Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А тебя как человека верующего этот сатанизм не смущал?
– Слушай, ну вся эта система ценностей, которую Дугов тогда называл Арктогеей, – протопоп Аввакум, Лотреамон, Джонни Роттен, Бодлер и Мисима едут в одном направлении – при всей своей синкретичности вполне целостный нонконформистский мир. Все это проходило под песню о том, что большому русскому человеку сам Бог велел искать, ошибаться, падать, вставать.
– И «Шатуны» – роман о поисках Бога.
– Для меня это быстро как-то стало само собой разумеющимся… Но вот в Волгограде есть певец, который меня давно перестал интересовать, – Саша Бранимир. Знаешь такого?
– Даркфолкер?
– Да, да. Ну вот у него все то же самое, как я уже с высоты своих лет вижу. У него посыл первых альбомов такой: «Мерзкое говно, Господь, иди в жопу, чтоб Ты сдох». А сейчас – всё: «Русский мир, православие, добро, Александр Скляр».
– Ты сам давно отошел от всякого евразийства, но Мамлеев в твоей жизни, скажем так, остался?
– Да, конечно, Юрия Витальевича не списываем.
– Ну а как так вышло, что огромный пласт жизни ушел, как и не было, а вот эта частичка в тебе осталась?
– Ты же при всем желании не скажешь, например, что Платонов – большевистский автор, хотя он еще как симпатизировал этим идеям. Но если взять «Котлован», то хрен поймешь, за он или против, да и какая, в сущности, разница. Таков и Мамлеев в своих книгах. Я почему-то уверен, что в две тысячи четырнадцатом году Мамлеев не топил за то, за что Дугин сейчас топит.
– Еще как топил.
Юрий Мамлеев об Украине:
Если бы не действия, которые предпринимал Путин, сейчас бы в Крыму стояли ракеты, направленные на Москву. Под Харьковом тоже стояли бы ракеты НАТО. Все это было бы рядом. Все обещания Запада – это только слова. Мы знаем, как Горбачева обманули с Восточной Европой. Все было сделано наоборот. Нужны гарантии, а не слова.
Россия будет нести мир народам, повторюсь. Это кажется утопией сейчас. К счастью, утопии осуществляются… Не любовь, как писал Толстой, должна объединить людей – это невозможно сейчас, людей может объединить страх. Страх перед всеобщим уничтожением может, в конце концов, воспламенить здравый смысл и покончить с безумной идеей мирового господства и организовать мир на основе сотрудничества, хотя бы основных цивилизаций, основных глобальных стран, от которых будет зависеть развитие. Да, утопии осуществляются. Тем более когда иного выхода нет[441].
– Я не думаю, что у него были собственные политические взгляды. Про политическую повестку мы с ним говорили только в контексте того, как там у Леши Дугова дела. «Убивать, убивать, убивать», конечно, не звучало. А так у него все в жизни было как в его книжках последних: чаек, варенье, никаких куротрупов.
– А ты позднее прямо читал?
– Пытался начать раз пять какую-то такую белибердень, аж плохо становится. Вон ту, где мужик попадает в будущее, а там русские в избушках живут, а избушки по небу летают – блядь, что?! – захохотал Олег, закрыв руками свое лицо с бородой. – Конечно, когда он начинает писать про Россиюшку, про встать с колен, очень грустно от этого становится. Знаешь, году в две тысячи шестом при личном общении такие разговоры тоже были, но они не выглядели так жалковато. Да тогда и страна еще так не скатилась.
На этом наш разговор прервался, потому что из зала донесся злобный стариковский голос: «Еб твою пизду, блядь, в рот, срака, блядь…» Это дуэт Reutoff начал свое выступление с композиции Black Mirror, названной в честь рассказа Юрия Витальевича Мамлеева «Черное зеркало».
«После конца» (2011), «Вселенские истории» (2013): избушка, полная кваса
Упомянутая Олегом книга о том, как «русские в избушках живут, а избушки по небу летают», – это роман «После конца». Начинается он за здравие: некий гражданин с раннесоветским именем Валентин и графской фамилией Уваров очутился непонятно где. Его окружили людоедские деревья и шипящая земля, а первым, кого он встретил в этом нездешнем мире, оказался ребенок, крепко укусивший его за член. Обидчика вскоре настигает возмездие: подъезжает машина, из которой выходят четверо бандитов, один из них бьет мальчика кулаком по голове, а другой его насилует. Ребенок, впрочем, воспринимает все происходящее как само собой разумеющееся. Валентина Уварова заталкивают в бандитскую машину и везут в город, где он оказывается в здании, напоминающем актовый зал школы: тут повсюду совокупляются бессмысленные человеческие существа, а командуют ими люди в синей форме. Последние вновь хватают Уварова и отвозят к его к дореволюционному русскому домику, откуда доносится девичье пение: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан, не входи, родимая, попусту в изъян…»
Он входит в избушку, где обитают представители дореволюционной России, носящие кокошники, пьющие квас, постоянно греющие самовар и уплетающие скромную русскую трапезу в виде картошки. Вместе с Уваровым они причитают о свержении царя-батюшки, умиляются русской старине и нежно спорят о том, где они очутились: в аду или всего лишь в мире после конца света.
К сожалению, Юрий Витальевич быстро расстается с шансом написать самый убедительный русский роман в жанре weird fiction, потому что тут же принимается дотошно объяснять, как устроена дистопия в романе «После конца». Мамлеев живописует мир после конца как постпостапокалиптическое место, где выжжено все живое и даже леса стали сообщниками вампиров. Однако мало-мальски наблюдательный читатель тут же подловит Юрия Витальевича на том, что конец света случился какой-то мелкотравчатый – «многие страны остались: Китай, Индия, Латинская Америка, к примеру»[442], а это, если считать по количеству населения, примерно половина земного шара. Естественно, выжила и Россия, она «осталась, вошла в эту нынешнюю цивилизацию»[443]. Правда, в цивилизацию эту, названную страной Ауфирь, она вошла на полулегальных правах. Выясняется, что русский язык обладает целебными свойствами, а его носители, соответственно, способны даровать людям бессмертие. Особенно если поют романсы XIX века или декламируют стихи Есенина.
С обстоятельностью Кампанеллы Мамлеев сообщает нам об устройстве Ауфири: правит страной властитель Террап, который устраивает то ли скачки, то ли публичные совокупления с лошадьми на стадионах
