Дети Дюны - Фрэнк Герберт

— Я знаю, что тебе нужно от меня услышать, Гурни, — сказал Лито, наблюдая за игрой надежд и подозрений на уродливом лице. Он положил руку на грудь. — Этот ребенок никогда ребенком не был. Мой отец живет внутри меня, но он — не я. Ты любил его, и он был доблестным человеком, деяния которого превыше высоких берегов. Намерением его было покончить с круговоротом войн, но в свои расчеты он не включил движения бесконечности, как оно выражено жизнью. Это — Раджия! Намри знает. Ее движение может увидеть любой смертный. Остерегайся троп, сужающих вероятности будущего. Такие тропы уведут тебя от бесконечности в смертельные ловушки.

— Это ли мне нужно услышать от тебя? — спросил Хэллек.

— Он просто играет словами, — сказал Намри, — но голосом, полным глубоких колебаний и сомнений.

— Я объединяюсь с Намри против моего отца, — сказал Лито. — И мой отец внутри меня объединяется с нами против того, что из него сделали.

— Почему? — вопросил Хэллек.

— Потому что это то amor fati, что я несу человечеству, акт окончательного экзамена, сдаваемого самому себе. Мой выбор в этом мире быть союзником против любой силы, несущей унижение человечеству. Гурни! Гурни! Ты не в пустыне родился и вырос. Твоя плоть не ведают истины, о которой я говорю. Но Намри знает. На открытой местности одно направление не хуже другого.

— Я до сих пор не услышал того, что должен услышать, — сердито обрезал Хэллек.

— Он выступает за войну и против мира, — сказал Намри.

— Нет! — ответил Лито. — Как и мой отец нисколько не выступал против войны. Но посмотрите, что из него сделали. «Мир» в этой Империи имеет только одно значение — поддержание движения но единственному жизненному пути. Жизнь должна быть однообразна на всех планетах, как едино правительство Империи. Вам велят быть довольными. Главная цель штудий священнослужителей — найти правильные формы жизни. Ради этого они прибегают к словам Муад Диба! Скажи мне, Намри, ты доволен?

— Нет! — отрицание вырвалось спонтанно и бесстрастно.

— Значит, ты богохульствуешь?

— Разумеется, нет!

— Но ты недоволен. Понимаешь, Гурни? Намри это нам доказывает: каждый вопрос, каждая проблема не имеют единственного правильного решения. Надо разрешить разнообразие. Монолит неустойчив. Так почему ты требуешь от меня единственно верного высказывания? Этому ли быть мерилом твоего чудовищного приговора?

— Ты вынудишь меня убить тебя? — спросил Хэллек, глубокое страдание было в его голосе.

— Нет, я тебя пощажу, — ответил Лито. — Пошли весточку моей бабушке, что я буду сотрудничать. Бене Джессерит может еще пожалеть о таком сотрудничестве, но Атридес дает свое слово.

— Это надо проверить Видящей Правду, — сказал Намри. — Эти Атридесы…

— У него будет шанс сказать перед своей бабушкой то, что должно быть сказано, — Хэллек кивнул головой в сторону прохода.

Намри помедлил перед тем, как уйти, взглянул на Лито.

— Молюсь, что мы поступаем правильно, оставляя его в живых.

— Идите, друзья, — сказал Лито. — Идите и поразмыслите.

Когда двое мужчин удалились, Лито повалился на спину, ощутил холод от койки. От совершенного движения голова у него закружилась на грани его перегруженного спайсом сознания. И в этот миг он увидел всю планету каждое поселение, каждый городок, большие города, пустыни и высаженную растительность. Все образы, обрушившиеся в его видение, были тесно взаимосвязаны со смесью стихий внутри и вовне самих себя. Он видел общественные структуры Империи отраженными в материальных структурах планет и их обитателей. Это развернутое гигантское полотно его откровения он воспринял именно так, как следовало: как смотровое окно на невидимые механизмы общества. И, видя это, Лито понял, что для каждой системы есть такое окно. Даже для системы самого себя и собственного мироздания. И он принялся заглядывать в окна, космический надсмотрщик.

Это было то, к чему стремились его бабка и Сестры! Он это знал. Его самосознание вышло на новый, высший уровень. Он ощущал прошлое, несомое им в его клетках, его памятях, в архетипах, от которых строились его предположения, в кольцевых зарубках мифов, в известных ему языках и их праисторическом детрите. И все формы из его человеческого и дочеловеческого прошлого, все жизни, которыми он теперь правил, слились в нем, наконец, в единое целое. На фоне занавеса вечности он был протозойским творением, рождение и смерть которого по сути одновременны, но он был столь же бесконечным, сколь протозойским, творение, состоящее из молекулярных памятей.

«Мы, люди, есть форма семейного организма!» — подумал он.

Они хотят его сотрудничества. Обещание сотрудничать предоставило ему очередную отсрочку от смерти от ножа Намри. Добиваясь сотрудничества, они стремятся распознать целителя.

И он подумал: «Но не тот общественный порядок я им принесу, на который они рассчитывают!?

Гримаса исказила рот Лито. Он знал, что не будет так бессознательно зловолен, как его отец — деспотизм как один конечный итог и рабство как другой — но этот мир может молиться по «добрым старым дням».

И тогда его отец-память заговорил с ним, неназойливо, не в силах потребовать внимания, но прося его выслушать.

И Лито ответил: «Нет. Мы подкинем им головоломки, чтобы занять их умы. Есть много способов бегства от опасности. Откуда им знать, что я опасен, пока я не войду в их жизни на тысячи лег? Да, отец, мы понаставим им вопросительных знаков».

Глава 42

Нет в вас ни силы, ни невинности. Все это в прошлом. Вина лупит мертвых, а я не железный Молот. Вы, множество мертвых, всего лишь люди, совершавшие определенные вещи, и память об этих вещах освещает мою дорогу.

Харк ал-Ада. Лито II — своим жизням-памятям.

— Само получается! — еле слышным шепотом сказал Фарадин.

Ой стоял над кроватью леди Джессики, пара охранников прямо позади него. Леди Джессика приподнялась на руках. На ней был парашелковый халат мерцающе белого цвета и такая же лента в бронзовых волосах. Фарадин ворвался к ней несколько мгновений назад. На нем было серое трико. Лицо его вспотело — от возбуждения и от отчаянной пробежки по коридорам дворца. — Сколько времени? — спросила Джессика.

— Времени? — озадаченно переспросил Фарадин.

Один из охранников подал голос:

— Третий час пополуночи, миледи.

Охрана боязливо посматривала на Фарадина. Молодой принц стремглав пронесся по освещенным ночными светильниками коридорам, и ошеломленные охранники сорвались вслед за ним.

— Но ведь получается, — сказал Фарадин. Он поднял левую руку, затем правую. — Я видел, как мои собственные руки уменьшаются в пухлые кулачки, и вспомнил! Это мои руки, когда я был маленьким. Я припомнил, как был маленьким, но это была… более ясная память. Я реорганизовывал мои воспоминания!