Последняя империя. Падение Советского Союза - Сергей Плохий

У Горбачева были все основания возмущаться выходками приближенных Ельцина, но в этом отношении новый режим едва ли оказался хуже старого. При Горбачеве с теми, кого оттеснили от кормушки, не церемонились. Перестройка мало что изменила. Александр Яковлев рассказывал, что, будучи с одобрения Горбачева выведен из состава

Политбюро, он моментально лишился привилегий, положенных членам высшего партийного органа: “Как только меня избрали в Политбюро, домой меня увезла уже другая машина вместе с охраной, но как только Горбачев принял мою отставку, машину отобрали сразу же, а освободить дачу велели к одиннадцати часам утра следующего дня”29.

По Москве пошли слухи о том, что Ельцин выгнал Горбачева с семьей из дома и завладел его кабинетом в Кремле. Руководство России предстало в крайне невыгодном свете. В мемуарах Борис Николаевич не забыл пожаловаться на “поднятые прессой слухи о том, что мы буквально выкидывали вещи бывшего генсека из Кремля”. Он уверял, что семье Горбачевых дали достаточно времени на переезд, и возлагал вину за нарушение договоренностей на неизбежные “трения между клерками”. Одним из этих “клерков” был Коржаков, начальник охраны Ельцина. Он почти каждый день донимал телохранителей экс-президента: просил напомнить шефу, что пора съехать с дачи. Избежать этого, по словам Коржакова, было невозможно. Барвиха-4 была единственной правительственной резиденцией вне Москвы, оборудованной всеми средствами связи, в которых нуждался глава государства и верховный главнокомандующий. “Других аналогичных объектов рядом с Москвой не было”, – утверждает Коржаков30.

Рано или поздно бывшему президенту СССР пришлось бы освободить казенные помещения. Впрочем, Ельцин сделал все от него зависевшее, чтобы эта процедура для семейства Горбачевых оказалась как можно неприятнее. Желал ли он отомстить за боль, которую генсек причинил ему и его жене Наине? В ноябре 1987 года, когда Ельцин лежал в московской больнице – приходил в себя после провала, которым обернулось для него заседание Политбюро, и последовавшей попытки самоубийства, – Горбачев приказал сотрудникам КГБ вытащить его из постели и отвезти в Московский горком, где Ельцина должны были снять с должности первого секретаря. Хозяин Кремля отмахнулся тогда от жалоб Ельцина (тот уверял, что не может ходить без посторонней помощи) и пропустил мимо ушей слова министра здравоохранения, предупредившего генсека, что состояние больного внушает тревогу. Ельцину врачи делали инъекции анальгетиков и спазмолитиков, но сотрудникам госбезопасности на это было плевать. Наина Иосифовна в отчаянии бросила тогда им в лицо “фашисты” и велела передать Горбачеву, что он преступник31.

Изгнание президента СССР из Кремля стало ярким свидетельством того, как ненавидели друг друга Горбачев и Ельцин. Однако их вражда, при всей своей остроте, не должна заслонять другие, более важные причины событий 1991 года. Ведь не Михаил Сергеевич и не Борис Николаевич принимали решение, сохранить ли Советский Союз. Невозможным оказалось сосуществование на одной территории старого Союза и укреплявшихся институтов власти Российской Федерации и других союзных республик. Когда руководство Украины взяло курс на выход из СССР, перед Ельциным и его окружением встал выбор: тащить ношу империи самим или сбросить ее. Они избрали второе. Противостояние Горбачева и Ельцина лишь ускорило этот процесс.

Эпилог

“Президент Соединенных Штатов!” – громко объявил пристав, и зал заседаний Палаты представителей огласился аплодисментами. В дверях показался Джордж Буш в сером костюме и галстуке в серо-голубую полоску. В сопровождении нескольких членов обеих палат Конгресса президент направился к столу секретаря. Президент улыбался, пожимал руки, обменивался приветствиями и даже показывал иногда пальцем на конгрессменов и чиновников администрации, которым не терпелось взглянуть на него хотя бы мельком, а то и перекинуться словом. Аплодисменты долго не утихали. Главе государства явно нравилось внимание. Буш пообещал, что выскажется о “серьезных вещах, серьезных переменах и серьезных проблемах”. И сдержал слово.

Было начало десятого вечера 28 января 1992 года, вторник. Джордж Буш готовился выступить с третьим – как предполагали журналисты, самым важным – посланием Конгрессу о положении в стране. Кроме присутствовавших в зале, речь слушали миллионы телезрителей. От президента ожидали не только размышлений о самом бурном годе его правления (и всю послевоенную историю Соединенных Штатов), но и предположений о том, что в наступившем году ждет Америку и мир. Когда аплодисменты стихли, Буш признался: “Знаете, этого послания ждали с большим нетерпением, и я хотел сделать все, чтобы попасть в десятку, но так и не смог уговорить Барбару прочесть его вместо меня”. Зал взорвался овациями. Конгрессмены поднялись со своих кресел.

Буш, обычно сдержанный, удачно посмеялся над собой. Его жена сидела в первом ряду балкона рядом с Билли Грэмом, самым известным в Америке протестантским проповедником. Первая леди и вправду могла похвастаться обаянием, которого не хватало ее мужу. Тем не менее, в этот раз он показал, на что способен. Подготовленная с помощью пиарщиков (в том числе помогавших Бушу на президентских выборах 1988 года) речь имела успех: конгрессмены еще несколько раз вставали с мест1.

Одной из сильных сторон выступления стал доклад о внешней политике. Успехи Буша на международной арене признавали и его друзья, и враги, и республиканцы, и демократы. “Мы собрались… в непростой и весьма многообещающий период нашей истории, истории человечества в целом, – заявил президент. – За последние двенадцать месяцев в мире произошли перемены почти библейского масштаба”.

Девяносто первый год начался “Бурей в пустыне” и закончился распадом Советского Союза: “В этом году коммунизму настал конец. Но самая важная вещь, которая произошла на планете за всю мою жизнь, за всю нашу жизнь – милостью Божией Америка победила в холодной войне”. (Этот пассаж встретили едва ли не криками “ура”.) Президент продолжил: “Холодная война не просто закончилась – она закончилась [нашей] победой”. Буш воздал должное американским военным и налогоплательщикам за жертвы, принесенные ими на алтарь победы. Закончил он тем, что нарисовал картину светлого будущего:

Впервые за тридцать пять лет наши стратегические бомбардировщики не приведены в боевую готовность. Им больше незачем стоять на круглосуточном дежурстве. Завтра в школе нашим детям будут рассказывать об истории и природе. У них не будет, как у моих детей, учений на случай бомбардировки. Им не покажут, как залезать под парты и закрываться при ядерном взрыве. Моим внукам не придется этого делать. Их не станут мучить кошмары, от которых десятилетиями страдали дети. Угрозы, конечно, не ушли. Но навязчивого страха уже не будет… Мир, некогда разделенный на два вооруженных лагеря, признает теперь одну сверхдержаву – Соединенные Штаты Америки. Пока я президент, я продолжу курс на поддержку свободы по всему миру – но не потому, что успех вскружил мне голову, и не потому, что я человеколюбив, а ради безопасности наших потомков. Это очевидный факт: упорство в борьбе за мир – отнюдь не порок, самоизоляция в стремлении обезопасить себя – отнюдь не добродетель.

Буш высказался недвусмысленно: Соединенные Штаты избавились от противника, а теперь им выпало править миром2. Тон выступления кардинально отличался от взвешенных заявлений Буша и его советников до отставки Горбачева 25 декабря 1991 года. Перемена была связана с набиравшей обороты предвыборной гонкой. Ради второго срока хозяину Белого дома показалось выгодным приравнять коллапс советской империи к окончанию холодной войны – что, по мнению американского правительства, произошло еще год, а то и два назад. Стараясь не усугублять непростое положение Горбачева после объединения Германии в 1990 году, Буш удержался от “танцев на [Берлинской] стене”. В то время нельзя было исключать ответный удар “ястребов” в СССР, прибалтийские республики еще не добились независимости, а из Восточной Европы не ушли советские войска. Теперь же у Буша были развязаны руки, и радость победы кружила голову. В американской администрации предпочли не вспоминать совместную с Горбачевым декларацию о завершении противоборства, сделанную во время саммита в декабре 1989 года на Мальте, а также заявления Белого дома, из которых следовало, что московская встреча двух президентов в июле 1991 года стала первой после холодной войны. Горбачев громко протестовал – он не мог смириться с пренебрежением собственным вкладом в мирное разрешение конфликта, – но США не подали виду, что обратили на это внимание. По слухам, частным образом Буш посоветовал бывшему коллеге пропускать мимо ушей красноречие, которым сопровождалась избирательная кампания. В октябре 1992 года Михаил Сергеевич заметил в интервью “Нью-Йоркеру”: “Видимо, эти вещи необходимы во время выборов, но если такое высказывают всерьез, это огромное заблуждение”3.