Тайна фамильных бриллиантов - Мэри Брэддон

— Прости меня, дитя мое, — тихо произнес он, — нет, нет, ты этого не сделала, даже с таким злодеем, как я!

— Но вы уедете и не попадетесь им в руки.

— Но зачем мне их бояться, пускай приходят! У них нет доказательств.

— Нет доказательств? Отец, вы не знаете. Вы не знаете. Они были в Винчестере; я узнала от матери Клемента, что он уехал туда, и последовала за ним. Он остановился в том самом отеле, где вы жили и где не хотели меня принять. Он был не один, а повез с собой какого-то незнакомого мне человека. Я долго ходила по улицам, поджидая их, и, наконец, ночью увидела обоих. О отец, я знала, что их могла привести в Винчестер одна только причина. На другое утро я продолжала за ними следить издали, так что они не могли меня заметить; я видела, как Клемент вышел из отеля и пошел к собору; я через несколько минут отправилась туда же и увидела в одной из дверей незнакомца, товарища Клемента; он разговаривал с каким-то стариком. Я остановилась и дождалась, пока он отправился к роще, к тому месту…

Она не могла говорить от волнения.

Джозеф Вильмот налил второй стакан и снова поднес его к губам своей дочери.

Она выпила один глоток и продолжала скоро и отрывисто:

— Я последовала за этим человеком, но на таком расстоянии, чтобы он меня не видел. Он прямо пошел к тому месту, где… где случилось убийство. Клемент был там, и с ним три человека, которые выкачивали воду из ручья.

— Выкачивали воду! Боже, зачем они делали это? — воскликнул Джозеф Вильмот, внезапно побледнев и опускаясь в изнеможении на кресло.

В первый раз после прихода Маргариты на его лице появился страх. До сих пор он слушал внимательно, но без содрогания. Он презирал своих преследователей, он не боялся раскрытия своего преступления. Он знал, что против него была только одна улика — узел с платьем, который он не мог уничтожить, а успел только скрыть. Только платье с меткой убитого человека могло доказать его виновность; но кому могла прийти в голову мысль искать его? Потому, когда он время от времени вспоминал об этом узле, похороненном на дне ручья, он только смеялся над глупостью полиции, которая не могла открыть такой несложной, пустой тайны. Ему всегда представлялся этот узел, изгрызенный крысами, покрытый илом и грязью, заросший водяными растениями.

Поэтому известие, что выкачивали воду на том месте, где был брошен в ручей труп убитого человека, поразило его как гром.

— Зачем выкачивали воду? — воскликнул он.

Маргарита стояла в некотором отдалении от него.

Она с самого начала не подходила к нему близко и даже невольно пятилась, когда он приближался к ней. Он ясно видел, что дочь избегала его.

— Они выкачивали воду, — сказала Маргарита, — а я стояла за деревьями и следила за их работой. Это продолжалось целый день. Наконец, когда стемнело, я решилась подойти ближе, посмотреть, что они делали и чего они искали.

— Они нашли? — воскликнул Джозеф Вильмот. — Говори скорее, нашли ли они? И что?

— Да, после долгих трудов они нашли узел с вещами. Мне говорил один мальчик, бывший с работниками, что в узле находилось только тряпье, хотя полисмен объявил, что это было платье убитого человека.

— А потом?

— Я больше не могла терпеть, бросилась бегом на винчестерскую станцию, поспела к поезду и…

— Знаю, знаю, ты — мужественная, благородная девушка. Бедная моя Маргарита! Я, кажется, так ненавидел этого человека только ради тебя, только видя тебя бедной, несчастной по его милости, ибо он погубил мою жизнь, он сделал из меня преступника. Но я не буду говорить… я не могу говорить более, они нашли платье… они знают, что убитый человек был Генри Дунбар… Они тотчас явятся сюда… дай мне подумать, дай мне подумать, как мне спастись!

Он всплеснул руками и схватился за голову, словно от прикосновения этих железных рук его мысли придут в порядок, просветлеют.

С первого дня, когда он вступил во владение собственностью убитого человека, и до сей поры он постоянно боялся роковой минуты, которая теперь наступила. Он представлял себе это в разных видах и принял все зависящие от него меры, чтобы достойно встретить его. Но он надеялся предупредить страшную минуту, надеялся бежать вовремя, и потому решил оставить Модслей-Аббэ при первой возможности. Он намеревался уехать из Англии и путешествовать в тех странах, где всего менее встречаются европейцы. Он рассчитывал, что его поведение будет сочтено только эксцентричным, и даже, может быть, вовсе не станут удивляться далеким путешествиям человека, который, выдав единственную дочь замуж, остался на свете один-одинешенек. Так думал он провести несколько лет, а впоследствии, когда свет совершенно позабудет о нем, он намеревался переменить имя, национальность, так что если по какому-нибудь непредвиденному случаю открылась бы тайна смерти Дунбара, то его убийца был бы недосягаем для человеческих рук, словно над ним закрылась могила.

Таков был план Джозефа Вильмота. Он имел много времени обдумать его в течение долгих бессонных ночей, проведенных им в этих роскошных комнатах, великолепие которых было страшнее для него, чем мрачные, закоптелые стены тюрьмы. Злоба и месть человека, глубоко оскорбленного и обесчещенного, закипела в душе Джозефа Вильмота при виде Генри Дунбара после тридцатилетней разлуки; к этому еще примешалась жажда богатства, возбужденная страданиями нищеты. И вот одним преступным делом были удовлетворены разом обе страсти, и Джозеф Вильмот, нищий, беглый каторжник, презренный отверженец, сделался миллионером. Да, он это совершил. Он вошел в Винчестер в прошлом августе с несколькими серебряными монетами в кармане, а оставил этот город главой торгового дома «Дунбар, Дунбар и Балдерби» и владельцем Модслей-Аббэ, йоркширских поместий и дома в Портланд-Плэсе.

Конечно, это было торжеством преступления, это было самым блистательным образцом того, что может достигнуть злодей. Но знал ли он после того хоть минуту счастья, минуту покоя от тех страшных мук, которые постоянно грызли его, словно хищная птица клевала его внутренности? Автор «Курильщика опиума» так жестоко страдал от неведомой внутренней агонии, что был убежден, что в нем живет какое-то чудовище, которое терзает, гложет его. Это, конечно, был только бред расстроенного воображения, но, увы, нельзя того же сказать о роковой змее, называемой угрызением совести. Это чудовище обвивается вокруг сердца преступника, и так крепко сжимает его своими смертоносными кольцами, что не дает ему вздохнуть свободно, не дает откликнуться ни радости, ни счастью.

В течение нескольких минут, в то время, когда воробьи чирикали в густых вязах, когда зеленая листва лениво колыхалась в тихий летний вечер и голубые воды искрились на солнце, Джозеф Вильмот совершил дело, давшее ему самую богатейшую добычу, какую только может ожидать убийца. Добыча эта так изменила всю его жизнь, все его существо, что он вышел из этой рощи не один, нет — за ним шло страшное, громадное чудовище, которое вторило каждому его вздоху, следовало за каждым его шагом, висело роковым бременем на его плечах, душило его в своих объятиях — чудовище, не имевшее ни вида, ни имени и в то же время являвшееся во всевозможных видах, отвечавшее на всевозможные имена, — чудовище, которое было не что иное, как память о совершенном им преступлении.