Генерал Карбышев - Евгений Решин

Большие, деревянные, окованные железом ворота. Над воротами массивный, отлитый из бронзы громадный человеческий череп, под ним, на крыльях хищного орла свастика. Ниже тоже литые латинские буквы «К. М.». Расшифровать легко и просто: «Концентрационный лагерь Маутхаузен».

У ворот всех узников опять пересчитали, затем провели на большую асфальтированную площадь — аппельплац. С одной стороны стояли несколько бараков, а с другой — баня-прачечная, кухня и закопченный, мрачный крематорий. Над ним дымила труба.

Невдалеке от ворот в стене каменной ограды были вмонтированы несколько цепей, которые сдавливали двух заключенных. Один из них еще стоял на ногах, а второй уже беспомощно висел на цепи, намертво стиснутый железным удавом.

А на аппельплаце по нескольку раз пересчитывали людей. Эсэсовцы запутались в расчетах — сколько умерло в пути, сколько пришлось пристрелить, скольким удалось сбежать, сколько довезли. Считали так, будто дорожили каждым человеком, как бесценным сокровищем. В конце концов выяснилось: из 2000 узников Заксенхаузена в Маутхаузен дошло менее половины.

16 февраля 1945 года, в полдень, Дмитрий Михайлович Карбышев прошел в ворота очередного лагеря и стал узником Маутхаузена.

В тот полдень над лагерем низко нависли тучи. На горах лежал глубокий снег. Карбышев окинул взглядом всю обширную территорию: ни одного деревца, ни кустика. Южная сторона у ворот обнесена массивной десятиметровой стеной с бойницами для пушек и пулеметов. У северной стороны такая же каменная стена, но пониже и с четырьмя рядами колючей проволоки.

За несколько лет жуткого плена Карбышев не раз слышал об этом лагере, раскинутом на плоской вершине высокого каменистого холма. Собственно, тут было несколько лагерей — один в другом, другой в третьем. И каждый разбит на самостоятельные части, которые тоже тщательно изолированы одна от другой оградами из колючей проволоки.

В каждой части по нескольку блоков. И они разобщены. Внутри блок тоже разделен на две половины — левую и правую. Обе половины назывались комнатами, хотя ничем не напоминали домашнее жилье. Это были мрачные острожные казематы: два ряда трехэтажных нар, между ними своего рода запретная зона — заключенному полагалось побыстрее пройти по этому месту к нарам, чтобы лечь на тощий сенник или голые доски.

История Маутхаузена так же мрачна, как и его внешний облик. Первые узники появились в нем сразу же после объявленного гитлеровцами «аншлюса» — присоединения Австрии к фашистской Германии.

Австрийские коммунисты и социалисты, участники вооруженного сопротивления фашистам в Австрии в феврале 1934 года и испанские республиканцы 1936 года — вот первые жертвы Маутхаузена.

Так он и остался лагерем для особо нежелательных политических преступников. Ему присвоили категорию № 3 — самую высокую. Лагерь такой категории не должен никого выпускать живым. Умерщвляли людей по тщательно продуманной системе.

Главный комендант лагеря штандартенфюрер СС Франц Цирайс подчинялся непосредственно Гиммлеру, начальнику службы безопасности Кальтенбруннеру и обергруппенфюреру Полю. Лагерем интересовался сам Гитлер, отдавая через свою канцелярию приказы на массовые убийства антифашистов.

Охраняли Маутхаузен эсэсовские отряды «Мертвая голова» и СД — изощренные палачи, обученные в специальных школах. Им был придан гарнизон в несколько тысяч солдат, носивших форму эсэсовцев.

Но даже в этом кромешном мраке от всех других отличался изощренностью, разнузданностью зверств блок № 20 — внутренняя тюрьма Маутхаузена.

В ней оказался сбитый в бою и захваченный в плен командир эскадрильи штурмовой авиации И. В. Битюков. Он сравнивает двадцатый блок, закупоренный в гранитную ограду, с огромным склепом. Это было страшилище даже для тех, кто прошел все предыдущие ступени фашистского ада. В конце войны в двадцатый попадали почти исключительно советские офицеры, собранные из прифронтовых тюрем и лагерей. Кормили их нерегулярно по уменьшенному пайку и нередко заставляли голодать по два-три дня.

«Узник блока смерти, — рассказывает Битюков, — походил на скелет, обтянутый высохшей, как пергамент, кожей. Тело его пестрело синяками, ссадинами, ранами и нарывами от частых побоев, пыток, чесотки и других болезней. Распорядок его дня не менялся: с семи утра до восьми вечера он стоял на дворе в жалких лохмотьях, без головного убора, босыми ногами на снегу, получая побои от блокового, штубендистов, эсэсовцев.

Тех, кто не выдерживал, валился с ног, заставляли лежать в рваной одежде на снегу по 2–3 часа, затем купали в холодной воде и тут же снова выгоняли нагими на мороз.

Во дворе блока проходила канализация со смотровым колодцем. Провинившихся бросали в него и закрывали люк тяжелой бетонной крышкой…».

За две недели до того, как Дмитрий Михайлович оказался в Маутхаузене, произошло невероятное событие: массовый побег из этого «мрачного склепа».

К середине января 1945 года в блоке № 20 находилось 870 смертников: советские офицеры, командиры и комиссары партизанских отрядов, диверсанты, пленные, отказавшиеся работать на немецких заводах…

И они решили не ждать своей участи, а бежать.

Организаторы побега — Герой Советского Союза подполковник Николай Иванович Власов, участник многих воздушных боев под Сталинградом, подполковник. Александр Филиппович Исупов, командир авиационной дивизии полковник Кирилл Чубченков — объявили свое решение остальным.

Трудно утверждать, что было причиной провала — неосторожность самих узников или донос предателя, — но о готовящемся побеге стало известно коменданту Маутхаузена.

Фашистские палачи учинили жестокую расправу. На трое суток — с 23 по 26 января — весь блок лишили питания. Погибли голодной смертью и были расстреляны 358 человек, 48 офицеров повесили, шестерых живыми сожгли в крематории. Среди сожженных был и Николай Иванович Власов.

Погибли также капитан Геннадий Мордовцев, лейтенант Павел Богдан, младшие лейтенанты Николай Фурсов и Иван Писарев, полковник Кирилл Чубченков и многие другие.

Чудом выжили некоторые организаторы побега, в частности, подполковник А. Ф. Исупов, капитан И. В. Битюков, партизанский командир Виктор Уфимцев.

Но террор не остановил подготовку к массовому побегу. Узники выжидали лишь подходящего момента.

Утром 3 февраля блоковой зачитал приказ коменданта об очередной казни 20 советских полковников. Остальные офицеры должны умереть в последующие дни любой смертью, чтобы к 12 февраля никого из них не осталось в живых. Начиная с 3 февраля никакую еду выдавать не будут. Если кто-нибудь из узников до 12 февраля не умрет, его сожгут живым в крематории или задушат газами.