Король-сердцеед - Пьер Понсон дю Террайль

Через несколько минут парфюмер пришел в себя.

— Боже мой, отец! — воскликнула тогда Паола. — Что случилось?

— Какая-то незнакомая женщина ударила меня кинжалом, когда я подавал ей милостыню! — ответил Рене.

— Женщина? — пробормотала Паола. — Как это странно!

Рене приказал зажечь две свечки и подать ему стальное зеркало, висевшее в лавочке над конторкой. С помощью этого зеркала он исследовал свою рану и затем сказал:- Кинжал скользнул вбок; порезаны только верхние покровы, но ни один важный сосуд не задет. Поди в мою лабораторию, — обратился он к Годольфину, — и принеси с этажерки бутылку с жидкостью темно-зеленого цвета, а ты, Паола, найди корпию и приготовь перевязку!

Паола промыла рану отца, наложила сверху корпию, смоченную принесенным Годольфином составом, перевязала руку, и Рене немного забылся. Его забытье перешло в сон, и, когда он снова открыл веки, был уже полный день.

Паола и Годольфин сидели у его изголовья.

— Как ты себя чувствуешь, папочка? — ласково спросила дочь. — Не переменить ли перевязки?

— Перемени! — ответил Рене.

Паола сняла перевязку и промыла рану с опытностью присяжного хирурга.

— Так! — сказал парфюмер, снова осмотрев рану в поданное ему зеркало. — Кровь остановилась, и рана скоро зарубцуется. Вообще я отделался настолько легко, что могу сегодня же отправиться в Лувр!

— Неужели ты опять уйдешь? — с досадой сказала Паола.

— А ты этого не хочешь? Почему?

— Во-первых, я боюсь, как бы рана опять не открылась; во-вторых, я уже давно жду случая поговорить с тобой… по секрету! — договорила она, кидая взгляд на Годольфина.

— Ну что же! — ответил парфюмер. — Годольфин, отправляйся в Лувр и добейся свидания с королевой Екатериной. Ты скажешь ей, что я прошу дать тебе коробку для перчаток, которую она получила недавно от своего племянника, герцога Медичи.

Годольфин вышел.

Тогда Рене сказал:

— Теперь говори, дочка!

Паола уселась около кровати и сказала:

— Помнишь ли, папочка, как ты нашел меня на площади Сен-Жермен-д'Оксерруа в ужасном состоянии? Ты обещал тогда отомстить за меня, но… до сих пор не сдержал обещания.

— Я сдержу это обещание скорее, чем ты думаешь, — сказал Рене, — но для этого ты должна поступить так, как я скажу!

— Говори, отец!

— Я должен предупредить тебя: то, что я скажу сейчас, может показаться тебе чудовищным, невозможным, но поверь, что так нужно для торжества мести.

— Говори, отец, я готова на все!

— Ну так слушай! Сегодня же вечером ты вернешься в Шайльо, в тот самый дом, куда укрыл тебя твой Ноэ. Вернувшись туда, ты напишешь ему или дашь знать на словах, чтобы он приехал, и тогда упадешь ему на грудь, сказав: «Амори! Спаси меня от моего отца! Я люблю тебя!» Ноэ будет тронут твоим раскаянием и любовью, а так как ты изобразишь перед ним преследуемую женщину, то он постарается освободить тебя от моей тирании и поместит тебя в более безопасное место, чем Шайльо. Ну а какое место покажется ему безопаснее, чем отель Босежур, где живет ныне королева Жанна?

— Ну, и что же затем? — спросила Паола.

В этот момент послышался шум шагов Годольфина.

— Я доскажу тебе потом, дочь моя! — сказал Рене и обратился к входившему Годольфину с вопросом: — Ну, принес? Отлично! Теперь одень меня!

Годольфин одел Рене.

Парфюмер встал без особых страданий и обратился к дочери и своему помощнику:

— Теперь идите со мной в лабораторию! Опираясь на плечо Паолы и поддерживаемый под руку Годольфином, Рене поднялся в лабораторию.

Там он уселся в кресло и сказал Годольфину:

— Возьми вот ту склянку и брось ее на пол!

— Но ведь она разобьется!

— Вот это именно мне и нужно!

Годольфин стукнул склянку об пол, и она разбилась в мельчайшие дребезги. Тогда Рене открыл коробку с перчатками и достал оттуда первую попавшуюся ему пару. Годольфин принес ему клей и кисточку, Рене взял кисть, макнул ее в клей и затем опустил в стеклянные осколки. Затем он ввел кисточку во внутренность одной из перчаток и сказал Паоле:

— А теперь достань вон оттуда с полки маленькую стеклянную коробочку… вот эту самую! Отлично! Теперь осторожно возьми ложечкой немного порошка, содержащегося в ней, и насыпь его в перчатку! Вы оба должны стать моими соучастниками!

— Вашими соучастниками? — вскрикнул Годольфин.

— Да! Осколки стекла приклеются к перчатке и расцарапают руку при надевании. Таким образом порошок, представляющий собой очень тонкий яд, войдет в кровь!

Рене сопровождал свои слова веселой улыбкой, а молодые люди с изумлением переглянулись, мысленно спрашивая себя, кто та женщина, которую Рене хочет отравить.

XII

Генрих и Ноэ вернулись в отель Босежур очень поздно.

— Ух, — сказал принц, раздеваясь, — и задержала же нас эта Фаринетта! Вообще она попала удивительно не вовремя, и, не спугни она нас, я договорился бы с Саррой до чего-нибудь в этот вечер!

— В таком случае Фаринетта оказала вам большую услугу, принц! Право, я в полном отчаянии оттого, что вы каждый вечер бегаете к этой несчастной ювелирше!

— Ноэ!

— Ах, Господи, надо же немного заглядывать в будущее.

— Уж не делаешь ли ты этого по рецепту Рене Флорентийца?

— Боже меня сохрани!

— Или… как сир де Коарасс? Ноэ расхохотался, а затем ответил:

— Это мне мало помогло бы. Но я и без всякого шарлатанства могу предвидеть, что непременно должно случиться, и, право же, будущее рисуется мне в очень мрачных красках!

— Так выкладывай скорее свои предсказания!

— Да! А если я буду откровенен, вы же рассердитесь на меня!

— Я никогда не сержусь! Ну же, говори!

— Извольте! Я исхожу из того, что принцесса Маргарита любит ваше высочество. Ее любовь может искупить все ее прошлые грешки, если только ваше высочество не изберет заместительницы графине де Граммон. Ну а так как эта заместительница по всем признакам уже найдена и зовется красоткой Саррой, то принцесса, отлично знакомая с греческим и латинским языками, вспомнит о некоем римском законе, который назывался…

Ноэ остановился, думая, что многозначительная улыбка избавит его от необходимости договорить.

— Как же называли этот закон? — холодно спросил Генрих.

— Законом возмездия!

— Однако, Ноэ, ты становишься слишком смелым! Но раз уж ты считаешь себя вправе читать мне строгую мораль, то я тоже позволю себе спросить тебя кое о чем. Насколько мне помнится, ты еще недавно признавался мне в любви к Миетте и сказал, что будь она из дворянского рода, то ты женился бы на ней, несмотря на то что у нее нет приданого.