Слушайте звезды! - Владимир Шитик

«Она!» — сказала себе Наталья и поняла, что, видно лопоухая и есть та самая нечистая сила, которая справилась с Назаром. А теперь, знать, чудище до нее самой добирается.

Когда Наталья воротилась в леснуху, перед ней вдруг встал еще один вопрос: кто хозяйничал на заимке, когда гривастая бестия водила ее по тайге? Кто доглядывал за нею за хворой? Кто Назарку без нее нежил? Кто?

Не могла на него ответить себе Наталья; решила, что надо поскорей выздоравливать: тогда, может, что и прояснится.

На более-менее терпимую поправку ушла у нее добрая неделя. Все эти дни Наталья старалась почаще выходить на погоду, ревностно оглядывала округу. Но на снеговой новине примечала она лишь пернатой мелкотою натрусанные кисточки легких, крохотных следов. Сорока кое-где, правда, оставляла после себя рытвины, когда с разлету окуналась по самые крылья в пену чистейшего снега.

Когда же сердитый морозец поприжал пичужью бойкость, тогда и сорока сообразила, что отошла ее радость нырять безоглядно в холодную кипень. Теперь, на хрупкий наст, садилась она как на белое пожарище, где можно ненароком опалить лапы.

Наталье достаточно было глянуть на сорочью осмотрительность, чтобы понять — идти в тайгу рановато: малый зверь по такому чиру12 следа не оставит, крупный, вряд ли по ломкому пути настигнутый охотником, впопыхах только зря лодыжки поизрежет да загинет, чего доброго, попусту.

Требовалось дождаться мороза покрепче да к нему бы хорошо дотерпеть до щедрой пороши.

Дождалась Наталья путной погоды; дверь леснухи посадила на замок; направилась в тайгу. Да не успела она отойти от заимки и полверсты, загорбком прямо почуяла на себе пристальное внимание.

Ждала. Потому и почуяла.

Безотчетная сила кинула ее в сторону с таким проворством, что уже слетевшая на распушенных ушах с крупной лесины гологрудая нехристь успела только зацепиться острым когтем за подол ее полушубка; расхватила паразитка одевку прорехою до самой подбивки.

Покуда Наталья разжималась да покуда вскидывала ружье, куцая ведьма оказалась для заряда уже недосягаемой. Она летела через валежины да рытвины таким скоком, будто бы ей из-за каждой лесины доставался кем-то посланный увесистый пинкарь. Должно быть нечисть отлично понимала, что Наталья не пустится больше за нею следом, потому разлетной своей прытью ей давала понять, что на сегодня с нее хватит.

С больною головою от переизбытка всяких дум Наталья воротилась на заимку, беспокойно оглядела все подступы до леснухи. Ничего тревожного не отметила и только тогда отворила в таежку дверь.

Все было как было, как оставлялось Натальей получасом назад. Лишь Назарка не гулюкал в ясельках, а успел когда-то свалиться на живот да так и уснул. Да так и посапывал он в блаженном покое.

Наталья скинула с себя располосованный ведьмою полушубок, направилась достать с полки чурок с нитками да иглу и тут попятилась…

На самой середине стола лежала кем-то забытая рукавица белого заячьего пуха. Кто-то, знать, больно торопился убраться из леснухи, сумевши непонятным образом учуять на расстоянии Натальино приближение.

Кто? Ну, кто? Следов-то никаких во дворе нету.

И тут пало Наталье в голову: уж не сам ли земляной дедушка бывает у них в таежке? Кому ж еще, как не ему столь умело, столь скрытно делать добрые дела?

Не известно, сколько б еще стояла она посреди избы в полном раздумье, кабы внезапно да не потемнело в леснухе. Обернулась Наталья до малого оконца, и что же? А то, что все его глядельце залепила клыкастая рожа гологрудой нечисти. Лопоухая рыскала по избе кровожадными глазами, будто искала в ней и никак не могла увидеть хозяйку. А когда уткнулась в нее диким взором, то вдруг захохотала с человечьей издевкою. Так захохотала, что с потолка леснухи посыпалась труха, а за ясельной огородкою резано крикнул и закатился дурнинушкой перепуганный Назарка.

Если бы Наталья могла тут же кинуться на черноухое поганище, она наверняка провалила бы стену и придавила ею эту нехристь. Но покуда подхваченный ею мальчишоночка приходил в себя, гривастой нежити и след простыл.

Вот когда поняла Наталья, что не вольна она далее оставлять сына в столь прокаженном месте. Хочешь не хочешь, а пришлось ей прямо поутру собирать Назарку, усаживать его на те самые салазки, на которых она запрошлой весною доставила на погибель в Глухую падь своего Назара, да отправляться в деревню.

Куда же ей еще-то было податься?

Пробивалась Наталья снеговой тайгой да все прикидывала: до какой бы ей доброй души с нуждою своею сунуться. Если и поймут ее упорство деревенские бабенки да не станут над нею куражиться, то и тогда надо подумать, у кого оставить парнишонку. У Авдотьи, к примеру, Минаевой своей кашеедины — хоть корыто бери да посередки избы ставь. У Лизаветы Корюковой? У той полна хата престарелого хворья; тут и без Назарки последний сон жалобами да стонами у кормильцев отнимается. Ежели до Сивалихи сунуться, так у нее, бедной, до того пластянка кривобока, что домовой, должно быть, в курятник ночевать бегает. Про тех же, которые на достатке своем денно и нощно токуют, Наталья и думать не стала: те все одно чужого горя не услышат…

На проселок успела выбраться думальщица, но так и не решила, до кого бы ей приткнуться со своей обложившей головушку заботой?

Однако жизнь наша — то сума, то чаша; то она свет, то она тень… и так всякий день.

На великую на удачу вдруг видит Наталья — дед Урман шикает разлапистыми своими лыжами повдоль заснеженного проселка.

Радость-то какая, надо же! Советчик ко времени.

— Не в деревню ли поспешаешь, дедушка? — взамен привета крикнула ему Наталья еще сыздали.

— Туда, красота моя ненаглядная. Туда, — со знакомою ласкою отозвался Урман. — По людям стосковался. Старею, видно. Неделю как дома был и опять потянуло. А ты как?

— Бабы-то в деревне поди-ка все судят меня? — спросила Наталья, опережая ответ.

— Судят, должно, — отозвался старый да и пошутил. — Судить — не бобы садить: за каждым разом сгибаться не надо.

Тут он, подойдя вплотную, оглядел Наталью со вниманием, узнать захотел:

— Пошто это тебя закрутило? Осенним прям-таки листочком свернуло? Али опять чего на заимке стряслось?

— Стряслось, — отозвалась Наталья. — Наскрозь проняло!

И доложила тревожно:

— Нечистая сила объявила себя наглядно!

— Да ну! — подивился Урман. — А я, признаться, думал, что Назар твой, почуявши смерть, сам в тайгу убрел — тебя чтоб горем не убить, надежду оставить.

— Не-т. Душа моя знает — жив Назар. И не уберусь я из Глухой пади, покуда верю в это! А там где есть вера, и век делу — не мера.

Обсказала Наталья все как есть.

Выслушал ее Урман. Со вниманием выспросил обо всем том, о чем мы с вами уже знаем, головой покачал, языком поцокал. Насчет рукавицы заячьей сказал:

— А может быть, вовсе и не в спешке забыта она? Может кто с умыслом оставил ее на видном месте — себя обозначить захотел?

— Я и сама пробовала так думать, — призналась Наталья. — И оттого пала мне в голову мысль: уж не сам ли земляной дедушка бывает у нас в леснухе?

— Вот-вот! — подхватил ее догадку Урман. — А лопоухое поганище не та ли это самая ведьма, которая будто бы никак не дает чудодею определиться со своей заботою в Глухой пади? Уж не надеется ли земляной дедушка на то, что повезет приструнить злодейку? Вот он и улавливает моменты, чтобы подмогнуть тебе, когда допекает тебя нужда.

— Похоже, что все это так и есть, — согласилась Наталья. — Только одного не пойму: чего бы тогда ему меня таиться? Пошто он мне-то не покажется? Не доверяет, что ли? Он же наверняка знает, что мне приходится над вопросом этим голову ломать?

— Бог его поймет! — пожал плечами Урман. — Ить у всякой тайности свои крайности. Надо тебе еще маленько потерпеть. А то, может, лучше и правда совсем в деревню вернуться?

— И не подумаю! — нахмурилась Наталья. — Мне бы вот только Назарку на время до кого-нибудь определить — тут же обратно ворочусь. Уж коль я уверена, что жив Назар, так как же я с уверенностью с этой в деревне останусь жить? Кем же тогда я буду перед собой?

— Ладно, ладно, — заторопился Урман успокоить ее. — И без того вижу: крепко связала ты себя верой своей да клятвою с Глухой падью. Настолько крепко, что и мне теперь грешно умалчивать о том, о чем знаю, о чем в первый раз не досказал. Ведь до незабытого еще народом землетрясения в наших таежных краях никакого чудодея и в помине не было. Объявился он тут сразу после того, как образовалась Глухая падь. Должно быть, и в самом деле только в этом провале земном находится то место, где умение его колдовское способно добыть из камня кровь.

— Зачем?

— Время говорит о том, что земляной дедушка вечен. И еще оно говорит о том, что жить он давно устал, но помереть может только напившись каменной крови. Тут вот какая вечности его история. Надо тебе сказать, что земля наша матушка в необъятном мире господнем малым островком плавает. Кроме нее много в общем хозяйстве таких островков. Далеко не на всяком живность разведена, но случается. И вот на одной из таких удачных земель как-то взял и выродился такой умник, который домудрился до того, что сотворил для себя полное бессмертие. Торопиться ему стало некуда, бояться нечего. Оставил умник мудрые дела свои, занялся одними сладкими радостями. Прошло сколько-то времени — засахарился умник. Все ему стало приторным, оскомным и потому виноватым. Вот и стал он гасить сладость жизни своей всяким безобразием. Вскорости так умник осточертел сородичам, что те, за неумением избавиться от него, сговорились не замечать выродка, какой бы пакости он ни натворил. Много, много зла принял умник на свою душу. Наконец отяжелел. Забился в одиночество. И, от нечего делать, вспомнил опять о мудрых делах своих. И тогда решил умник отлучить от себя все содеянное зло и уничтожить его. Долго пришлось ему опять высчитывать да выдумывать. Все вроде бы учел. Одной только циферкой и ошибся. Отделиться-то зло полностью от него отделилось, даже свое собственное безобразное тело обрело, да только вопреки желанию умника, сохранило в себе его столь надежное бессмертие. Однако творить кому-то стороннему большие беды оно уже не могло. И вот это умниково дурище всею злобой перекинулось на своего создателя. Можешь себе представить, какова вечная жизнь наладилась у умника. Одного дня не проходило без отчаянья. И все-таки ухитрился он, при полном-то надзоре зла своего, выведать у природы, каким ему путем вернуть себе смертность. И вот что подсказало умнику его миропонимание: убудет он из жизни кошмарной своей только тогда, когда напьется каменной крови. С ним пропадет и его зло. Вроде бы все определилось. Но умнику опять пришлось схватиться за голову тогда, когда он узнал, что на родной его земле нужного ему камня нет. Вот уж когда распотешилось над хозяином сотворенное им чудище! И все-таки умник нашел выход: выведал у природы, что подходящий ему камень тут. А уж как ему выпало добраться до нас, об этом нужно спросить самого земляного дедушку. Да ежели бы и пожелал он тебе об этом поведать, вряд ли бы ты его поняла. Да и нашто тебе его доклад? Тебе б только понять, куда Назар твой девался, да как его вызволить? И вот тут, крути не крути, получается так, что тебе, Наталья, выпала нужда подсобить бывшему умнику добыть каменную кровь. А ведь поганищу, из его зла состряпанному, помирать-то не хочется. Потому оно зорко следит за дедушкою земляным. Чуть только потянуло из Глухой пади дымком, оно кидается разгрести подземную кухню. Видала, сколь в провале рытвин? Один будто бы раз этот ведун выварил из камня отраву. Только зло его успело пронырнуть в подземелье, напустить лесного воздуха, от чего каменная кровь спеклась голубым алмазом. Чудище схватило алмаз, втиснуло его себе в лоб и объявило: покуда самоцвет при нем, умнику не вспомнить порядка добычи каменной крови. Однако тот успел оговорить свое зло. Оставил он за человеком право отнять у поганища алмаз. Вот почему оно отпугивает людей от Глухой пади…