Одиссей Полихроніадесъ - Константин Леонтьев

— Очень хорошо. А отецъ у тебя есть?

— Нѣтъ, отца нѣтъ, — отвѣчала Зельха́ смягчаясь.

— А валиде́ есть?

— Валиде? — съ удивленіемъ спросила Зельха́. И, обращаясь къ матери, которая все еще сидѣла въ углу, закричала ей громко: — Смотри! Что́ это онъ говоритъ валиде, что́ такое валиде?

Хаджи-Хамамджи объяснилъ ей, что валиде значитъ то же, что́ и нене (мать), и положилъ десять піастровъ.

Зельха́ припрыгнула радостно и воскликнула: — А! Нене! Вотъ моя нене, видишь этого стараго человѣка, который тамъ сидитъ.

Старуха тоже радовалась изъ своего угла на красоту и успѣхи дочери.

— А гдѣ ты родилась, дочь моя?

— Нене, гдѣ я родилась? — вскричала Зельха́.

— Она родилась въ Трикалѣ, — сказала мать.

— А, въ Трикалѣ! Прекрасное мѣсто, — сказалъ Хамамджи, — земля тамъ очень хорошая.

— Какой курьезный человѣкъ! Аджаибъ-Адамъ! — воеклицала Зельха́, продолжая прискакивать отъ удовольствія. — Ну, спроси у меня еще что-нибудь; я тебѣ все скажу.

— Все скажешь? — спросилъ Хаджи-Хамамджи. — Прекрасно. А женихъ у тебя есть?

— Ба! жениха нѣтъ у меня. (И она подставила ему опять тамбуринъ.)

— Не дамъ теперь тебѣ ничего, пока ты не скажешь мнѣ, кого ты любишь. Какого молодца? Какого джигита?

— Тебя люблю, — сказала Зельха́.

— Меня? нѣтъ, это ложь, и я не дамъ тебѣ за это ни піастра. А ты, прекрасная дѣвушка, скажи мнѣ прямо, что́ ты имѣешь въ душѣ. Я тебѣ за это золотую лиру дамъ. Скажи, кто больше всѣхъ тебѣ здѣсь нравится? Но я хочу повѣрить, я хочу, чтобъ это было похоже на правду.

Зельха́ съ недоумѣніемъ обвела взоромъ все собраніе; взглянула и на Благова (я все еще стоялъ за высокою спинкой его кресла и не видалъ его лица).

Всѣ съ улыбками, съ нетерпѣніемъ, почти съ безпокойствомъ слѣдили за ней… Слѣдилъ и я. Наконецъ Зельха́ обратилась къ матери и еще разъ пожала плечами.

— Что́ я скажу?

— Скажи, скажи! Вреда тутъ нѣтъ. Кто здѣсь прекраснѣе всѣхъ, кого ты больше любишь? — ободряла ее мать.

Зельха́ еще подумала, еще посмотрѣла то на Благова, то на другихъ и вдругъ съ ребяческою радостью, соскочивъ съ колѣнъ ѳракійскаго купца, стала посреди комнаты и громко воскликнула, указывая на меня пальцемъ:

— Его люблю! Его! Одиссей всѣхъ лучше, Одиссея!..

Пріемная задрожала отъ хохота, отъ рукоплесканій, отъ криковъ:

— Браво, Зельха́! Аферимъ! Браво!.. Вотъ здравый выборъ!.. Да! «два нѣжныхъ цвѣточка юности»… Молодецъ, Одиссей!.. — кричалъ Коэвино.

Я какъ только могъ быстрѣе спустился на полъ за спинку консульскаго кресла, чтобы скрыть тамъ мое смущеніе. Г. Благовъ, нагнувшись, поднялъ и вывелъ меня, смѣясь надо мной, оттуда.

— Онъ герой дня теперь, — замѣтилъ про меня Вро́ссо.

— Вы счастливы на мусульманокъ, — сказалъ мнѣ благосклонно австрійскій консулъ.

— Не избалуйте, не испортите его такъ рано! — сказалъ чей-то голосъ изъ толпы. И я узналъ, конечно, голосъ моего загорскаго наставника Несториди.

Я стоялъ, сложивъ смиренно руки спереди и лицемѣрно опуская очи, но… тщеславіе уже вселилось въ меня… И я самъ не зналъ, какого рода было мое смущеніе. Смущеніе истинной стыдливости или волненія радости, что я играю такую важную роль и въ такомъ высокомъ для меня кругу…

Однако вскорѣ всѣ оставили меня въ покоѣ. Музыкантовъ отпустили надолго отдохнуть внизъ, и шумъ утихъ.

Гости разошлись по разнымъ комнатамъ. Благовъ увелъ въ кабинетъ Ашенбрехера и что-то шепталъ тамъ ему. Киркориди бесѣдовалъ солидно съ нѣсколькими архонтами о коммерческихъ дѣлахъ.

Коэвино, который такъ долго крѣпился и такъ долго молчалъ въ этотъ вечеръ, желая сохранить больше достоинства и величія предъ архонтами, наконецъ измѣнилъ себѣ. Увидавъ, что Ашенбрехеръ ушелъ изъ пріемной и что даже мусульманъ нѣтъ болѣе въ комнатѣ, онъ окружилъ себя нѣсколькими слушателями и говорилъ съ восторгомъ объ одномъ своемъ новомъ открытіи.

— Меня тѣснилъ до сихъ поръ узкій патріотизмъ Эллады… Но теперь и я понялъ, что и я патріотъ; патріотъ великій, изступленный… Моя родина, мой очагъ теперь — православіе. Вотъ мощный, необъятный патріотизмъ! Ты протестантъ? Прочь! ты не будешь со мной въ раю вмѣстѣ! Ты турокъ, папистъ?.. Прочь!.. А ты сербъ? О! иди сюда, братъ мой! Ты будешь со мной вмѣстѣ въ раю… Ты русскій? — Будешь! Ты валахъ? — Ты будешь!.. Иди сюда, о возлюбленный мой!..

Слушатели вторили ему дружелюбно.

Г. Бакѣевъ долго ходилъ по залѣ съ Хаджи-Хамамджи подъ руку; онъ съ увлеченіемъ жаловался ему на Бреше и спрашивалъ: «Скажите, что́ жъ мнѣ было дѣлать?»

Хаджи-Хамамджи почтительно и внимательно слушалъ его, подставляя ухо, и соглашался, что дѣлать было нечего.

Потомъ, когда г. Бакѣевъ оставилъ ѳракійскаго купца, къ этому послѣднему подошли Исаакидесъ, Вро́ссо, Несториди и Арванитаки, подошелъ и я послушать. (Смотрѣть уже было не на что́: она ушла внизъ.)

Несториди спросилъ вполголоса:

— Что́ жъ, господинъ Хамамджи, какъ вамъ понравился амфитріонъ нашъ?

— Уральскій росскій? — спросилъ Исаакидесъ, напоминая вчерашнюю бесѣду.

— О, нѣтъ! — отвѣчалъ Дели-Пе́тро значительно и тихо. — О, нѣтъ… велико-росскій, велико-росскій…

— А тотъ, Бакѣевъ? — шепнулъ ему почти на ухо Вро́ссо.

Дели-Пе́тро еще тише и бросая поочередно на всѣхъ насъ свой любимый многозначительно-томный взоръ повторилъ нѣсколько разъ:

— Малый росскій, малый росскій… Я нахожу, что малый росскій.

Конечно, всѣмъ стало очень смѣшно это слышать, и всѣ мы чувствовали, что въ этой остротѣ большая правда.

Такъ время шло до ужина…

Меня кавассы и Кольйо позвали помогать въ столовую, и я съ радостью тоже носилъ посуду и накрывалъ столъ. Все было хорошо, но Бостанджи-Оглу опять и тутъ смутилъ меня. Онъ таинственно отозвалъ меня въ сторону и шепнулъ мнѣ:

— Не видалъ ты, бѣдный, какъ у консула измѣнилось лицо, когда эта пропащая дѣвчонка на тебя, а не на него указала, что ты лучше всѣхъ!..

— Поди ты, — сказалъ я ему съ досадой. — Господинъ Благовъ даже не удостаиваетъ заниматься такими пустяками. У тебя все злое на умѣ! А у него званіе высокое, и онъ можетъ быть стыдился при народѣ, чтобъ она въ угоду ему на него не указала… Она еще дитя!

— Дитя! — возразилъ онъ съ гнусною, циническою усмѣшкой. — Весь баталіонъ низамовъ, я думаю, знакомъ съ ней… Я человѣкъ тертый и знаю всѣ дѣла… А ты еще дуракъ…

Я разсердился и самъ выбранилъ какъ умѣлъ хуже этого во всемъ противнаго мнѣ человѣка, удалился отъ него къ моимъ добрымъ кавассамъ и слугамъ — помогать имъ въ хозяйствѣ.

Хозяйничая однако въ столовой, я нѣсколько времени былъ озабоченъ вопросомъ, кому больше вѣрить: ему, Бостанджи-Оглу, или Кольйо, который говоритъ, что все это ложь, а что нѣтъ ничего…

И я рѣшилъ, что надо вѣрить Кольйо, потому что онъ добрый и честный и все про консула лучше знаетъ и еще… потому… вѣроятно, что мнѣ самому было пріятно такъ вѣрить.

За ужиномъ все было хорошо: и кривой поваръ постарался, и всего было въ обиліи, и гости всѣ были очень веселы. Даже молчаливые и тихіе люди говорили и шутили на этомъ дружескомъ пиру. Враги примирились, и серьезныя рѣчи прерывались смѣхомъ, а смѣхъ смѣнялся радостными возгласами и заздравными кликами.

Коэвино сидѣлъ рядомъ съ Куско-беемъ и громко хохоталъ, потому что Куско-бей шепталъ ему что-то забавное.. Докторъ радовался и восклицалъ: «А! браво! А! и давно говорилъ, что ты умѣешь веселиться, что ты именно то, что́ у насъ называется чурисъ89! Настоящій янинскій чурисъ!.. Браво!..»

Смиренный Арванитаки и тотъ съ оживленіемъ простиралъ руки къ Бакыръ-Алмазу, который сидѣлъ напротивъ его, и восклицалъ: «Не слѣдуетъ вамъ такъ пристыжать насъ пьющихъ и пить такъ мало… Я донесу на васъ сейчасъ господину Благову…»

Наконецъ Несториди (вѣроятно сознавъ невѣжливость своего утренняго намека о «ложныхъ друзьяхъ» и желая загладить ее) всталъ, поднялъ стаканъ и сказалъ такъ:

— Господинъ Благовъ! Позвольте мнѣ, человѣку нездѣшнему, но который еще нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ въ Загорахъ успѣлъ оцѣнить высокія качества вашего ума и вашей души, поздравить именитыхъ іоаннинскихъ гражданъ, собравшихся здѣсь, на семъ дружескомъ пиру, съ счастливымъ возвращеніемъ вашимъ. Мужественная душа эллина умѣетъ помнить добро, господинъ Благовъ, и наша Іоаннина всегда съ умиленіемъ будетъ вспоминать о томъ, какъ вы въ сопровожденіи здѣсь присутствующихъ коллегъ вашихъ, благородныхъ представителей Австріи и Эллады, взяли на себя трудъ перейти непрочный ледъ здѣшняго озера, на который ничья непривычная нога не дерзала стать, чтобъ отнести убогую пищу и топливо бѣднымъ жителямъ острова. Будьте увѣрены и вы, благородный амфитріонъ нашъ, и вы, достойно уважаемые представители просвѣщенныхъ и христіанскихъ державъ, что жители Іоаннины не нуждаются въ мраморѣ и рѣзцѣ, дабы изсѣкать на вѣчную память имена своихъ благодѣтелей: имена эти начертаны неизгладимо въ нашихъ признательныхъ сердцахъ!.. Zito! Да здравствуютъ представители европейскихъ просвѣщенныхъ державъ, удостоившіе насъ чести пировать съ нами здѣсь… Zito!!!