Конец российской монархии - Александр Дмитриевич Бубнов

и ее разработкой он чувствует себя обязанным мне. Мысль о целесообразности переброски части войск из Галичины на Среднюю Вислу и о сосредоточении всех свободных сил к Варшаве действительно была высказана мною на одном из докладов Верховному главнокомандующему. Но, конечно, принять или отвергнуть эту мысль было всецело во власти Верховного главнокомандующего, который и нес бы на себе всю тяжесть ответственности в случае всегда возможной неудачи. Государь признал, однако, справедливым удостоить и меня награждением Георгиевским крестом, который высоко чтился в прежней русской армии.

В день награждения тем же крестом, но более высокой степени, великого князя я после обычного обеда у государя получил приглашение императора Николая пройти вслед за ним в его вагон. Войдя в уже описанное отделение, служившее кабинетом, государь взял с полки из-под образов лежавший там футляр. Вынув оттуда заветный для каждого русского военного белый эмалированный крестик, он благословил им меня и сказал при этом по моему адресу несколько теплых слов. Растроганный, я принял крест из рук царя и тут же приложил его к своим губам, но затем принужден был вложить его обратно в футляр, так как на моем кителе не имелось соответствующей петлички, чтобы надеть только что пожалованный крест. Но когда я вернулся в соседний вагон-столовую, великий князь, по-видимому, знавший о том, для чего государь звал меня к себе, быстро и радостно направился мне навстречу с приветствием и тут же дрожащими руками стал мне булавкой прикалывать на грудь полученную высокую награду.

Генерал Янушкевич, находившийся при этой сцене и награжденный еще до обеда тем же крестом, что и я, пожимая мне руку, громко сказал:

— Теперь и я свой крест буду носить спокойно!

Набрасывая предыдущие строки, я припомнил одну пустую, но очень характерную сценку, ярко подчеркивающую степень завистливости и недоброжелательности, которой были окружены люди, самоотверженно работавшие в Ставке.

В начале 1915 г. совершенно неожиданно генерал Янушкевич и я были произведены не в очередь в чин генерала от инфантерии.

По поводу этого одна дама, семью которой я с молодых лет хорошо и давно знал, не постеснялась прошипеть в присутствии моей жены:

— Война, я думаю, окончится быстро, так как скоро не будет наград, которыми возможно будет награждать чинов Ставки!..

Как далеко было непонимание ею наших действительных настроений.

Этой даме пришлось, однако, утешиться. Война затянулась надолго, и ее мужу была предоставлена возможность достигнуть тех же степеней отличия, каких достиг и я…

АЛИСА ГЕССЕНСКАЯ — ИМПЕРАТРИЦА ВСЕРОССИЙСКАЯ И ЦЕСАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ

Император Николай II был женат на принцессе Алисе Гессенской, родившейся позднее его всего на четыре года.

Приезд ее в Россию в качестве невесты наследника совпал с серьезною болезнью императора Александра III, преждевременно сведшей его в могилу. Можно встретиться с различной оценкой этого монарха и его внутренней политики, но нельзя не признать, что период его царствования совпал с временем необыкновенного подъема сил и могущества России в глазах всего мира. Фигура колосса — монарха — являлась импонирующей и внутри страны, и к ней невольно тянулись сердца многих и многих русских людей.

Наступивший со смертью императора Александра III траур покрыл собою день свадьбы молодого императора Николая II, и в унылое осеннее время взошел на российский престол вместе с супругом его молодая жена императрица Александра Федоровна. Но и дальнейшее пребывание последней в России страшно связалось с рядом таких печальных событий, которые в глазах суеверных людей могли создать впечатление накликанных несчастий, привезенных в Россию немецкой принцессой. Ходынская катастрофа[140], погубившая в дни празднования коронации несколько тысяч народа; долгое ожидание появления на свет наследника, которому предшествовало рождение четырех дочерей; унижения японской войны; народные волнения, последовавшие за этой войной; неизлечимая болезнь все того же единственного сына, цесаревича Алексея, о которой я скажу несколько слов дальше, и, наконец, общеевропейский кризис, вылившийся в мировую войну, в течение которой на долю России выпало также немало тяжелых испытаний…

Даже в период этой войны ее имя приносило несчастье. Так, один из Сибирских полков, шефом которого состояла императрица, понес исключительно тяжелые потери во время одной из первых газовых атак германцев.

Принцесса Алиса хотя и происходила по крови из немецкой фамилии, но, будучи внучкой королевы Виктории, получила английское воспитание, во всяком случае доминировавшее над ее происхождением. Поэтому настойчивое причисление ее к типу «захудалых немецких принцесс», причисление, носившее в себе нечто даже пренебрежительное, должно было очень обижать гордую и в глубине души властную натуру императрицы.

Быть может, под влиянием именно этих чувств она замкнулась в себе, и та, едва заметная вначале, грань недоверия, которая легла со дня ее приезда в Россию между нею и русским обществом, с течением времени не затушевалась, а обозначилась все резче и сильнее.

Императрицу Александру Федоровну в России определенно невзлюбили, и она навсегда осталась чуждой русскому сердцу.

Это сердце не отозвалось ни на ее внешнюю царственную красоту, ни на ее попытки ближе подойти к народным нуждам путем принятия под свое покровительство разного рода благотворительных, лечебных и учебных организаций.

Внушенное ею недоверие навсегда ограничило тот круг лиц, с коими ей приходилось встречаться потом. Люди независимые ее избегали, и на ее приемы шли далеко не все из числа даже тех, кто на это имел право. В силу такой обстановки она чувствовала себя свободно и хорошо лишь в своей собственной семье и небольшом кружке близких людей; при этом все ее мысли постепенно сосредоточивались на муже-императоре и сыне-цесаревиче. Только через призму их личного благополучия она приучилась смотреть на жизнь великого государства, носившего имя «Россия». Вступая на русскую землю, принцесса Алиса едва ли имела много сведений о новой родине и ее историческом прошлом. Стремясь пополнить эти пробелы в своих знаниях, она жадно и прочно впитала в себя все то, что в тесном царском окружении почиталось «исконно русским» и потому непререкаемым.

Преклонение перед самодержавием и вера в какую-то «неземную» связь русского царя с его народом стали ее религией и направили все силы ее ума и воли на поддержание в муже решимости до конца бороться с возраставшим народным самосознанием против тех уступок, кои на самом деле диктовались жизнью.

Будучи по природе властолюбивой, сознавая безволие и нерешительность своего царственного мужа, императрица Александра Федоровна стала с годами все более и более входить в государственные дела, рассматривая их, впрочем, лишь с точки зрения охранения прерогатив царской власти. С отъездом императора в Ставку она стала приглашать к себе министров, требовать представления ей докладов и всемерно толкала