Золотой песок - Полина Дашкова

Прииск стоял, никто его не трогал, никто не знал о нем. Он был чем-то вроде долгосрочного вклада в надежном банке. А какой банк может быть надежней глухой, непроходимой тайги?

Спелый между тем сел на несколько лет. А Петр Иванович серьезно заболел и перед смертью рассказал о прииске своему незаконному сыну Грише.

– Главное – найти людей, – говорил умирающий Русов-старший, – таких, чтобы молчали и работали. Есть старательские артели, но им надо очень много платить. Это невыгодно. К тому же через них может просочиться информация. Если решишь проблему с людьми, остальное ерунда. Но смотри, никого, кроме Спелого, не проси о помощи. Жди его. Он освободится скоро. Охрану возьмет на себя.

Идея использовать людей, прошедших специальную психическую обработку, пришла Русову-младшему не сразу. Он долго наблюдал, что происходит с людьми в сектах, понял, что именно там они становятся молчаливой, нетребовательной и надежной рабочей силой, вполне пригодной для старательского труда. Однако руководители сект – вовсе не те люди, которых можно привлекать к сотрудничеству.

К Шанли он приглядывался долго, прощупывал его осторожно, дождался, когда отмотает свой срок Спелый. Наконец, в девяносто третьем, на прииск прибыла первая партия старателей.

И заработал золотой конвейер. Русов обеспечивал поставку бесплатных молчаливых старателей и сбыт песка, Спелый отвечал за охрану и дисциплину в близлежащем поселке Желтый Лог. Деньги, полученные от продажи золота, составили основной капитал Русова, покрыли все расходы по избирательной кампании. Способствовала успеху на выборах и поддержка Спелого, ему было выгодно, чтобы хозяином края стал Русов, а не кто-то другой.

Единственная проблема заключалась в том, что обработанные Шанли люди долго не жили…

Никита Ракитин оторвался от компьютера, прошелся по маленькой комнате, присел перед печкой, помешал гаснущие, бледно мерцающие угли. Труд его был почти закончен. Оставалось совсем немного. Еще ни одно произведение не давалось ему так тяжело. Перед глазами стояли мертвые лица женщин и детей, черные пентаграммы. Иногда ему казалось, что он не сумеет написать больше ни строчки. Слова обращались в прах, стоило им возникнуть на темном экране компьютера. Слова текли сквозь пальцы бледным, тонким золотым песком и теряли смысл.

Шумел ветер. Мелко дрожали черные листья осины за окном, припадали к стеклу, потом шумно шарахались прочь, лунный свет и тени веток чертили на дощатом полу легкий подвижный узор. Вдали неспешно, уютно прогрохотал тяжелый ночной товарняк. Ветер подхватил и бережно понес этот тающий звук сквозь дубовую рощу, закружил над мокрыми полями. На другом конце деревни тихо, неуверенно завыла собака.

Никита надел старый брезентовый плащ с капюшоном, вышел на воздух. Была полночь. В деревне не горело ни одного окна. Глухо шумела дубовая роща, сыпал мелкий холодный дождь. От долгого сидения за компьютером ныли плечи. Он не спеша побрел по спящей деревенской улице. Единственный фонарь горел в самом ее начале, на перекрестке у проселочной дороги. Машины проезжали редко, а ночью вообще не было ни одной, только вдали слышался ровный слабый гул большого шоссе.

Он шел, низко опустив голову, на него опять нахлынуло уже привычное ощущение, что он и вправду умер. Одиночество было тяжелым, вязким, многослойным. Пустые поля вокруг. Пустая дубовая роща.

Фонарь качался на ветру, световой конус, пронизанный мелким дождем, был похож на прозрачный колокол. Свет выхватывал из густого мрака мокрую крапиву и подорожник, край черного дощатого забора. Собака за забором звякнула цепью, залаяла тихим ленивым басом. Послышались легкие быстрые шаги. Никита поднял голову и увидел в фонарном луче тонкий силуэт. Узкие джинсы, свободная куртка, сумка на плече, низко, до бровей, надвинутый козырек кепки.

Неизвестно, сколько времени они стояли молча, обнявшись, на перекрестке у проселочной дороги, под мелким холодным дождем, в конусе фонарного света. Вокруг была глухая ночь, пустые мокрые поля.

Никита опомнился первым, почувствовал, что она еле держится на ногах, а куртка ее промокла насквозь. Он взял у нее сумку и сказал:

– Ника, пойдем в дом, простудишься.

Глава 29

– Это что? Кто это принес?.

На столе у Григория Петровича Русова лежал свежий номер самого многотиражного в России политического еженедельника. Журнал был раскрыт на первой странице. Григорий Петрович уставился на большую цветную фотографию.

С глянцевой добротной бумаги смотрели на него открытые мертвые глаза. Их было много, мертвых лиц, мертвых глаз. Они хорошо сохранились. Кодаковская пленка запечатлела их так четко, так объемно, что в ноздри ударил сладковатый страшный запах тления. Григорий Петрович разглядел даже черное пятно пентаграммы на груди молодой женщины, лежащей сверху, в центре кадра. Рядом было еще несколько таких же снимков. За открытой братской могилой, за грудой мертвых человеческих тел, виднелись тайга, река.

На соседней странице губернатор увидел самого себя, один из лучших своих предвыборных плакатов, где он был запечатлен в вольно расстегнутом пиджаке, а внизу крупная, его собственноручная подпись:

«Будем жить, ребята!», и лихой автограф, Г. Русов.

Фотографии сопровождались огромной статьей. «ЗОЛОТО ЖЕЛТОГО ЛОГА», и тут же была фамилия автора: Виктор Годунов.

Григорий Петрович вглядывался в текст, напрягал зрение, но не мог прочитать ни строки. Мелкий типографский шрифт как будто сдувало ветром с глянцевых страниц, он летел в глаза черным песком, и глаза ничего не видели, кроме груды мертвых тел.

На столе звонили сразу все телефоны. Русов зажал уши, потом резко тряхнул головой и все-таки поднял одну из трубок.

– Григорий Петрович, включите телевизор, первый канал, – услышал он вкрадчивый тихий голос своего пресс-секретаря, бросил трубку, схватился за пульт. На экране возникло лицо известного телеведущего и тут же сменилось одной из фотографий обнаженной братской могилы на берегу Молчанки. Телефоны продолжали надрываться. Он увеличил громкость.

– По приказу министра на место преступления вылетела оперативно-следственная бригада МВД. Из достоверных источников нам стало известно, что господин Русов, совсем недавно с таким успехом победивший на губернаторских выборах, не только был в курсе происходящего, но принимал в чудовищном преступлении самое непосредственное участие. Подробности в нашем специальном репортаже сегодня в двадцать два часа пятнадцать минут…

Русов выключил телевизор. В ушах пульсировал надрывный телефонный звон. Он поднял еще одну трубку.

– Григорий Петрович, вас в Москву вызывают, официальная правительственная телеграмма… – тоненько, как будто издалека, прозвучал испуганный голос секретарши, – и еще, тут в приемной следователь областной прокуратуры…

Он швырнул трубку, метнулся к окну. Окно кабинета выходило на площадь. Внизу стоял черный бронированный джип, прислонившись к кузову, курили два накачанных амбала, два молчаливых ублюдка из свиты Спелого, и смотрели вверх, прямо на него. Рядом он увидел несколько милицейских машин, черную «Волгу» областной прокуратуры.

Григорий Петрович отпрянул от окна, дернул шнурок так сильно, что пластиковые жалюзи перекосились с треском, затем бросился к двери, щелкнул рычажком замка и маленькой стальной задвижкой.

В дверь стучали. Сначала тихо, тактично, потом все громче. Он вернулся к столу, упал в кресло, закрыл глаза. Стук затих. В кабинете вдруг повисла мертвая тишина. Как по команде, замолчали телефоны, и только мелодично тренькал сотовый спецвязи у него на груди, во внутреннем кармане пиджака.

– Привет, Гриня. Открой верхний правый ящик своего стола, – услышал он тяжелый бас Спелого и, не ответив, повиновался приказу. В ящике лежал пистолет. – Нашел? – добродушно поинтересовался Спелый. – Что молчишь? Там один патрон. Видишь, я даю тебе шанс по старой дружбе.

В приемной, сквозь толстую дверь кабинета, звук выстрела прозвучал совсем тихо, всего лишь легкий хлопок. Молоденькая секретарша вздрогнула и уронила пудреницу. Следователь областной прокуратуры молча подошел к двери, в последний раз дернул ручку и стал звонить в специальную службу, он знал, что дверь стальная и ломать ее будет непросто.

– А теперь все закрыли глаза. Глубоко вдохнули и не дышим. Повторяем про себя: для продвижения в практике необходима абсолютная приверженность гуру. Поэтому я буду привержен. Я буду в высшей степени привержен гуру. Ради спасения я буду жертвовать изо всех сил. Я буду жертвовать на пределе.

На полу большого просторного зала сидели широким кругом в позе лотоса мужчины, женщины, подростки в белых костюмах каратистов. В центре круга восседало огромное широкоплечее существо с маленькой обритой головой. В мясистом ухе покачивалась серьга, обыкновенный православный крест, но перевернутый вверх ногами.