Судьба: Дитя Неба - Элизабет Хэйдон

Джеральд медленно направился к маленькой фигурке. В темноте ее огромные глаза казались еще больше, светло-каштановые волосы волнами спадали на худенькие плечи. Руки женщины сжимали холщовый мешочек, на полу стоял графин с бренди, оставленный герцогом, на коленях она держала бокал.

— Розелла?

Услышав свое имя, женщина в белой ночной сорочке испуганно посмотрела в его сторону, а затем ее взгляд заметался по комнате. На мгновение он задержался на лице Джеральда, а затем вновь продолжил свой безумный бег, словно преследуя летающие по комнате невидимые снежинки. Джеральд пошел вперед еще медленнее.

Когда он оказался на расстоянии вытянутой руки, гувернантка начала быстро, негромко говорить:

— Я правда люблю детей, сэр, я люблю и их, и герцога, конечно, ему я предана навечно. И он их любит. Я всех люблю и готова умереть за любого из них, поверьте мне, сэр, я умру за них. Я люблю детей.

Джеральд присел рядом с ней на корточки и протянул к ней руку, но девушка отшатнулась от него. Тогда гофмейстер убрал руку и заговорил с ней как можно спокойнее:

— Конечно, Розелла, как и все мы. Никто не ставит под сомнение твою верность лорду Стивену или детям.

Взгляд Розеллы остановился на его лице, и Джеральд увидел, что в нем горит безумие.

— Да, я их всех люблю, — повторила она.

— Да, да, конечно.

— Я люблю их.

— Я знаю.

За окном громко завыл ветер. Темные глаза Розеллы испуганно распахнулись, и она начала всхлипывать, как обиженный ребенок.

Джеральд вновь протянул к ней руку, но Розелла съежилась, не желая его прикосновения.

— Все в порядке, Розелла, — успокаивающе сказал гофмейстер. — Все в порядке.

Гувернантка принялась бормотать что-то неразборчивое. Джеральду удалось перехватить ее взгляд: глаза Розеллы затуманились, будто их припорошило белыми хлопьями снега.

— Герцог, — залепетала она, — герцог.

Джеральд Оуэн долго сидел рядом с ней на корточках, не обращая внимания на боль в коленях и спине, дожидаясь, пока Розелла перестанет бормотать. Боясь напугать Девушку, он осторожно выпрямился и отступил на шаг.

— Розелла?

— Герцог, — прошептала она.

На ее лице появился такой ужас, что сердце Джеральда сжалось.

— Я схожу за ним, — сказал он. — Не двигайся, Розелла.

Едва дверь за управляющим закрылась, как голос, который принес ветер, стал громче:

«Сейчас, Розелла».

Он уже долгие часы ревел у нее в ушах, заставляя исполнить свою волю, бранил за глупость и неумение. Теперь он больше не грозил, а лишь тихо шептал из темноты, сгустившейся за закрытыми окнами.

«Сейчас, Розелла».

Лицо гувернантки стало суровым, дрожь прекратилась. Боль в ногах, замерзших, пока она стояла на краю балкона, постепенно притупилась и исчезла.

Она встала и подошла к буфету. Тяжелая пробка от графина соскользнула по подолу ее ночной сорочки на пол и, вращаясь, закатилась под стол. Маленький осколок стекла остался лежать на том месте, куда упала пробка, мерцая в призрачном свете.

Розелла взяла хрустальный бокал и подняла его так, что на нем заиграл отраженный от снега свет. Казалось, в бокале плавает жидкое лунное сияние.

«Сейчас, Розелла».

Она поставила бокал на полку, потянула за шнурок и развязала мешочек, который сжимала в руках, медленно высыпала в бокал его содержимое и налила густой ароматный бренди из стоящего рядом графина. Будто во сне, Розелла вращала бокал, наблюдая, как растворяется порошок, а затем поднесла бокал к губам.

«Сейчас, Розелла».

Она приготовилась сделать глоток.

— Если ты любишь меня или моих детей, остановись.

Розелла резко повернулась. Перед ней стоял лорд Стивен в ночной рубашке, в льющемся из коридора свете она заметила у него за спиной Джеральда Оуэна.

— Отдай бокал.

— Милорд…

— Немедленно, Розелла.

Слова ее любимого господина разбили чары терзавшего ее голоса. Она протянула к Стивену дрожащую руку с бокалом.

Стивен взял хрустальный сосуд, мягко разжал пальцы Розеллы, а затем подошел к холодному камину и швырнул бокал на остывшие камни, после чего вернулся к буфету.

— Кто дал тебе яд, Розелла?

Губы Розеллы дрожали, но ее взгляд прояснился.

— Я не знаю, милорд.

— Ты не знаешь?

— Простите меня, милорд, — прошептала она, — но я не могу вспомнить.

Стивен почувствовал, как екнуло его сердце. Слова были все те же, он уже слышал их раньше. Они сорвались с губ лиринского солдата, перед тем как палач затянул на его шее веревку. Лирина поймали вместе с его отрядом, когда он перерезал горло жене Стивена. Уже находясь в руках людей Стивена, он все еще продолжал сжимать рукоять кинжала, даже не пытаясь спастись.

«Почему? — спросил Стивен лирина перед казнью. Сердце герцога разрывалось от боли утраты. — Скажи мне, почему?»

«Я не знаю, милорд».

«Кто отдал приказ?»

«Я… я не помню».

То же самое повторяли все остальные солдаты, которых повесили в тот день, даже последний, которому предложили жизнь в обмен на информацию.

«Я не помню, простите, милорд».

Солдаты армии Сорболда, атаковавшие обитателей Роланда во время зимнего карнавала, стояли, бессмысленно глядя на дымящиеся руины сожженных домов.

«Почему?»

«Я… я не знаю, милорд».

«Кто отдал приказ?»

«Я не помню».

Маленькую женщину, съежившуюся под его взглядом, сотрясала крупная дрожь. Стивен посмотрел ей в глаза, наполненные ужасом и неуверенностью, и на мгновение почувствовал, что смотрит прямо в ее сердце. Он обнял девушку.

— Все в порядке, Розелла, — наконец сказал он. — Все хорошо.

Стивен жестом приказал Джеральду Оуэну открыть дверь, и в библиотеку вошли двое стражников, ждавших в коридоре.

— Отведите ее в башню, — распорядился Стивен. — Ей там должно быть удобно, не нужно относиться к ней как к пленнице. Она больна.

— Послать за Ллауроном, милорд? Может быть, Каддир сможет что-нибудь для нее сделать.

Стивен покачал головой:

— Нет. Я должен подумать, Оуэн. А пока я не принял решения, не следует посвящать в случившееся других людей. Даже Ллаурона.

— Я понимаю, милорд.

Джеральд Оуэн взял бутылку с бренди, маленький пустой мешочек, поклонился и вышел из библиотеки. Когда дверь за ним закрылась, Стивен вздохнул:

— Я бы тоже хотел понять.

38

В чаще Тирианского леса, возле Покрова Гоэн

Лучи утреннего солнца осветили лес, сияя сквозь хлопья бесшумно падающего снега. Лес вокруг хранил молчание, и с каждым шагом тишина становилась все более глубокой. Изредка кто-то из детей начинал хныкать или нервно хихикать, но постепенно все почувствовали тяжелую неподвижность воздуха и примолкли.