Необыкновенное лето - Константин Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опять оба члена тройки пристально посмотрели на него.
– Не буду же я в данном обществе рассказывать, – пробормотал Шубников со своей простецко покорной улыбочкой.
– Вы ещё наглец к тому же! – не выдержал Извеков. – Признаете ли вы, что у вас с Зубинским был сговор в Саратове – перебежать к белым?
Шубников вытянул руки, словно обороняясь, и на миг остался в этой позе:
– Нет, нет, не предумышленно! То, что я здесь показал, – святая правда. Жертва чрезвычайной обстановки. Действовал под угрозой. И все. Сам никогда бы на это не пошёл. Я – человек слова. Раз взялся служить Советской власти, значит, служу.
Военком сказал мрачно:
– По-моему, ясно. Обвиняемый умышленно привёл машину в негодность и признался, что сделал это своими руками.
– То есть как – своими? Моими руками насильник действовал! Никак не я! Я жертвой сделался! За какую вину меня на одну доску с Зубинским ставите?
– Вы узнаете из приговора, за какую вину отвечаете, – сказал Кирилл и взглянул на конвойного. – Уведите его.
– Как из приговора?! – захлёбываясь и налегая на стол, выдохнул Шубников. – Из приговора поздно! Я хочу сейчас. Чтобы очевидно, чья вина. Если меня преступником выставляют, я требую очной ставки!
– Я полагаю – излишне? – обратился Кирилл к членам тройки.
– Излишне? – на неожиданной истеричной ноте вскрикнул Шубников. – Что ж, выходит, Шубникова жизнь излишняя? Вам-то она, товарищ Извеков, наверное, всегда была излишня! Не можете мне Лизу простить! Теперь я к вам в руки попал, да? Выместить злобу решили, да?
– Я вас заставлю молчать! – тихо перебил его вопли Кирилл.
– Рот мне затыкаете, а? Из личной ненависти, а? Не-ет! Не на такого напали!
Шубников рванул на себе и отодрал ворот рубахи. Губы его дёргались, взгляд блуждал мрачно. Вдруг он закатил глаза, взвизгнул и, побелевший, не сгибая колен, со всего роста повалился на пол. Его начало корчить, голова запрокинулась, дыхание почти остановилось, только изредка выталкивал он кряхтящие стоны. Бумажки высыпались у него из-за пазухи и усеяли половицы.
Все встали и молча смотрели за ним. Военком не спеша скрутил цигарку, закурил и, подымливая, косил глазом на искажаемое гримасами лицо Шубникова.
– Может, его – на воздух? – спросил взволнованный Извеков.
Ему не отозвались, и ещё минуты две, так же молча, все продолжали наблюдать припадок. Потом, в спокойствии, но немного брезгливо, военком сказал:
– Такие нам знакомы. Есть, которые гораздо натуральнее работают. Даже врачи затрудняются.
Он отошёл к окну, полуобернул назад голову и сквозь дым процедил:
– Вставайте, Шубников. Все ясно.
Но Виктор Семёнович забился ещё сильнее.
– Оттащите его в сени, – приказал Извеков, и конвоир приставил винтовку к косяку, подхватил Шубникова под мышки и выволок его из горницы.
В начавшемся после этого совещании вся тройка единодушно признала, что вина Шубникова установлена полностью тем, что он один физически выполнил акт саботажа. Что же касалось Зубинского, то соучастие его в деле устанавливалось лишь косвенно свидетельством Извекова о разговоре Зубинского с Шубниковым в момент совершения вредительства. Показания Шубникова на Зубинского могли быть продиктованы стремлением облегчить свою вину. Не исключалась даже и клевета, как месть за то, что Зубинский выдал Шубникова. Кроме недостаточности улик против Зубинского (в виновности которого тоже никто не сомневался), возникла опаска, что за человеком такого пошиба мог тянуться хвост других преступлений и что скорое решение помешает их раскрытию. Постановили поэтому дело Зубинского выделить и, если позволят обстоятельства, препроводить арестованного в Саратов.
В совещании не проявилось никаких разногласий, и уже встал вопрос о мере наказания, когда вдруг Извеков заявил, что он примет те предложения, которые будут на этот счёт сделаны, но подписать приговор Шубникову отказывается.
Произнося это слово – отказываюсь, – Кирилл был готов встретить изумление. Но как только оба члена тройки смолкли, он невольно опустил взгляд и притих так же, как они. Потом он превозмог себя и, не дожидаясь расспросов, прибавил:
– Должен отказаться по личным мотивам.
Но слова его не разрешили, а как будто ещё затянули тяжёлое безмолвие.
– Вы оба слышали, Шубников утверждал, будто я свожу с ним личные счёты. Я не хочу, чтобы у вас или у кого бы то ни было осталась тень подозрения, что это так.
– Но ведь ты судил? – сказал наконец военком.
– Я не мог предвидеть, что моё право судьи будет подвергнуто сомнению. В сущности, подсудимым сделан отвод судье.
– Хе! – усмехнулся член исполкома. – Какое тебе дело до этакого отвода? Контрреволюционеры отводят всю революцию.
– Я не о признании нашего права белогвардейцами. Но революционер должен быть вне подозрений, что действует хотя бы косвенно из личных мотивов.
– Да что у тебя с ним, любовные дела? – бесцеремонно спросил военком.
Как всегда, смуглость Кирилла, если он бледнел, переходила в желтизну и сейчас приняла даже зеленоватый оттенок. Глаза его необычно вспыхнули.
– Вот именно, – сказал он, нажимая на каждый слог.
– Жену увёл? О Лизе-то говорил, а?
– Это лишний разговор.
– Да ты что, против высшей меры, что ль? – воскликнул член исполкома.
Кирилл отошёл к окну. Оба товарища повернули следом за ним головы, и все увидели, как через улицу конвойный повёл Шубникова, довольно бойко маршировавшего.
– Вон твой подзащитный, здоровёхонек! – сказал военком.
Кирилл быстро обернулся:
– Я защищаю не его, а всех нас против него!
– Хочешь выйти с чистыми руками?
– Разве вы делаете не чистое дело? Но чистоту дела угрожают запятнать кривотолки подлеца. И я не имею права это допустить.
– Словом, уклоняешься, – чуть язвительно заметил член исполкома, – поддаёшься на провокацию.
Кирилл шагнул к двери, взялся за скобку.
– Если хотите, пусть моим поступком займётся партия… Против ли я высшей меры? Нет. Считаю, что другой применить нельзя. Но подписи моей под приговором Шубникову не будет.
Он стукнул носком сапога по двери и вышел.
Оглядевшись, он, кроме связного красноармейца, сидевшего на крыльце, нигде не заметил людей из роты – дворы, улица, дальние холмы за деревней были пусты. Он перешёл дорогу, миновал две-три избы и очутился перед садом с разваленным плетнём. Он вошёл в сад.
Тут никто не хозяйствовал. Среди заросших осотом лунок корягами торчали когда-то расколотые тяжестью плодов стволы яблонь; в междурядьях кусты крыжовника зло топорщили свои колючие плети, увитые цветущим белым вьюнком.
Кирилл остановился перед сломанной яблоней. Обломок молодого ствола вышиной по грудь нёс на себе большую ветвь, простёртую, точно человеческая рука, вбок и кверху и страстно засыпанную листом. На одной половине ствола древесина была совсем обнажена и уже засыхала, на другой – лента коры подогнула свои края внутрь, силясь плотно прикрыть ещё живую часть ствола.
Кирилл положил руку на мозолистый слом дерева. Ему казалось, что все внимание сосредоточилось на мельчайших впечатлениях, которые давал заброшенный сад. Но за поверхностью этих впечатлений непрерывно работала мысль о том, не уступил ли он мимолётной слабости и не правы ли его товарищи, говоря, что он уклонился от выполнения долга. Кому-то он должен будет дать отчёт в своём поступке. Кто-то будет его судьёй, как он был судьёй Шубникова.
С необыкновенной яркостью увидел Кирилл направленный на него взор Аночки. Конечно, она, может быть, не скажет, но непременно подумает, что Кирилл ненавидел личной ненавистью мужа Лизы. Может, придётся встретиться в жизни с самой Лизой. И она, наверное, не скажет Кириллу, но подумает: это он отправил на тот свет отца моего мальчика. И мать Кирилла тоже, может быть, промолчит, но отведёт глаза в сторону и подумает: было бы лучше Кириллу не порождать молвы, что он мог действовать из личных побуждений. А разве у тех же товарищей, которые разбирали с ним дело Шубникова, не останется в памяти, что в это дело замешалась какая-то интимная история Извекова? Любовная история, как выразился военком, то есть что-то недоступное постороннему глазу, скрытое, потайное.
Но неужели факт неподписания приговора имеет какой-нибудь смысл, кроме чисто внешнего? Шубников сам себе вынес приговор своим преступлением. Кирилл со всей глубиной убеждённости находит правильной для Шубникова высшую меру наказания. Меняется ли что-нибудь по существу от того, что Кирилл не даст своей подписи? Да, меняется многое. Меняется то, что отказом подписать приговор Кирилл разоблачает клевету, будто Шубников – его жертва. Разоблачается ложь, которая стремится нанести вред солдату революции, значит, самой революции. Нет, нет, Кирилл прав!
Внезапное предположение обеспокоило Кирилла: а что, если Шубников останется жить? Ведь могут же судьи применить более мягкую меру наказания? Не будет ли тогда Шубников торжествовать, что его провокация увенчалась успехом?