что религия — это укоренившаяся в народе форма добровольного рабства. Но это не повод задирать нос и подшучивать над родными Эдварда. Да и с чего бы Джонсону считать, что его неверие делает Фреда лучше других людей? Все эти доводы, произнесённые Эдвардом про себя, презрительную ухмылку Фреда не стёрли. Похоже, Джонсон выдумывал, какие ещё остроумные замечания отпустить в адрес своего друга.

— Вот ответь мне, Эд, — фамильярно начал Джонсон. — Допустим, я буду благочестивым человеком. Что там для этого нужно: следовать заповедям, ну и тому подобное. Но верить, что нас и весь мир кто-то там сотворил не стану.

«Началось, — подумал Эдвард. — Будет изгаляться надо мной из-за бабушки»

— Не получится, — перебил Джонсона Эдвард. — Насколько я понимаю, вся идея как раз в искренней вере и заключается.

— Ладно, давай так, я не грешу, веду себя благочестиво, но не верю. Куда попаду после смерти? — Фред пристально посмотрел на друга.

— Не знаю, я не богослов, — ответил Эдвард.

— Всё ты знаешь, просто говорить не хочешь. Я ведь не сдамся, Эд. Вот скажи, ты сам в бога веришь?

— Даже если и верю, что с того?! — вспылил Эдвард.

— Я сразу догадался, — удовлетворённо протянул Фред. — То есть, ты думаешь, что мы, так сказать, продукт, изготовленный в небесной мастерской всемогущим фабрикантом?