Города и годы - Константин Александрович Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обер-лейтенант закрывает глаза и хватается за виски. Недвижный, пожелтевший, он молчит, держась за голову, и полуоткрытый рот его подергивается конвульсивно.
– Судьба, – наконец выговаривает он и поднимает веки. Взгляд его мутен и безжизнен.
– Судьба… За что он ненавидит меня? – повторяет он. – Моя надежда сделать что-нибудь в совете… единственная надежда…
Он вдруг вскакивает, бросается кругом стола к Андрею и стонет:
– Я прошу о человечности, об одной человечности!
Тогда Андрей хватает его за мягкую, дрожащую кисть руки, тянет ее книзу, точно в рукопожатье, и хрипит ему в лицо:
– Тиш-ше, вы! О человечности? О человечности? А безногий калека на яблоне – человечность? А кровь несчастных идиотов, которые поверили в вашу потеху, – человечность?
– О, не будьте жестоки! О!
– Жестоки?
– Умоляю вас. Фрей искупил нашу вину своей смертью. Клянусь вам, что я всю жизнь…
Андрей выпускает его руку и отходит прочь.
– Я больше ничем не могу помочь вам. Вам удалось бежать. Бегите дальше. Скрывайтесь. Я не мешаю вам. Мы квиты. Мы квиты, обер-лейтенант! – вдруг резко выкрикивает Андрей.
– Я понимаю вас. Вы проходите мимо человека, умирающего под забором…
– Но что же вы хотите от меня? Что я могу сделать для вас?
Обер-лейтенант съеживается, неожиданно крепко потирает руки и быстро шепчет:
– Мне нужно какое-нибудь имя. Больше ничего. Какое-нибудь имя…
Андрей смотрит на него застылым, как стекло, взглядом, и руки его туго поднимаются, точно их что-то сводит против воли.
– Какое-нибудь имя, даже самое неблагозвучное, доведет меня до Бишофсберга. Я больше ничего не хочу: Бишофсберг, Лауше, Шенау – мое последнее желание в этом мире.
Андрей бессильно опускается на кровать.
– Бишофсберг – последнее желание в мире…
Беззвучие сковывает полумрак комнаты, свеча горит по-прежнему боязливо, и медленно густеет пряный медовый дух растопленного воска.
Андрей тихо встает и подходит к обер-лейтенанту. Он становится рядом с ним, касаясь его плеча грудью, обвивает его спину рукою и приближается лицом к его уху. Он весь дрожит. Грузным, частым дыханием он раскачивает прижатого к груди обер-лейтенанта, и его шепот шумен и тяжел:
– Если вы доберетесь до Бишофсберга, вы исполните одно мое порученье?
– Это будет целью моей жизни!
– Послушайте, у меня там… у меня невеста, единственная женщина, которую… моя невеста…
– Да, да, понимаю, конечно, – шепчет обер-лейтенант, и что-то детское овевает его полуоткрытые губы.
Тогда, впервые за этот вечер, по лицу Андрея тепло растекается темная краска, и желтое пламя свечи умножается и ширится в его глазах.
– Вы разыщете ее, расскажете о том, что я… что вы видели меня, что я говорил о ней… я скажу вам потом… передадите ей письмо… первое письмо… я расстался с ней год назад, и она ждет… Мне страшно думать: целый год! И впереди… Но я напишу все в письме… Вы передадите? Ее нетрудно найти. Ее зовут Мари Урбах, фрейлейн Мари Урбах. Она живет…
Андрей качнулся. В его руках подломилось и повисло мешком отяжелевшее тело обер-лейтенанта. Голова запрокинулась назад, и на растянутой шее скользнул челноком выпятившийся острый кадык.
Андрей прислонил обер-лейтенанта к стене.
– Что вы? Вам плохо?
Обер-лейтенант вздрогнул и распрямился.
– У меня… видите, – глухо пробормотал он, показывая на голову.
От правого уха к затылку бежал широкий исчерченный рубцами шрам.
– В Шампани, в пятнадцатом году, с тех пор это бывает. Не обращайте внимания… Фрейлейн Мари Урбах, говорите вы? Мари Ур-бах?
Обер-лейтенант прищурился на Андрея.
Но Андрей не смотрел на него. Он вытянул шею, прислушиваясь к шороху за окном. Три отчетливых удара по стеклу негромко звякнули и оборвались безмолвием комнаты.
– Ко мне, – прошептал Андрей.
Он, крадучись, вышел из комнаты, бесшумно проскользнул темной каморкой в сени и прильнул к наружной двери.
Обер-лейтенант отскочил в угол, прижался спиною к стене и вытащил из кармана офицерский наган. Левой рукой он охватил запястье правой и навел револьвер на дверь. Так он стоял, неслышный и неразличимый в теплом полумраке настороженной комнаты.
Андрей прислушался к неуверенным, мягким шагам на дворе. Они остановились на крыльце, и полусгнившие ступени скрипнули жалобно, готовые обломиться. Кто-то взялся за железную скобку двери.
Андрей затаился. Потом он шумно, освобожденно вздохнул, снял крючок и открыл дверь. По блеску круглых черных глаз, засветившихся перед ним в темной ночи, он понял, что не обманулся, и быстро проговорил:
– Рита, милая, я не могу принять тебя, у меня дело… у меня товарищ… Через четверть часа я освобожусь. Я приду к тебе, непременно приду.
Рита подняла руки, широкий черный платок тяжело скатился с ее плеч, и она молча потянулась к Андрею. Он обнял ее нежно, точно обрадованный молчаньем, и туго поцеловал в мягкие, мокрые, холодноватые губы.
– Андрей!
– Да, да. Через четверть часа.
– Ты уже знаешь?
– Что?
Она забормотала бессвязно:
– На фронт… тебя решено отправить на фронт… Это все Голосов, Голосов, я знаю… Он не может простить мне, что я с тобой… Это решено… я знаю… на этих днях, может быть, завтра… мобилизуют. Андрей… расстаться теперь…
Он снова нежно обнял ее.
– Мобилизуют? Ну и что же? Это хорошо. Это отлично! Я буду у тебя через четверть часа. Ступай.
Он поднял с пола платок, закутал се, повернул к себе спиной и слегка придержал за плечи, пока она спускалась по скрипучим ступеням крыльца.
Потом он наложил крючок и вернулся в комнату. Он не сразу разглядел своего гостя. Обер-лейтенант стоял, прислонившись к стене, лицом к двери. Руки его торчали в карманах. Он молчал. Андрей подошел к нему и дотронулся до борта его шинели.
Обер-лейтенант тихо спросил:
– Как вы говорите? Фрейлейн Мари Урбах?
– Позвольте! – сказал Андрей. – Вы могли ее знать, Мари. По соседству с Шенау, вилла Урбах, помните?
– Не припоминаю, – промямлил обер-лейтенант и показал раздумчиво на голову: – У меня – видите…
Тогда Андрей заторопился.
– Вам надо идти. Я постараюсь сделать что-нибудь для вас. Постойте. Завтра, в одиннадцать вечера, на том месте, где мы встретились. Я буду. Я приготовлю письмо. Вы передадите? Но запомните имя и адрес, на случай, если не удастся уберечь письма: Am Markt, 18/11, Мари Урбах… Сейчас…
Он бросился к полке, схватил кусок хлеба и сунул его обер-лейтенанту, не переставая шептать:
– Am Markt, 18/11… Am Markt…
Обер-лейтенант попробовал спрятать хлеб за пазуху, но кусок был большой, угловатый, он разломил его на две части и одну часть засунул в левый карман шинели. Потом, подталкиваемый Андреем, миновал каморку, сени, подошел к выходной двери, беззвучно и зыбко, как тень.
Тут он вдруг отвердел, схватил руку Андрея,
