Русский эксперимент - Александр Зиновьев

П: Давай, преподнеси! Я старый человек, я уже не способен обижаться. Ничего, кроме интеллектуального любопытства во мне не осталось. Да и то не так уж много. В мире вообще исчезает все, достойное удивления. Итак...

А: Ты знаешь, моя специальность — Запад, вернее, наши взаимоотношения с ним. Вот ты удивлялся, что мы имели такое количество наших людей на Западе, а они за многие годы так и не изучили Запад как следует. Во-первых, число людей, занятых у нас на Западе и Западом, было не такое уж большое. Неизмеримо меньше, чем число западных людей, занимавшихся нами. Вот тебе лишь один пример: только в США около 300 центров занималось Советским Союзом накануне перестройки, а у нас всего около 10 центров занимались США.

П: Согласен. Я это понял вскоре после эмиграции. Но я имел в виду другое.

А: Знаю! Ты имел в виду научное познание. Но его не было ни у нас, ни у них. И оно не требовалось. А то, что требовалось с точки зрения интересов Холодной войны, наши люди знали больше, чем достаточно. Вот их работы! Почитай! Многое публиковалось. А кто верил?! Думали — идеологическая ложь, пропаганда. Мы знали, что это — правда. А что мы могли поделать?! Ход войны зависел от соотношения сил. Они были намного сильнее нас. Мы напрягали все силы. Но враги постепенно пересиливали нас. Конечно, мы делали ошибки. А кто их не делал?! Но не больше, чем наши враги. Мы продержались дольше, чем позволяли нам наши возможности. Наше поведение выглядело серией глупостей, глядя со стороны. Знаешь, каждый мнит себя стратегом, глядя бой со стороны! Чьи это слова — забыл. На самом деле наше поведение было на 90 процентов вынужденным обстоятельствами. Причем, оно было далеко не худшим. В наличных условиях и с наличными силами мы просто не могли действовать лучше.

П: Не спорю. А разве я когда-либо утверждал нечто противоположное?!

А: Ты утверждал, что причиной нашего поражения в Холодной войне было предательство горбачевского руководства. Поражение было неизбежно так или иначе.

П: Я утверждал, что причинами нашего поражения были, во-первых, перевес сил Запада и, во-вторых, предательство горбачевской клики и тех, кто ее поддерживал.

А: Поражение было неизбежно и без второй причины. Первой было достаточно.

П: Но вторая тоже имела место. Это — факт.

А: Слово «предательство» тут неуместно. Оно не научное.

П: Оно точно характеризует поведение людей. И не будь предательства, Холодная война закончилась бы с почетом для Советского Союза. И даже с выгодой. И уж наверняка не произошел бы разгром коммунистической системы.

А: Ты о ней жалеешь?! Странно для такого критика ее!

П: Ты знаешь мою формулу: «Целились в коммунизм — попали в Россию». Ты действительно перенес рассмотрение ситуации в такой аспект («сверху»), в котором из поля внимания выпадает главное: тот факт, что определенные силы в Советском Союзе пошли на умышленное поражение в войне с Западом (на капитуляцию, на предательство) ради своих корыстных интересов, и результатом этого явился крах социального строя страны и ее полный разгром.

А: Хорошо! Обратимся теперь к внутреннему аспекту нашей истории последних лет. Ты утверждаешь, что коммунистический социальный строй в нашей стране был искусственно разрушен силами сверху (правящими кругами) и извне (со стороны Запада). Ты к такому выводу пришел, наблюдая наши события с позиции извне, а не изнутри.

П: Давай, уточним: живя на Западе, а не в России.

А: Какая разница?!

П: Большая. В словах «извне» и «изнутри» есть двусмысленность. Говоря «извне», имеют в виду не только жизнь наблюдателя вне страны, но и то, что он наблюдал события как посторонний, наблюдал поверхностно. А когда говорят «изнутри», имеют в виду то, что человек наблюдал глубокие, скрытные для посторонних явления. Ты хочешь сказать, будто я рассматривал события в нашей стране поверхностно, а ты рассматривал их с точки зрения их глубинных явлений, которые я не видел. Не так ли?

А: Отчасти так. Но не совсем.

П: Если ты назовешь мне хотя бы одно глубинное явление, важное с точки зрения понимания сущности случившегося в нашей стране, известное тебе, но неизвестное мне, я соглашусь с тобой.

А: Ладно, не будем спорить из-за пустяков! Я по поручению Андропова возглавлял группу специалистов из разных сфер науки, экономики, культуры и т.д. В нашу задачу входило составить суммарную и абсолютно объективную картину состояния нашего общества и Запада, сделать прогнозы на ближайшее будущее и выработать конструктивные предложения для нашей политической стратегии. Группа работала вполне официально, хотя и секретно.

П: И каковы были результаты работы группы?

А: Мы установили назревание кризисной ситуации в стране.

П: Если мне не изменяет память, я об этом писал в моей первой работе. Мне за это приписали антисоветскую пропаганду, осудили и затем выслали из страны.

А: Верно. Время было такое. Но одно дело высказывания отдельного частного лица, и другое дело — выводы нескольких десятков специалистов, опирающиеся на огромный фактический материал.

П: Одно дело — если человек что-то утверждает важное без ведома начальства и от своего имени, и другое дело то же утверждение самого начальства, к тому же предназначенное для внутреннего употребления, не подлежащее огласке. Ладно, это дело прошлое. Какие же предложения сделала ваша комиссия?

А: Мы разработали систему реформ. Их можно разделить на три группы. К первой группе относятся реформы системы власти и управления. Предполагалась демократизация этой системы, разделение функций партийного и государственного руководства, ограничение командных методов руководства и т.д. Ко второй группе относились реформы экономики. Предполагалось постепенное и поэтапное введение рыночной экономики под контролем государства и с преобладанием общенародной экономики. К третьей группе относятся предложения относительно окончания «Холодной» войны. Предполагалось осуществить это на почетных условиях, постепенно, с максимальным пропагандистским эффектом и с кредитами со стороны Запада, достаточными дня предотвращения кризиса и модернизации промышленности. Мы предлагали осуществить эти преобразования в течение по крайней мере десяти лет. А процесс окончания «Холодной» войны предполагали завершить к концу века — к восьмидесятой годовщине Октябрьской революции.

П: Я в моей книге писал, что в условиях назревавшего кризиса самой мудрой стратегией было бы избежать каких бы то ни было преобразований, преодолеть кризис своими силами и средствами, дождаться кризисной ситуации на Западе и затем осуществлять необходимые реформы с выгодой для себя и с минимальными потерями.

А: Верно, писал. Верно, ты предсказал приближение кризиса и его основные черты. Но ты не знал реальных масштабов надвигавшейся катастрофы. Например, одно дело сказать, что требуется перестройка промышленности. И другое дело — установить, что 90 процентов предприятий убыточны. Одно дело — знать формальные величины о соотношении вооруженных сил, действующие на воображение непосвященных. И другое дело — знать фактическое состояние армии, ее фактическую небоеспособность. Одно дело знать в общей форме о коррупции. И другое дело — знать, каких масштабов она достигла. И так во всем, за что ни возьмись. Пойми, мы не враги своей страны и своего народа. Но фактическое положение было таково, что избежать кризиса было невозможно ни при каких обстоятельствах. И отложить реформы на послекризисное время было не в наших силах. Перестройка все равно началась бы сама собой. И она уже началось еще до Горбачева. Мы пошли на нее сознательно, будучи уверены, что сумеем удержать контроль в своих руках. И Горбачева мы допустили к власти как нашего человека. И не думай, будто мы были совсем слепые и ничего не предпринимали. Положение не изменилось бы существенным образом, если бы Андропов прожил еще 10 лет. Неужели ты в самом деле веришь в то, что Горбачев один устроил все это?! Катастрофа была неизбежна. Разве что какой-нибудь метеорит упал бы на США и уничтожил их. Но, увы, такое не случилось. И кто знает, может быть та форма краха, какой мы переживаем, является наилучшим выходом из беды!

П: Так все-таки катастрофа!

А: Катастрофы тоже разные бывают. Многие считают революцию 1917 года катастрофой. Ты считаешь нынешнюю катастрофу контрреволюцией.

П: А ты?

А: Я склоняюсь к тому, что у нас, несмотря ни на что, произошла Вторая революция.

П: Как уверял Горбачев.

А: Не сам же он это придумал. Только в сложившихся условиях эта революция приняла такую извращенную форму.

П: В чем же суть этой Второй революции, по твоему? Переход к демократии? К социализму с человеческим лицом? Приобщение к мировой цивилизации?

А: Ну не такой же я идиот! Это же все пропаганда. Наша Вторая революция легализовала ту социальную структуру и те социальные отношения, какие фактически сложились у нас в доперестроечные годы. Сложились естественным образом, в силу внутренних законов самого реального коммунизма, как ты выражаешься. Класс богатых и привилегированных собственников начал складываться не после 85 года, а раньше. Ты сам писал об этом задолго до перестройки. Теперь он признан законодательно. Под давлением Запада революция зашла дальше ее социальной задачи. Но это временно. Все вернется на круги своя. Конечно, в новой форме. Под другими названиями. Но все тот же коммунизм. Модернизированный, западообразный. Но все-таки коммунизм. Будет и аппарат, подобный партийному. Будет и контролируемая государством экономика, культура, система образования и прочее. Конечно, многие достижения советской истории уже не восстановишь. Но они отпали бы и без перестройки, и без Второй революции. Я имею в виду социальные права и гарантии для всех. Ты же сам писал обо всем этом! Мы — твои ученики! Подумай все-таки о возвращении. Все постепенно образуется. Поживешь у меня на даче на полном обеспечении. Пиши, что хочешь! Помощников дадим. Потом, если хочешь, займешься изданием этих сокровищ.