Атомы у нас дома - Лаура Ферми

Долгое время дело никак не двигалось. Американцы не так легковерны, как итальянцы. Патентное бюро показало себя весьма осторожным; почти пять лет прошло, пока оно наконец удостоверилось, что люди, подавшие заявку, были действительно изобретателями описанного процесса. Американский патент был выдан 2 июня 1940 года.

Тем временем исторические события конца тридцатых годов, когда нацизм внезапно одержал верх над фашизмом, заставил Ферми и его троих товарищей бежать из Италии.

Сегре с семьей обосновался в Беркли, в Калифорнии, а затем приехал в Лос-Аламос, где они с Ферми и работали много лет бок о бок.

Разетти, в то время еще холостяк (он женился только в 1949 году, сорока восьми лет), устроился в Лавальском университете в Квебеке и переехал туда с матерью летом 1939 года. В Квебеке жизнь текла спокойно, а трилобитов в Канаде сколько угодно. Разетти, продолжая заниматься физикой, стал выдающимся геологом.

Самый младший из этой пятерки изобретателей, «щенок» Бруно Понтекорво, уехал в 1936 году в Париж работать у Жолио-Кюри. Он решил не возвращаться в Италию. В Париже он женился на молоденькой шведке, Марианне Нордблом.

В Италии остался один Амальди.

Чтобы запатентовать изобретение, требовалось преодолеть массу всяческих препятствий. Все работы с ураном во время войны были засекречены, и дело Ферми или Сегре могли вести юристы Манхэттенского округа, но никак не Джанини. Затем руководство атомной промышленностью перешло из ведения военного Манхэттенского округа к гражданской Комиссии по атомной энергии, а в 1946 году вышел закон об атомной энергии, в котором, конечно, был параграф, предусматривающий «справедливую оплату» за пользование изобретением, однако он, как это всегда бывает, еще не вступил в силу — вновь изданные законы не сразу вводится в действие. Затем Энрико стал членом Главного временного комитета в Комиссии по атомной энергии, и хотя он на этом посту не получал никакого вознаграждения, тем не менее он числился на государственной службе, как утверждали государственные юристы, а следовательно, ни он, ни другие изобретатели не могли возбудить иск против государства Соединенных Штатов.

Когда работа Энрико в Главном временном комитете кончилась, Джанини возобновил свои хлопоты, пытаясь добиться соглашения с Комиссией по атомной энергии. И вдруг, не посоветовавшись даже с самими изобретателями, фирма Г. М. Джанини 21 августа 1950 года возбудила в суде иск против государства Соединенных Штатов. Оно обвинялось в том, что безвозмездно пользуется изобретением, на которое выдан патент. Фирма Джанини требовала уплаты десяти миллионов долларов. Эта цифра ошеломила изобретателей, они нашли ее несообразно высокой, но Джанини объяснил им, что сумма, требуемая по иску, отнюдь не та сумма, которую можно получить на самом деле. В иске можно поставить любую цифру в качестве, так сказать, отправной, чтобы было с чего уступать.

Но тут, прежде чем суд успел принять дело к слушанию, 21 октябри в газетах появилось совершенно невероятное сообщение: один из изобретателей — Бруно Понтекорво — пропал, исчез бесследно. Возможно, что он скрылся за «железным занавесом».

Джанини оказался в затруднительном положении. Ему вовсе не улыбалось отстаивать на суде интересы человека, который, вероятно, был коммунистом, да еще, может быть, бежал в Россию… Судиться за такого человека с государством Соединенных Штатов — нет! И фирма Г. М. Джанини взяла свой иск обратно.

Впоследствии Джанини снова вступил в переговоры с Комиссией по атомной энергии по вопросу о реализации патента. Комиссия согласилась уплатить весьма скромную сумму не только по сравнению с тем, что Джанини требовал в иске, но и значительно уступавшую тому, на что он надеялся. Кроме того, все эти хлопоты обошлись им так дорого, что каждый из изобретателей и пайщиков получил не одну восьмую, а примерно одну десятую от доставшейся им суммы.

Трудно было вообразить себе, настолько это казалось невероятным, что Понтекорво решился бежать в Россию с женой и тремя детьми. Английский ученый Бруно Понтекорво, так писали газеты, 21 октября скрылся, как полагают, за «железным занавесом», спасаясь от преследования международной полиции. До июля минувшего года Понтекорво работал в Харуэлле, затем, получив отпуск, на каникулы поехал со всей семьей на родину, в Италию. Никто не интересовался его местопребыванием до тех пор, пока английская разведка не запросила о нем итальянскую полицию. И тогда выяснилось, что семья Понтекорво покинула Рим на шведском пассажирском самолете и, как полагают, отправилась в Польшу. По более поздним данным, путешествие в Польшу не состоялось, но было определенно установлено, что Понтекорво уехали 1 сентября. В одном из несколько сбивчивых газетных сообщений приводились довольно подробные сведения о пребывании Понтекорво в Римском университете в начале тридцатых годов и упоминалось, что его друзья отзываются о нем очень тепло и зовут его не иначе, как «щенок». Далее в сообщении говорилось, что отец Понтекорво, который живет в Милане, утверждает, что ему ровно ничего не известно о бегстве сына. И высказывал предположение, что Бруно в положенный срок вернется в Англию.

Сначала и мы с Энрико склонны были разделять мнение отца Бруно. Хотя нам было известно, что среди многочисленных родственников Понтекорво есть несколько видных итальянских коммунистов, тем не менее мы не считали Бруно способным на такой поступок. Наверно, он просто забрался куда-нибудь в глушь в Скандинавии и бегает себе на лыжах, и, как только до него дойдет, какой тут из-за него шум поднялся, он сразу примчится.

Мы с Энрико старались припомнить все, что нам было известно о нашем «щенке» после того, как он уехал из Рима. Итак, Бруно Понтекорво жил в Париже до тех пор, пока туда не вторглись нацисты. Ему удалось на велосипеде пробраться на юг Франции, а его молодая жена с малюткой сыном проделала этот путь по железной дороге. Из Франции вся семья переправилась в Испанию, а затем в Португалию. Там они сели на пароход, отплывавший в Америку, и 20 августа 1940 года приехали в Нью-Йорк. Через два дня после приезда Бруно исполнилось двадцать семь лет.

После приезда Понтекорво в Америку мы несколько раз встречались с Бруно, а жену его видели только один раз. Никого из детей, ни старшего мальчика, родившегося в Париже, ни двух младших, которые родились в Канаде, нам так и не довелось повидать.

Вскоре после того, как Бруно приехал в Америку, он был у нас в Леонии; он пришел один. Марианна, сказал он, еле жива после океанского плавания, ей надо отдохнуть. Ничего удивительного в этом не было. Путешествие на судне, битком на битом беженцами из Европы, — это вам не увеселительная прогулка! Нам только показалось странным, что Бруно уклонился от моего предложения поехать навестить его жену, так что я ровно ничем не могла им помочь, и не изъявил желании показать нам своего сынишку Джулио.