Щепки плахи, осколки секиры - Юрий Брайдер

В одной из деревушек, давшей им приют, Лилечка неосмотрительно призналась, что как раз и является той самой долгожданной внучкой Лизой, которой завещан бабушкин трон, и теперь эта весть летела по саванне, далеко опережая наших путников.

Хвост убитого льва – доказательство своего геройства – Цыпф использовал для того, чтобы отгонять мух. Вожди арапов теперь разговаривали с ним как с равным. Особенно вырос Левкин авторитет после того, как от нечего делать он сочинил балладу о собственном подвиге – на местном языке, конечно.

Ради красного словца некоторые факты пришлось, естественно, приукрасить. Теперь он сражался уже не с колченогим и полуслепым калекой, а с царем всех львов, у которого на каждой лапе было не четыре когтя, а четыре раза по четыре. Да и убит чудовищный зверь был не из пистолета, а голыми руками в честном поединке. Сначала Левка пальцем выдавил ему глаз, способный видеть все, что происходит в дальней дали, под землей и за небесным сводом, а затем разорвал пасть, в которой могла свободно поместиться антилопа-ориби. После того как лев издох, из его чрева целыми и невредимыми вышли двенадцать прекрасных девушек, проглоченных накануне.

Певцом Левка был не ахти каким, но арапы слушали его раскрыв рты и затаив дыхание. К сожалению, местное население еще не доросло до понимания юмора, а тем более самоиронии, поэтому неудивительно было, что непосредственно после окончания баллады женщины начинали расхватывать своих детишек и разбегались кто куда.

Цыпф и Лилечка находились еще на дальних подступах к деревне, в которой правила Анаун, когда их встретил почетный эскорт, состоявший из полусотни воинов с копьями, щитами и барабанами.

После того как гостям воздали почести, от которых у них заложило уши и зарябило в глазах, были поданы роскошные носилки, обычно употребляемые только в погребальных процессиях. Таким образом наши путешественники избавились от постылой необходимости по десять-двенадцать часов в сутки переставлять натруженные ноги, зато на них навалилось тяжкое бремя всеобщего раболепия. Отныне Цыпф и Лилечка не могли ни поесть спокойно, ни подурачиться, ни отойти по нужде в сторонку – за каждым их движением следили десятки пар восхищенных глаз.

Правительница Анаун встретила их на пороге своей хижины, имевшей в отличие от остальных деревенских построек не одну, а сразу четыре островерхие крыши.

Лева Цыпф, уже давно раздираемый любопытством, даже привстал на носилках, чтобы получше рассмотреть легендарную женщину.

Честно говоря, считать Лилечкину бабушку красавицей могли только по-детски наивные и невзыскательные туземцы. Это была пожилая женщина богатырского телосложения с топорным лицом лешего, но с добрыми глазами Бабы-Яги. На ее седой макушке косо сидел головной убор вождя, представлявший собой пышную композицию из птичьих перьев, звериных хвостов и раковин каури. Судя по тому, что Анаун все время поправляла это великолепие, носить его слишком часто было не в ее привычках.

Одета правительница была просто: в серенький халатик больничного типа, перепоясанный неброской кастильской шалью, да в плюшевую кофту примерно шестидесятого размера, вышедшую из моды еще до рождения Лилечки. Наряд завершали стоптанные комнатные тапочки.

Вслед за Анаун шла свита, состоявшая преимущественно из тучных, в пух и прах разодетых чернокожих красавиц, кожа которых лоснилась от хорошей жизни. Когда правительница заговорила, все они рухнули ниц и сразу стали похожи на стадо сытых тюленей, отдыхающих на лежбище где-нибудь в районе Камчатки.

– Где же ты, рыбка моя, пропадала? – произнесла Анаун мягким певучим голосом, словно предназначенным для исполнения русских народных песен. – Я ведь за тобой гонцов раз десять, наверное, посылала. Говорят все в один голос, что ты как в воду канула. Золотые горы за свою внученьку сулила, да все напрасно. Видать, далече тебя от родного дома носило?

– Долго рассказывать, бабушка, – ответила Лилечка, соскакивая с носилок.

– Ну иди, я тебя, милая, расцелую! – раскрыла объятия Анаун.

Когда долгие взаимные лобзания окончились (бабушка целовала внучку главным образом в лобик и макушку, а та ее во все три подбородка поочередно), старшая представительница рода Тихоновых умильно спросила:

– Небось, скучала по мне?

– Ясное дело, скучала.

– Каждый день?

– Ну не каждый, – призналась Лилечка, – но часто.

– Штаны, значит, теперь носишь? – Бабушка критически осмотрела внучку.

– И штаны ношу, и пистолет. А посмотри, какое белье на мне. – Она расстегнула рубашку, демонстрируя лифчик будетляндского происхождения.

– Не иначе как заграничный, – бабушка покачала головой не то с завистью, не то с осуждением. – Я таких кружевов отродясь не видывала,

– И не увидишь, – рассмеялась Лилечка. – Их только лет через двести научатся делать.

– Что же ты музыкальный инструмент не захватила? – поинтересовалась бабушка. – Мы бы с тобой частушки спели. А не то тут скука кромешная… Аль нести тяжело было?

– Инструмент наш, бабуся, за тридевять земель отсюда остался. Ничего, мы и под барабан споем,

– А это кто с тобой? – Анаун перевела, наконец, взгляд на Леву Цыпфа, сидевшего на высоких носилках, как петух на жердочке. – Важный такой, в очках… На счетовода похож.

– Это мой друг, – ответила Лилечка несколько уклончиво.

– Хахаль, что ли? – не унималась бабушка.

– Ну как тебе сказать… – замялась внучка. – Между нами ничего нет, но он мне нравится. Может, и обвенчаемся, если все нормально будет.

– А сейчас, стало быть, ненормально? – Бабушка поджала бесцветные губы.

– Ой, бабуся, ты просто не в курсе дела, – поморщилась Лилечка. – Живешь тут… как медведица в берлоге. А в Отчине такое творится, что просто ужас дикий! Ну только об этом потом. Не хочу себе настроение портить… Лева, иди сюда! Познакомься с моей любимой бабусей.

– Анна Петровна! – необычайно широкий регистр голоса позволял королеве саванны легко переходить с нежного сопрано на грубый бас.

Цыпф галантно чмокнул ее красную натруженную длань, протянутую для рукопожатия и в свою очередь представился:

– Лев Борисович Цыпф.

– Ну на Борисовича, ты, положим, еще не тянешь, – сказала бабушка несколько холодновато. – Пока в Левках походишь, а там видно будет. Сам-то из каких будешь?

– Сирота. Родителей не помню, – смиренно объяснил Цыпф. – А родился скорее всего в Талашевске.

– В Талашевске этом спокон веку толковых ребят не водилось, – вздохнула бабушка. – Пьешь, небось, горькую?

– Как раз и нет! – заступилась за своего дружка Лилечка. – Он, бабуся, знаешь какой умный! Тысячу книжек прочел. И все языки знает.