Переплёт - Коллинз Бриджет

И тут он прижимается губами к моим губам. Он прижимается так сильно, что это даже не похоже на поцелуй: мы ударяемся зубами, в голове звенит, боль пронзает нижнюю губу. Я все еще продолжаю говорить и слышу свой голос у него во рту. Он отстраняется немного и смотрит мне в глаза. — Я люблю тебя, — говорит он.

На миг мне кажется, что я переношусь в другое место. Жар огня, треск — все это продолжает существовать, но лишь сию минуту, а я вдруг слышу тишину за пределами сиюминутного и вижу пустоту, простирающуюся до самого края света. Внутри меня — абсолютный покой, как будто бы я умер.

Он смотрит на меня. В его глазах блестит отраженное пламя. Лицо встревожено, но в нем проскальзывает что-то еще — искра торжества. Огонь. Шкаф.

Я отталкиваю его. Но уже поздно. Меня захлестывает жаркая волна; я задыхаюсь. Языки пламени взвиваются вверх и достигают моего сознания; в глазах разлетаются искры.

И тут я вспоминаю правду; она ослепляет меня и горит так ярко, что поначалу я ее не вижу, но в следующий миг она прожигает меня насквозь.

Я открываю глаза и понимаю, что мир изменился. Я не знаю, где я. Не знаю, кто я. Мне холодно. Легкие болят. Когда я пытаюсь откашляться, горло режет так, будто я проглотил горящую головешку. Боль нестерпима. Воздух обжигает легкие, как йод, пролитый на открытую рану. Лицо обожжено дымом.

Но несмотря на боль, я чувствую себя счастливым. Мое счастье глубоко и безгранично, как влажные темные поля, пробудившиеся из-под снега. Я не понимаю, откуда оно взялось, но мне кажется, будто, протянув руку, я смогу черпать его пригоршнями.

— Ты очнулся? Все в порядке?

Эмметт. Я вспоминаю его имя прежде своего собственного.

— Кажется... кажется, да. — Я хриплю. Говорить больно. Я сажусь. Голова тут же идет кругом.

— Не шевелись. Не тревожься. Ты в безопасности. Я моргаю, пока мир не перестает расплываться перед глазами. Я не узнаю это место. Какая-то каменная постройка с открытой террасой. Крошащиеся каменные колонны, за ними — поле, а вдоль него растут деревья. Трава здесь пожухлая, бурая, как всегда зимой. Склон покрыт грязным покрывалом тающего снега. Не знаю, сколько времени прошло. Как будто я отсутствовал несколько лет. А может, целую жизнь. — Тебе лучше?

Я киваю.

— Со временем полегчает. Первые несколько дней чувствуешь себя странно.

— Да уж.

— Потом все успокоится.

— Ясно.

Вдыхаю запах глины и опавших листьев. Старого дыма. Обожженной кожи. Рвоты. На каменном полу лужа — должно быть, меня стошнило, как Эмметта, когда он сжег свою книгу... Я морщусь. Хорошо, что я потерял сознание. Я смотрю на свои руки и снимаю перчатки. Повезло мне, что я был в них. Кожа на пальцах порозовела и саднит; к ней больно прикасаться. Почему же я так счастлив?

Из-за красок. Из-за того, что унылый зимний пейзаж вдруг стал таким ярким, что на него невыносимо смотреть. Боль ощущается ярче, а вкус сажи во рту — острее вкуса любой пищи, которую мне когда-либо доводилось пробовать. Я чувствую запах корней под землей, уснувшей природы и семян, ждущих своего часа. Я... Поворачиваю голову и смотрю на Эмметта. Он напуган. Я начинаю смеяться. Теперь у него и впрямь испуганный вид.

— Все в порядке^ Эмметт.

Он неуверенно ьсивает. Его лоб запачкан углем. Глаза покраснели. На скуле — багровый синяк.

Птица на крыше заливается трелью. Ей вторит ворон с противоположного края поля. Высокая журчащая трель и грубое карканье. Оба этих звука радуют слух. Я слышу колокольчик и крики вдали. Справа от нас над деревьями поднимается высокий столп дыма.

— ДумаЮ; нам ничего не грозит. Салли никому не скажет^ что впустила нас.

— Я и не волновался. — Мне даже в голову не пришло тревожиться.

— Но здесь лучше не оставаться. Правда^ не знаЮ; куда нам теперь податься.

Я смотрю на него. Сердце пронзает дрожь. Вскоре мне захочется смотреть на него неотрывно, снова изучать каждую веснушку каждое движение губ и каждую ресницу. Но пока еще рано. Пока я могу лишь смотреть на него украдкой и продолжать дышать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

После долгой голодовки опасно сразу набрасываться на еду. Но соблазн слишком велик. Я смотрю на поле, заросшее травой; но стоит закрыть глаза, и передо мной вырастают руины замка, двор фермерского дома и треснувший лед на замерзшем рву. Воспоминаний слишком много. Они кружатся в голове, как карусель. Наконец карусель замедляет ход. Теперь я могу разглядеть отдельные формы и детали. Блики света на сине-фиолетовом камне в ладони ювелира. Пасьянс на выцветшем покрывале. Щенок терьера, вырывающийся из моих рук. Розовый саД; расстегнутая рубашка, кровоточащая царапина на нагретой солнцем коже. Но стоит чуть отвлечься, и перед глазами всплывают совсем другие картины: запертая дверь; еда на тарелке покрывается застывшей жирной коркой; отец с ремнем в руках. Проходят недели. Снова двор фермерского дома; запекшаяся под раскаленным солнцем пыль. Альта плюет мне в лицо. Открытое окно на втором этаже, крики, переходящие в рыдания. Лицо Альты, пожимающей плечами и уступающей мне дорогу. Давам же. Хочешь посмотреть на своих рук дело? И Эмметт в переплетной мастерской — смотрит на меня и не узнает.

Но даже эти воспоминания теперь не кажутся невыносимыми. Я делаю вдох. В груди по-прежнему болит, но мне уже лучше.

Дальше приходит память о том времени, когда я уже не помнил. После того как меня переплели, я несколько месяцев провел в оцепенении. Помню презрительные взгляды отца, ехидные взгляды Лизетты. Мое тогдашнее несчастье кажется далеким, как будто все это произошло с кем-то другим. А когда я увидел Эмметта... Я вздрагиваю, вспоминая, как он пришел к Нелл. Съеживаюсь, думая о том, как говорил с ним тогда. Тогда и потом. Я вспоминаю ночь, что мы провели вместе, — он обо всем знал, а я нет.

Я прогоняю эту мысль. Он не виноват. Будь я на его месте, поступил бы так же.

Поворачиваюсь к нему. Он настороженно смотрит на меня.

— Прости меня, — выдыхаю я. — За то, что оставил тебя. И за... за все остальное.

Oн п о в о д и т плечами.

— Теперь уже неважно.

— Я ведь даже не поинтересовался, что было в твоей книге. Не расспросил о твоих воспоминаниях. Я видел, как ты сжег ее, и даже не...

— Потеряв память, начинаешь странно себя вести, — замечает он и, кажется, улыбается краешком губ. — Особенно если ты и раньше был не слишком внимателен к окружающим.

— Эй! — Мы смотрим друг на друга и одновременно отворачиваемся. Я прислоняюсь к колонне летнего дома и кладу руки в карманы. Пальцы нащупывают что-то мягкое и влажное. Я достаю из кармана розу, которую вставил утром в петлицу. Кажется, с тех пор прошла целая вечность. Бросаю ее на траву как можно дальше от себя. Эмметт наблюдает за мной, но ничего не говорит. Я делаю глубокий вдох и собираюсь что-то сказать, но говорю совсем другое. — Ты говорил правду?

— Когда?

— Перед тем как...

— О. — Он поеживается. — Я просто хотел тебя отвлечь. Чтобы ты не бросился в пекло.

— Я спрашивал не об этом.

— Ну, знаешь... — Он встает и поворачивается ко мне спиной. Наконец он произносит: — Спроси меня завтра утром.

Я киваю. И продолжаю кивать. Мне хочется улыбаться во весь рот, но еще не время.

— Ты сжег мою книгу. Я запретил тебе, а ты все равно это сделал.

— Да.

— Так, значит. — Я смотрю на деревья. Над кронами расползается дымовой гриб. — И ты сжег не только мою книгу, но много других. Ты сжег всю библиотеку.

— Да. — Он поворачивается и смотрит на дым. — Разве это не опасно? Если все они разом вспомнят? — Не знаю... так вьипло нечаянно. — Он косится на меня. — Это всего лишь догадка, но, думаю, большинство книг в коллекции Лэтворти были изготовлены на продажу. Люди, продавшие свои воспоминания, не прочь вернуть их. Очень на это надеюсь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Где сейчас эти люди? Падают на колени посреди улицы. На полях. На кухнях. Память настигает их в поцелуе или в драке. Я представляю, каково это — вспомнить все. Свадьбу дочери. Первый раз, когда взял на руки новорожденного сьша. Колокольчики. В груди нестерпимо ноет, и дым тут ни при чем.