Человек неведомый: Толтекский путь усиления осознания - Алексей Ксендзюк

Я привел здесь слова великого Кришнамурти не потому, что они содержат в себе некое откровение по поводу внешней Реальности, а потому что они типичны. Именно в таких выражениях мистики и визионеры, как правило, говорят о непостижимом Безмолвии, пребывающем по ту сторону человеческих ограничений восприятия. Великая Пустота, которая содержит в себе все, за исключением человека. Ибо чистое восприятие, лишенное концептуальной оболочки из тональных понятий, представлений, символов и системы координат, не имеет в себе, как пишет Кришнамурти, даже наблюдающего. Парадоксальная ситуация — мы свидетельствуем собственное восприятие и собственное осознание, но где же здесь «мы»? Одна из последних граней описания — автоматическая идентификация воспринимателя и процесса восприятия на этом уровне теряет свою очевидность, оставляя психологически невозможный факт — восприятие без воспринимающего, свидетельство без свидетеля.

Внутри великой Пустоты осознание становится самосущим, ибо таково оно на самом деле. Все остальное, приросшее к восприятию и понимаемое тоналем как субъект, оказывается лишь совокупностью условных указателей и ограничителей — оно свидетельствуется как часть той же космической Пустоты, как То, о чем нечего говорить.

Если применить строгие рассуждения буддистов к толтекской терминологии, то можно сказать, что Пустота, где присутствует все и отсутствует все, и есть окончательное свидетельство нагуаля. Феерия энергетических эманации и структур свечения — это только срез, трансляция некоего поля, доступного для операций. Иными словами, мир видения — это часть Реальности, она также результат искажающих и ограничивающих свойств субъекта.

Если мы полагаем целью человека абсолютную реализацию его познавательных способностей, то все мы движемся в Пустоту. Зрелище впечатляющее, но в нем чудится что-то неправильное и даже зловещее. Интересно, что мысль о достижении любого философского абсолюта вызывает подобное чувство (за ним — конец истории, конец человека, прекращение осознания). Не потому ли, что понятие «Абсолют» противно всякому отдельному существу и свойственно лишь Универсуму, бесконечной и ни на что не опирающейся Природе? И только в амбициозных философских проектах ум «забывает», что его предназначение — в отдельности, а потому Абсолют к его бытию относится не как цель, а как условие, поле движения и изменения.

И тогда мы понимаем, что «свидетельство нагуаля» бессмысленно. Практическая Трансформация не может ставить перед собой подобную цель. Это — цель философов и религиозных метафизиков, плод изощренного ума, заблудившегося в океане абстракций.

И толтекская дисциплина, как мы знаем из сообщений Кастанеды, никогда не формулировала свою цель таким образом. Зато можно прочитать, что Хуан Матус называл целью учения, например, обретение видения. Неоднократно говорилось о достижении третьего внимания или об «огне изнутри». Следуя стереотипам мирового мистицизма, просвещенные читатели приходили к выводу, что это самое третье внимание и есть приход к Абсолюту. Тем более, Нагваль, не придававший большого значения словам и специальным формулировкам (что вполне понятно), позволил себе как-то заметить, что в «огне изнутри» толтек «сливается с большими эманациями». Метафора была понята буквально, и начетчики ссылаются на нее, когда утверждают, что третье внимание и слияние с Абсолютом — одно и то же.

При этом весь огромный контекст толтекского знания игнорируется с непозволительной небрежностью. Упоминания о «мире красных жучков», который полюбился дону Хуану и где он собирался побывать уже после того, как сгорит изнутри, намеки на то, что из третьего внимания можно вернуться или послать сообщение, — все это не вписывается в концепцию Абсолюта. Лучше сделать вид, что этого нет. Впрочем, рассказы о красных жучках и непостижимые послания Элихио, ушедшего с отрядом Хуана, — не аргументы, а лишь «сказки» Карлоса Кастанеды. Дело в другом. Сама установка, настроение и намерение дисциплины плохо сочетаются с идеей достижения некоего абсолютного состояния. В этом каждый может убедиться, если прочитает кастанедовское «предание» по-настоящему внимательно.

Прежде всего, сами методы толтеков направлены не на растворение границ, а на обретение целостности и сохранение энергетического тела. Иначе путь сновидения не стал бы ключевым моментом практики. К чему развивать тело сновидения, способность структурированного восприятия в разных позициях, «собирать миры», если вы намерены просто слиться с эманациями? К чему культивировать трезвость и порядок, да и вообще — к чему заботиться о сохранении тоналя, который в конечном итоге заслоняет нас от энергетического океана Реальности? Зачем воину «щиты»? Дон Хуан, давая инструкции Карлосу, говорит, что тот должен собрать себя в мире третьего внимания. А ведь собрать себя — это и есть отказаться от слияния.

Так что, выработка безупречности вовсе не хитрый способ приготовления для себя «окончательного растворителя». Безупречность — это путь достижения свободы. Свободы от привязанности к одному типу энергетического метаболизма (который делает нас слабыми и смертными) и свободы от фиксированного диапазона восприятия и действия (который обрекает нас на пожизненное заключение в человеческом мире).

Свобода — это всегда путь личности. Не группы, не общины и не социума. По той простой причине, что свободу нельзя обрести коллективными усилиями, это результат индивидуальных трансформаций — и только в рамках индивидуума свобода имеет ценность. Когда гуманисты, либералы и утописты ведут речь о «свободном обществе», это — метафора. Операциональный смысл этого сочетания слов — «общество, построенное так, чтобы создавать минимум препятствий для реализации свободы отдельной личности». Заметьте — ни одно, даже самое совершенное общество не может помочь личности обрести свободу, оно может только поменьше мешать. Но и такое минимальное требование к социуму опасно. Оно встречает угрюмое сопротивление тех, кто стоит на страже «общественных интересов». Часто эти благодетели социума совершенно не отдают себе отчет, что пали жертвой пустой абстракции. Их способность осознавать настолько примитивна, что слово «общество» рефлекторно воспринимается ими почти как конкретное живое существо — этому существу угрожают «враги», оно «болеет», у него есть «нужды, интересы, потребности и мотивы». Ради абстрактного «общества» они порой готовы уничтожить людей, из которых это общество состоит.

Свобода индивидуалистична и не может быть иной. Поэтому свобода и социум оказываются враждебными идеями. В этой книге много говорилось о том, как социальные механизмы управляют людьми через их фундаментальные комплексы — страх смерти, чувство собственной важности, жалость к себе. Так что не будет преувеличением сказать, что человеческая «не-безупречность» — фундамент не только его личной порабощенности но и его социальной не-свободы. Очень точно сказал об этом Тимоти Лири:

«Самостоятельное индивидуальное мышление — вот первородный грех в иудейской, христианской и исламской религиях. Оно саботирует попытки властей упорядочить и структурировать хаос.

Главная задача любой системы правопорядка сводится к выхолащиванию и демонизации таких опасных понятий, как «эго», «индивидуальные цели» и «личное знание». Человек, который мыслит самостоятельно и творчески, автоматически переводится в разряд еретиков, изменников и богохульников.... Существует стандартный способ упростить и умерить невероятную сложность окружающего нас мира. Для этого надо изобрести несколько «сказочных» Богов, причем чем инфантильнее, тем лучше, и ввести несколько детских заповедей: почитай отца и мать, не убий и пр. Эти правила просты и логичны. Ты пассивно им следуешь. Ты молишься. Ты жертвуешь. Ты работаешь. Ты веришь.

И тогда, хвала скучающим, не появятся терзающие душу фантазии о людях, которые блуждают по этой бессмысленной беспорядочной вселенной, пытаясь познать самих себя» (Т. Ли-ри. Семь языков бога).

Обратите внимание, ученый употребил слово «эго». И спросите себя — разве вызывает это слово позитивные ассоциации? Недаром «духовные» писатели и мыслители избегают употреблять его, когда говорят о человеке. Пришлось даже разделить «эго» и «Я» — и только таким образом вернуть личности право быть иной, не выученных стереотипов, желаний и страстей, а самосознающей сущностью, способной к внутреннему прогрессу. Слово «эго» осквернено, «эгоизм» назван пороком. Более того, эго и духовность несовместимы. Вот пример социального гипноза, работающего через слова, понятия и ассоциации.

Тем не менее безупречность вовсе не означает отсутствия эго. Как призывают проповедники мистицизма, близкие к народу, а потому склонные к опасной простоте (которая, как говорят, бывает хуже воровства): «Растворите свое эго! Избавьтесь от своего эго!» — вот их лозунг. Это уже стало своего рода клише. Его повторяют жрецы церквей Нью-Эйджа, экстатики, духовидцы и визионеры, за ними послушно следуют индусы и буддисты, пытаясь выразить ориентальные доктрины на «испорченном» европейском языке.