Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 1 - Вальтер Скотт

— Но полковник Толбот сообщил мне, что правительство посадило и отца моего и дядю из-за меня в тюрьму.

— Ничего, мы выставим за них поручителей. Добрый старик Андреа Феррара возьмет это дело на себя. Хотел бы я видеть, как его заставят давать гарантию в Вестминстер-холле!

— Их уже выпустили, по поручительству более мирного свойства.

— Так почему же так подавлен твой благородный дух, Эдуард? Ты думаешь, что министры курфюрста кротки, как голубицы? Разве стали бы они в этот критический момент выпускать на волю своих врагов, если б только имели законное право или не боялись держать их под замком и подвергать наказанию? Будь уверен, что они или не могут предъявить никакого обвинения твоим родственникам, или побаиваются наших друзей, веселых кавалеров доброй старой Англии. Во всяком случае, волноваться за них тебе не стоит; а мы уж придумаем способ сообщить им, что ты в безопасности.

Эдуарда эти доводы не удовлетворили, но заставили замолчать. К этому времени он уже не раз поражался, как мало у Фёргюса находилось сочувствия к переживаниям даже тех, кого он любил, если они не соответствовали его собственному минутному настроению, а в особенности если они противоречили тому, что более всего занимало его в данную минуту. Фёргюсу не раз приходилось замечать, что он обидел Уэверли, но, увлеченный каким-нибудь новым планом или предприятием, он никогда не отдавал себе полного отчета, насколько глубоким и длительным оказывалось произведенное им неприятное впечатление. Эти небольшие обиды, постепенно наслаиваясь друг на друга, неприметно охладили восторженную привязанность молодого волонтера к его непосредственному начальнику.

Принц принял Уэверли, как всегда, очень милостиво и осыпал его похвалами за проявленное им отменное мужество. Затем он отвел его в сторону и стал расспрашивать про полковника Толбота. Получив все сведения, которые Эдуард в состоянии был дать о, нем и о его связях, он сказал:

— Не могу допустить, мистер Уэверли, чтобы этот джентльмен, состоящий в столь близких отношениях с нашим добрым и достойным другом сэром Эверардом Уэверли, а через свою супругу — с домом Блэндвилл, приверженность которого к истинным и лояльным принципам англиканской церкви общеизвестна, в душе не сочувствовал нашему делу, какую бы маску он ни носил, чтобы примениться к обстоятельствам.

— Если судить по тому, что он успел мне высказать сегодня, я вынужден буду коренным образом разойтись во взглядах с вашим королевским высочеством.

— Ну что ж, стоит все же попробовать. Поэтому поручаю полковника Толбота исключительно вам, с правом поступать с ним так, как вы сочтете наиболее целесообразным. Надеюсь, вы найдете возможность узнать, как он действительно относится к восстановлению на королевском престоле моего отца.

— Я убежден, — сказал Уэверли с поклоном,— что, если только полковник Толбот согласится дать честное слово, на него можно будет твердо положиться, но если он откажется, я надеюсь, что ваше королевское высочество возложит на какое-либо иное лицо, а не на племянника его друга обязанность содержать его под стражей.

— Я не доверю его никому, кроме вас, — промолвил принц с улыбкой, но тоном, не допускающим возражений,— мне важно, чтобы все видели, что между вами существуют приятельские отношения, даже если вам и не удастся вызвать его по-настоящему на откровенность. Поэтому вы переведете его в свою квартиру, а в случае если он откажется дать честное слово, обеспечите его надлежащей стражей. Этим делом я прошу вас заняться сейчас же. Завтра мы возвращаемся в Эдинбург.

Получив таким образом приказ вернуться обратно в Престон, Уэверли лишен был возможности присутствовать при торжественном исполнении бароном своих вассальных обязанностей по отношению к сюзерену. Впрочем, в этот момент суетные дела его совершенно не занимали, и он совсем забыл о церемонии, которой Фёргюс так старался его заинтересовать. Но на следующий день в газете появилось официальное сообщение, где, после подробного описания сражения при Глэдсмюре, как угодно было именовать свою победу гайлэндцам, среди ряда цветистых пассажей описательного характера был и следующий абзац:

«С тех пор как роковой договор уничтожил Шотландию как самостоятельное государство, нам не выпадало счастье видеть, чтобы ее монархи принимали, а носители дворянских титулов оказывали своим правителям те феодальные почести, которые берут свое начало в блестящих проявлениях шотландской доблести и вызывают в памяти зарождение истории этого государства вместе с мужественной и рыцарственной простотой уз, привязывающих к короне преданные чувства воинов, неоднократно поддерживавших и защищавших ее. Но вечером двадцатого числа память нашу освежила одна из тех церемоний, которая связана с днями древней шотландской славы. Когда все придворные собрались, Козмо Комин Брэдуордин из поместья, носящего его имя, явился к принцу в сопровождении мистера Д. Мак-Уибла, приказчика старинного баронского поместья Брэдуордин (мистер Мак-Уибл, как мы слышали, получил недавно пост продовольственного комиссара), и, ссылаясь на документы, просил разрешения оказать его королевскому высочеству, представляющему особу его августейшего родителя, некоторую услугу, установленную старинным обычаем, за выполнение которой, согласно хартии, дарованной Робертом Брусом (подлинник коей был предъявлен исполняющим должность правителя его высочества канцелярии и рассмотрен им), проситель владеет баронским титулом Брэдуордина и землями Тулли-Веолана. После того как требование его было признано законным, а документы занесены в реестры, его королевское высочество возложил свою ногу на подушку, и барон Брэдуордин, опустившись на правое колено, приступил к развязыванию ремня броги, или гайлэндского башмака на низком каблуке, который наш доблестный молодой герой носит по обычаю горцев, в знак милостивого внимания к своим храбрым защитникам. Когда ремни были развязаны, его королевское высочество объявил церемонию оконченной и, обняв доблестного ветерана, изволил заявить, что ничто, кроме уважения к постановлению Роберта Бруса, не заставило бы его принять хотя бы символическое выполнение подобных услуг от мужа, столь храбро сражавшегося за то, чтобы королевская корона была возложена на царственное чело его родителя. Барон Брэдуордин взял затем из рук господина комиссара Мак-Уибла акт, изъясняющий, что все статьи и подробности означенной верноподданнической церемонии были rite et solenniter acta et peracta,[192] каковой был тут же внесен в протокол и в архивные записи лордом-управляющим двором короля. Как слышно, его королевское высочество намеревается, как только на то последует разрешение его королевского величества, возвести полковника Брэдуордина в сан пэра с титулом виконта Брэдуордина из Брэдуордина и Тулли-Веолана, а тем временем его королевское высочество изволил пожаловать ему от имени августейшего своего родителя почетное добавление к его фамильному гербу, а именно, изображение деревянной дощечки-разувайки, или служки, скрещенной с обнаженным мечом, для помещения в правой стороне щита с дополнительным девизом на свитке: «Draw and draw off».[193]

«Если бы я не помнил насмешек Фёргюса, — подумал про себя Уэверли, прочитав этот пространный и вполне серьезно составленный документ, — каким убедительным бы все это мне показалось! Мне бы и в голову не пришло связывать с этой церемонией какие-либо смешные представления! Впрочем, все на свете имеет как лицевую, так и оборотную сторону, и я, право, не знаю, почему разувайка не может фигурировать в гербе с таким же успехом, как ведра, телеги, колеса, сошники, ткацкие челноки, подсвечники и другие обиходные предметы, встречающиеся в гербах некоторых древнейших родов и наводящие мысли на все что угодно, кроме рыцарства».

Но это лишь небольшой эпизод в нашем основном повествовании.

Вернувшись в Престон, Уэверли увидел полковника Толбота уже в обычном его состоянии: старый воин нашел в себе силы оправиться от сильных и вполне понятных переживаний, вызванных стечением столь тягостных событий, и сделался типичным английским джентльменом и офицером, мужественным, открытым и великодушным, но вполне способным питать предубеждения против людей иной национальности или противоположных политических взглядов. Когда Уэверли сообщил, что принц решил передать надзор за ним ему, полковник Толбот воскликнул:

— Вот не думал, что буду столь обязан этому молодому человеку! Теперь я по крайней мере с легким сердцем могу присоединиться к молитве того честного пресвитерианского пастора, который говорил: «Раз он пришел искать среди нас земного венца, да вознаградит его господь бог за труды его венцом небесным».[194] Я охотно дам слово не предпринимать никаких попыток к побегу без вашего ведома, поскольку я, собственно говоря, только ради вас и прибыл в Шотландию. Я рад, что наша встреча состоялась, хотя бы при этих несчастных обстоятельствах. Впрочем, я думаю, нам недолго придется оставаться вместе. Ваш шевалье (мы оба можем называть его этим именем) со своим воинством в пледах и голубых шапочках будет, по всей видимости, продолжать свой крестовый поход на юг?