Пробуждение - Пётр Губанов

Привалясь грудью к планширу, отец Иннокентий задумчиво уставился в безбрежную даль, окутанную легким туманом. Вспоминался ему жаркий летний полдень на окраине старинного городка. Празднично одетые прихожане торопятся к обедне. В знойном воздухе звучит плавный и протяжный колокольный звон. Бывший священник сознавал, что прошлое уже не вернется. Чувство запоздалого раскаяния не оставляло его. Отец Иннокентий втайне жалел, что променял свой приход на неспокойную корабельную службу и, оказавшись на чужбине, сделался зверобоем. Теперь он мечтал о домашнем уюте, но жизнь складывалась так, что семьи у него не состоялось. Долгие зимние вечера отец Иннокентий проводил в баре, который на американский лад содержал в Михайловский гавани русский переселенец. Деньги, заработанные во время зверобойного промысла от продажи пушнины, он оставлял в веселом питейном заведения и к весне становился гол как сокол.

Раздумья бывшего священнослужителя прервал боцман Ужов. Он поднялся наверх, чтобы сменить отца Иннокентия на вахте.

— Замерз поди? — ухмыльнулся Ужов в рыжие усы.

— Вроде подмораживает. Как не замерзнешь? — ответил отец Иннокентий.

— Теперича и винишком не грех побаловаться, коли вахту отстояли, — продолжал Ужов. — Капитан с помощником с самого утра спирт тянут. Поди и вас попотчуют…

Ужов — человек ловкий, обходительный. Он по-прежнему почитал отца Иннокентия, как лицо духовного звания, хотя при авралах никакого спуску ему не давал. Бывший судовой священник работал наравне с другими палубными матросами. А когда шхуна подходила к лежбищу котиков, он брал в руки винчестер и бил зверя. Отец Иннокентий научился метко стрелять и попадал в цель не хуже других зверобоев.

Сдав вахту боцману, отец Иннокентий спустился вниз. Заглянул в кают-компанию. В сизом сигарном дыму сидели за столом капитан шхуны и его помощник.

— Доброго здоровья, Арсений Антонович! — поприветствовал Соловьева отец Иннокентий. — И вам, Юрий Ардальонович, мое почтение.

— Заходите, батюшка, да выпейте с нами за компанию, — пригласил его капитан.

— Не откажусь, с превеликим моим удовольствием выпью.

Сняв в тамбуре тулуп, он вошел в кают-компанию.

Соловьев налил ему полный стакан спирта.

— Ветер не усиливается?

— Нет, не похоже, — ответил отец Иннокентий.

Капитану нужен был отжимный ветер со стороны суши: море бы очистилось. Но он опасался зыби, которая повлечет за собой сжатие судна льдами.

Выпив спирт, бывший священник заторопился покинуть кают-компанию.

— Отдохнуть надо после вахты, — пояснил он.

Капитан и помощник снова остались вдвоем.

— Пьяница, а свой, русский, — заметил Соловьев, имея в виду отца Иннокентия. — На место одного такого мне не нужно двух чужестранных матросов.

— Попадись он ко мне лет десять назад, когда на крейсере «Минин» служил, я бы из него лихого марсового сделал, — усмехнулся Цветков.

Свободное время капитан и его помощник коротали, сходясь в кают-компании. Пили много, чтобы скрасить скуку вынужденной стоянки во льдах.

— Двое мы с тобой остались из офицеров, что на «Печенге» служили, Юрий Ардальонович, — негромко произнес Соловьев.

— Это уж точно, — печально подтвердил Цветков. — Да и на родную землю можем ступить только здесь, в Аяне.

— Знать, самой судьбой назначено такой крест нам нести, — Соловьев уронил хмельную голову на руки. — Зато все едино у нас: труды и беды, печали и радости…

Опасный и тяжкий труд зверобоев капитан и его помощник делили пополам. И беды, случавшиеся на море, у них общие. Но радости, выпавшие на их долю, были разными.

Как только кончался зверобойный сезон, Цветков получал паевые и уезжал в Сан-Франциско. Он жил там в дорогом отеле, кутил, играл в карты.

Соловьев возвращался к жене на Аляску и всю долгую зиму находился с ней. Обзаведясь семьей, он сделался бережлив. Часть денег, вырученных от продажи пушнины, капитан откладывал на «черный день». «Неизвестно, как повернутся дела в будущем, — размышлял Соловьев. — Кто знает, как долго нам будет сопутствовать удача?»

Штаб Аянского гарнизона по-прежнему находился в доме мехоторговца Киштымова. Рядом со штабом квартировала в казарме офицерская рота из бывшего корпуса покойного генерала Каппеля. Два батальона уфимских стрелков стояли на окраине города, неподалеку от портовой пристани. Солдаты жили в бараках промысловиков и несли охранную службу на побережье и подступах к Аяну. Таежные стрелки, примкнувшие к мятежу в самом начале, почти все разбежались.

Служба контрразведки и часть гарнизона, которой командовал полковник Шаров, расквартированы в другом конце города. Генерал Пепеляев располагался в просторном деревянном особняке, окна которого выходили на море. Коренной сибиряк, дослужившийся до генеральского чина, держал двух денщиков, свору охотничьих собак и служанку.

Кроме полевого штаба у генерала имелась своя канцелярия. Служащие генеральской администрации заключали договоры с иностранцами на эксплуатацию рыболовных участков, взимали пошлину от зверобоев, совершали торговые сделки со старейшинами тунгусских стойбищ. У генерала Пепеляева в наличии своя маленькая армия, военный суд, контрразведка и тюрьма. Но не было у него радиостанции и кораблей.

На улице заметно потеплело, но повсюду еще топорщились сугробы слежавшегося за зиму снега. Возвратившись с обедни, генерал зашел в штаб и застал там начальника контрразведки капитана Яныгина. Тот ждал начальника гарнизона в приемной.

— Со светлым вас праздником, Анатолий Николаевич! — поприветствовал генерала смуглолицый, горбоносый офицер с аккуратным пробором на голове.

— И вас я поздравляю, господин капитан, — произнес в ответ Пепеляев, жестом приглашая начальника контрразведки в кабинет.

Генерал неторопливо снял с себя шинель на красной шелковой подкладке, сел в кресло, вытер белоснежным платком вспотевший лоб.

— Докладывайте, Андрей Фомич, — произнес он после минутной паузы.

— На прошлой неделе в уфимском батальоне, у полковника Шарова, повесилось двое рядовых. Причины самоубийства выяснить не удалось, — начал Яныгин. — Похоже, тоска по родине. В офицерской роте беспробудное пьянство.

— Запретите от моего имени подобные безобразия, — побагровел генерал. — Виновных предайте суду.

— После ареста горного комитета, произведенного мною на прииске Фогельмана, никаких признаков смуты в городе и крае нет, — продолжал начальник контрразведки. — Весть о появлении партизан в Ине оказалась ложной. Кто-то нарочно распускает слухи…