Все кошки смертны, или Неодолимое желание - Сергей Устинов

В ответ Понос зашелся счастливым смехом:

― На денежки надо было соглашаться, когда предлагали, Стасик! Теперь у нас твой дружок! Неужто продашь его за триста штук зелени?

― Его-то? ― переспросил я. ― Да ему вообще цены нет. А продать я тебе хочу совсем другое. Диск, который Нинель утащила из подвала под музеем. Там

Дед Хабар представлен в таком виде, что ему рога обломают на первой же сходке.

Понос молчал. Потом спросил осторожно:

― Это что, правда?

― Ты не на бирже, ― сказал я, ― тебя не обманут.

― И посмотреть можно будет? ― Видно, он не верил такой удаче.

― Ради бога. Только обсудим технику взаимных гарантий. И денежки, денежки приготовь!

― Отлично! ― сказал Понос. ― Захвати оба. А за бабло не беспокойся ― все будет тип-топ.

― Валя, ― сказал я укоризненно, ― ну не считай ты других глупее себя. У тебя на руках мой заложник -это одно. А бизнес ― совсем другое. Ты же не хочешь, чтобы я тебе пустышку подсунул? А я не хочу, чтоб ты меня на бабки кинул. Тебе ясно сказали: нужна техника взаимных гарантий. А не хочешь покупать -я его самому Хабару продам. Еще дороже...

Расстались мы на том, с чего начинали: завтра в десять. Вот только теперь передо мной возникла практически неразрешимая проблема, о которой Понос даже не догадывался. И решить ее надо было во что бы то ни стало. До десяти утра.

Штука в том, что я отчаянно блефовал. Причем дважды.

Первый раз по-крупному, когда каждому из них обещал продать диск конкурента. Это был старый трюк уличных мошенников, рассчитанный на обычную человеческую алчность. И удивительно, что такие тертые стервятники, как Хабар и Понос, не унюхали подвоха.

Вполне допускаю, гуманистическая составляющая не предусматривалась в их планах с самого начала. Заложников, видевших похитителей, редко отпускают живыми. Это же касается посредников. И все мои разговоры про людное место гроша ломаного не стоили ― профессионалы нашли бы способ убрать кого угодно и где угодно. Но мне удалось в обоих случаях разделить вопросы: обмен баш на баш и последующую продажу крайне заинтересовавшей их информации. Как минимум это откладывало ликвидацию что Татки, что Прокопчика, не говоря обо мне. Давало фору в несколько часов, пока те не поймут, что их надули.

Второй мой блеф был куда меньшего масштаба: я уверял, что диски лежат где-то в сейфах под надежной охраной и добраться до них можно будет не раньше завтрашнего утра. Это тоже была ложь: диски по-прежнему были со мной, а именно, в «эвакуарии». Я только сейчас собирался вынести их через черный ход и положить в намеченное место. Но теперь лишился и этой возможности. Вокруг дома люди «Фаруса», а глядишь, и Хабара: выйти из офиса с дисками, даже в самой надежной маскировке, означало подвергнуть огромному риску весь план. Не говоря о жизнях ― своей и еще двух человек.

Правда, для подобных случаев существовал еще чердак, которым мне иногда доводилось пользоваться. По нему можно перейти в любой другой подъезд нашего огромного, как караван-сарай, дома. Но сегодня выходить даже через другое парадное значило ставить на кон слишком многое. Оставался единственный выход: послать кого-то вместо себя.

Да, в этом доме я прожил всю свою сознательную жизнь. Здесь полно знакомых, с которыми я любезно раскланиваюсь во дворе. Но вряд ли этого достаточно, чтобы вламываться к ним посреди ночи со странными и подозрительными поручениями. Начать с того, что большинству из них завтра на работу, в такое время они просто спят... Вот тут-то и пришла в голову мысль, которая в математике называется «верно и обратное».

Не спит сейчас тот, кто в такое время работает!

Я мигом спустился в «эвакуарий», вынул диски, рассовал их по карманам, вызвал лифт и поехал на самый последний этаж. Там еще один пролет вверх пешком, и передо мной дверь на чердак. Амбарный замок на ней всегда был не более чем декорацией -легко снимался вместе с петлями, на которых висел. Я зажег специально прихваченный фонарь и осторожно двинулся по чердачному полу, как по болоту: щупая дорогу перед собой носком ботинка, чтобы какая-нибудь трухлявая доска не провалилась под моей тяжестью. Когда мы мальчишками играли на этом чердаке в войну или в искателей кладов, мне был знаком здесь каждый закуток. А сейчас я опасливо пробирался по нему, чтобы неровен час не стукнуться лбом о невидимое в темноте препятствие или не быть похороненным под какой-нибудь рухнувшей балкой.

Считая выходы, я добрался до нужного мне седьмого подъезда. На этот раз дверь, ведущая наружу, оказалась заперта. Я не очень сильно двинул ее ногой, и сезам распахнулся настежь. Старение основных фондов, знаете ли. Мне нужен был шестой этаж. Или седьмой? Только бы не ошибиться! Но меня выручил сам вид двери в квартиру: не думаю, что кто-нибудь еще в нашем доме рискнул бы обить ее розовой, как облачка на восходе, кожей. Я немного постоял перед ней, набираясь духа, а потом нажал на звонок.

Цыпка открыла мне почти сразу, даже не поинтересовавшись, кто это. На ней был коротенький шелковый халатик, она смотрела на меня, щурясь от дыма зажатой в углу рта сигареты. А за ее спиной маячил ражий детина в одном махровом полотенце, перепоясывающем могучие чресла. На плече у него была татуировка с куполами, на роже ― явное неудовольствие.

― О, кто к нам пришел! ― радостно возвестила Цыпка.

Но детина почему-то не разделил ее чувств и поинтересовался с видом альфа-самца, на территорию которого вторгся наглый конкурент:

― Это еще что за хрен с горы?

― Хрен с горы ― это ты, ― обернувшись к нему, презрительно процедила Соня Циппельбаум. ― А это мой старый друг Стасик Северин.

Альфа-самец заявил было, что так не договаривались, он заплатил за ночь. И даже попробовал поиграть мускулами. Я с тоской подумал, что опять придется драться. А мне меньше всего нужен был сейчас скандал посреди ночи. Но на мою сторону неожиданно встал пудель Хуссейн, угрожающе зарычав из-за хозяйкиной спины на татуированного куполами клиента. После чего Цыпка легко справилась с ситуацией сама. Просто сказала:

― Пошел вон! В следующий раз отпущу тебе бесплатно.

И грозный альфа-, собственно теперь уже бета-здоровяк, быстренько оделся и уступил поле боя.

― Заходи, ― сказала Цыпка. ― По делу или так?..

«Или так» в два часа ночи ее совершенно не смущало.

― Хочешь сигарету, кофе или выпить? ― не дав мне ответить, спросила она, сама уже устремляясь на кухню.

Я прошел за ней, ощущая во всем ее облике домашнюю теплоту, которой давно не встречал у людей, занятых куда более почтенными ремеслами.

― Так он же вроде наш? ― поинтересовался я, усаживаясь за стол.

― Я больше не сплю с иностранцами, ― пояснила Цыпка, засыпая молотый кофе в турку. ― Поддерживаю отечественного производителя. К тому же у них там сплошные революции. Приезжают, гады, злые и прижимистые.

Я рассказал ей все. Ну, или почти все. А в конце объяснил, чего хочу от нее.

― Как два пальца об асфальт! ― откликнулась Цыпка. ― Я сама туда собиралась ― у меня сигареты кончились. Этот боров все равно не пошел бы.

Она скрылась в спальне и быстро вернулась уже в джинсах и облегающей майке, под которой отчетливо прорисовывались два больших, как наперстки, соска.

― Давай, чего там у тебя.

Я бестрепетно отдал ей оба диска, объяснив, что нужно с ними сделать. Цыпка, порывшись в комоде, даже нашла для них небольшие пакеты.

Ее не было довольно долго, и я уже стал думать о самом худшем. Но тут она вернулась, нагруженная сумками, доложила, что «все хоккей», и стала выкладывать на кухонный стол французские сыры, фуа гра и прочие деликатесы. В отдельном пакете была бутылка «Хеннесси» ХО.

Я не успел и глазом моргнуть, как на столе появились коньячные стаканы.

― Ну, ― торжественно произнесла Сонька, ― за твой успех!

Часа в четыре, посмотрев на пустую бутылку, а потом на часы, она сказала:

― Иди прими душ и ложись. У тебя завтра трудный день.

Я не стал спорить. Кровать в комнате была только одна, и я пристроился с краю. Через пару минут и Цыпка вышла из ванной совершенно голая, с длинными распущенными до самых бедер волосами, похожая на кающуюся Марию-Магдалину с картины Леонардо. Она нырнула под одеяло рядом со мной. Но я, кожей ощущая всю глупость и непристойность своего поведения, сказал:

― Сонька, прошу тебя, не надо.

― Почему? ― исренне удивилась она.

― Любовь у меня.

― Эка невидаль ― любовь! ― засмеялась Цыпка. -Любовь ― такое дело, поболеет и умрет.

Я промолчал, просто потому, что не знал, что сказать.

А Мария-Магдалина склонилась надо мной, обрушив на меня тугую волну своих тяжелых, как все грехи мира, волос, и целомудренно поцеловала в нос. После чего повернулась ко мне спиной, строго сказав:

― Но помни, за тобой должок. Я ведь, как все девчонки у нас, влюблена была в тебя в седьмом классе.

― Цыпка ― ты святая, ― засыпая, пробормотал я заплетающимся языком.