Одиночка - Эндрю Гросс

«Добро в конце концов побеждает, Лео… Даже здесь». Даже в том аду, в котором мы побывали. «Проживи жизнь до конца. Хотя бы ради меня», добавила она. И я жил. — Старик взглянул на дочь. — Скажи, малышка, я ведь был хорошим отцом?

— Конечно, папа. Лучшим.

— А мужем?

— Да. — Она взяла его за руку. — На протяжении шестидесяти лет.

— И я обо всех вас заботился? Мы создали хорошую семью: ты, Грег, мальчики.

— Прекрасную, папа. Это твоя заслуга.

— Это то, в чем я поклялся. Тогда, в самолете. И я старался соответствовать этой клятве каждый день. — Он посмотрел на фото хорошенькой блондинки в лодке — козырек фуражки поднят вверх, счастливая улыбка. — Если бы не она, нас бы здесь не было. Ты бы не родилась. Все хорошее, что случилось со мной в жизни, не произошло бы. Я бы погиб там. Так что, наверное, она была права в конце, когда говорила о хорошем.

— Да. — Натали взглянула на потертую фотографию. — Она была права.

— Держи. Теперь ты будешь хранительницей всего этого. — Он отдал ей фото и шахматную фигуру. — Может быть, когда-нибудь ты расскажешь об этом детям. Когда меня не станет. А сейчас я немного устал. Я полагаю, что заслужил немного сна. Пожалуй, позже я не ложился с тех самых пор, как мы с мамой поехали в круиз на Карибы и я выиграл в судовом казино две тысячи восемьсот долларов.

— Я никогда об этом не слышала, — засмеялась дочь.

— Мама ужасно рассердилась. Не позволила мне больше даже рядом с казино пройтись. — Он хитро улыбнулся. — Но я всегда хорошо считал карточные расклады.

Он попытался встать. Взяв его под руку, Натали помогла отцу потихоньку добраться до кровати. Там он лег на спину и довольно вздохнул.

— Опусти меня немного, котенок. Там наверху есть такая специальная штука. Знаешь, когда я наконец отсюда выберусь, — подмигнул он ей, — надо будет приобрести такую.

— Обязательно внесем в список, пап. — Она немного опустила кровать и помогла ему устроиться поудобнее.

— Вот и хорошо. — Он на секунду закрыл глаза. Когда он их снова открыл, он поймал на себе пристальный взгляд дочери. — Что?

— Ничего, папочка. Просто я люблю тебя сколько себя помню, но я никогда еще не была так тобой горда.

Старик кивнул, на лице у него появилась довольная улыбка.

— Приятно слышать это от тебя, но теперь мне пора принять мой омолаживающий сон, если ты не возражаешь.

— Конечно, не возражаю. — Она наклонилась и поцеловала его. — Я приду завтра.

Натали собрала реликвии и аккуратно сложила их в сигарную коробку, в последний раз на секунду задержавшись взглядом на фото женщины в лодке, чье имя было ей теперь известно.

— Спасибо, — тихонько шепнула она.

Убрав в коробку фотографию, она закрыла ее. Этим закончилась история, благодаря которой родилась их семья. Натали пошла к двери. Помедлила, собираясь погасить свет.

— Пап, все-таки я должна задать тебе еще один вопрос. Так это было правдой?

— Что, малышка? — спросил старик с закрытыми глазами.

— Ну, насчет твоей памяти? Мы всегда знали, что она у тебя хорошая. Я не сомневаюсь, что ты мог процитировать весь Гражданский кодекс штата Иллинойс наизусть.

— Правда ли это? Подожди, сейчас… Я помню, что ты родилась двадцать второго января 1955 года. — Он приставил палец ко лбу. — Думаю, это была суббота.

— Конечно, суббота. Я миллион раз слышала, как из-за этого тебе пришлось пропустить игру «Кабс». Билеты на лучшие места пропали.

— Точно, точно… Наверное, мой преклонный возраст все-таки сказывается.

— Да, и ты не рассказал мне, что стало с формулами Мендля, чем там все закончилось? Они действительно им так помогли?

Он пожал плечами.

— Помогли ли они им? Мне сказали, что они изменили ход войны и, следовательно, истории. Поначалу они не очень понимали, что делать без Альфреда и Натана. Меня отвезли в это место в Нью-Мексико, и я принялся извергать на них формулы Альфреда. В итоге оказалось, что немцы не были так близки к созданию атомной бомбы, как все думали. Хотя, знаешь что, солнышко…

— Что, пап?

Отец повернулся к ней.

— Я никогда не понимал ни черта из того, что говорил старик. Я просто брал и складывал все сюда. — Он постучал себя пальцем по голове. — Газовая диффузия… Это всегда было для меня какой-то абракадаброй. Вот, налоговое законодательство — другое дело, в этом я разбираюсь. — Его слова звучали все тише и тише. — Трасты, завещания… Это вещи понятные. Понимаешь, что я говорю, солнышко?

— Да, пап. Думаю, понимаю. — И она погасила свет.

Эпилог

В Музее Наук Брэдбери в Лос-Аламосе, штат Нью-Мексико, прямо за спиной у памятников генералу Лесли Гровсу и Роберту Оппенгеймеру, установлена мемориальная стена с именами участников Манхэттенского проекта, помогавших создавать атомную бомбу и тем самым изменивших ход современной истории.

На стене 247 имен. Одни хорошо знакомы каждому, кто интересовался этой главой всемирной истории: Эйнштейн, Ферми, Бор, Теллер. Другие, такие как Кистяковский, Моррисон, Неддермайер, Улам, — физики-теоретики, химики и математики, принадлежат необычайно талантливым людям, чей вклад был не менее ценен, но чьи имена оказались не столь широко известны.

В этом списке есть имя, которое носил человек, фактически никогда не работавший в проекте «Манхэттен». Он погиб во время войны в Европе, в концлагере, далеко от Лос-Аламоса или Оук-Риджа, штат Теннесси, и обстоятельства его смерти покрыты тайной. Однако его вклад в изучение газовой диффузии, сохраненный людьми беспримерной храбрости, считается столь же существенным для успеха проекта, как вклад тех, кто ежедневно трудился в научных лабораториях.

Вы найдете его имя, если опуститесь на колени, внизу, в третьем ряду, между Маккиббеном и Моррисоном.

Альфред Мендль.

От автора

Мой тесть, Натан Зорман, вырос в Варшаве, но по велению судьбы, которое несомненно спасло ему жизнь, в 1939 году, за несколько месяцев до начала войны, покинул Польшу и приехал в США.

Никого из своей семьи он больше никогда не увидел.

В 1941 году, когда Америка вступила в войну, он поступил на службу в армию. Благодаря знанию языков оказался в разведке.

Сейчас ему девяносто шесть лет, но, как и многие другие пережившие войну люди, он никогда не делится воспоминаниями об этом времени или юношеских годах, проведенных в Польше. Сама память о родственниках, которые пропали без вести, для него слишком болезненна. За долгие годы он так и не попытался выяснить, что же с ними случилось. Мне всегда хотелось написать книгу о переживаниях — о горе и потерях, о