Губкин - Яков Кумок

У Губкина, торопящего Нину Павловну с приездом, вырывается жалоба: «Кончится мое бездомное собачье существование. Заработался я до последней степени, изнервничался окончательно… О Сереже не имею никаких сведений и очень волнуюсь. Боюсь за его судьбу. Из Екатеринодара приезжал Вышетравский и ничего утешительного мне не привез. Следов Сережи он не нашел, несмотря на его расспросы и даже публикацию в газетах. Здесь в Центропленбеже мы тоже наводили справки — и без всякого результата».

Можно догадываться, как он страдал, ничего о близких не зная — в восемнадцатом, девятнадцатом, двадцатом годах… Ютился в «малюсенькой комнате» на Спиридоньевской, в которой, по его же словам, «повернуться негде» и не было никакой мебели. «Обстановку мне обещали дать в Горном Совете»…

Сережа в Югославии устроился в мастерской по ремонту телефонной аппаратуры. Подружился с рабочими. Однажды они принесли социалистическую газету; в информации из Москвы упоминалась фамилия — Губкин. «Ты ведь тоже Губкин?» — показали ему газетную страницу товарищи. У Сергея екнуло сердце.

Не сразу решился он написать в Москву.

Написал.

Так Губкины нашли сына.

Феликс Эдмундович Дзержинский, всегда все знавший о людях, с которыми он сталкивался, и всегда относившийся с сердечным вниманием к бедам друзей по партии и по общему делу, надо полагать, с большим сочувствием относился и к горю Ивана Михайловича. Поэтому, когда в правительство Советского Союза поступила от Сергея Губкина просьба разрешить ему вернуться на Родину и просьба эта попала на рассмотрение Феликсу Эдмундовичу, он не отнесся к ней формально. На заседании ВЦИК 4 мая 1923 года разбиралась просьба Сергея (протокол № 27). Он был восстановлен в правах гражданства,

Евдокия Архиповна Губкина, вдова Сергея Ивановича, много рассказов выслушала в свое время о том первом дне, когда будущий муж ее приехал в Москву. Он открыл дверь без стука. Нина Павловна бросилась со сдавленным криком на шею ему и обессиленно сползла, припала к коленям, будто поклонилась сыну за страдания его…

Начинается «вторая» жизнь Сергея Губкина, чудо повторения отцовского подвига.

В семье Губкиных просто невозможно было сидеть сложа руки. Не успел Сергей отмыться, отоспаться и чаю власть напиться из семейного самовара, а уж с ним заговорили об учебе, Возвращаться в кораблестроительный он не хотел — хотя бы потому, что пришлось бы разлучиться с отцом-матерью, уехать в Ленинград, а он не в силах был сейчас на это решиться. Вообще-то ему хотелось получить литературное образование, он с детства питал пристрастие к искусству и даже баловался стихами. (Однажды — давно-давно когда-то — Ивана Михайловича вызвали к директору гимназии и с возмущением показали один из опусов его сына, в котором четырехстопным ямбом набрасывались портреты преподавателей, а в конце следовал энергичный вывод: «Гимназия пятая, сгинет, проклятая!» Из директорского кабинета отец и сын вышли вместе. «Как узнали-то, что ты написал?» — «А сам признался!» — «А… Я тебе за это мороженое куплю».)

В литературный талант Сережи Иван Михайлович все-таки не поверил, несмотря на успех его творений среди учеников «проклятой пятой». И сейчас он не одобрил его намерения поступить на филфак Московского университета. И Нина Павловна была с этим согласна. «Только на геологический», — со свойственной ей повелительностью сказала она. Она отлично понимала, что в области науки, где авторитет отца колоссален, сыну и учиться будет легко и работать потом легко. Иван Михайлович рад был бы видеть в сыне продолжателя своего дела, а Сереже в те недели блаженного его состояния спорить с родителями даже и в голову не приходило: он и записался на геолфак Горной академии. Но очень скоро — кажется, даже и не оповестив родителей — он лекции на геологическом факультете посещать перестал, а стал ходить на лекции в металлургический факультет.

Таковы Губкины! Как только Сергей почуял, что состязаться с отцом в геологии, а тем более превзойти его здесь невозможно, как только он почувствовал, что с его фамилией здесь связывается только слава отца, он оставил геологию. Пусть и его тропка, как сестрина, идет рядом с широкой отцовской колеей, но не сливается с ней и не пропадает в ней. Почему он выбрал металлургию? Трудно сказать. Никогда он не видел доменной печи и, должно быть, смутно представлял, из чего выплавляют чугун. Но раз выбор пал на металлургию, он принялся изучать ее со всею губкинской страстью, присматриваясь к тем отраслям, которые менее всего тогда были разработаны и в которых можно было бы потом показать себя.

Он был тогда весел, общителен, весь светился, льнул к людям. Жилось туговато; денег карманных у Сергея никогда не было. (Да их, кажется, и у отца никогда не было.) Зато папа получал пайки! И в день, когда их привозили, он с утра предупреждал сына: «Ты там сегодня этих… зови давай… свою шатию-братию!» И после лекций вваливались в квартиру Сережины вечно голодные друзья-студенты — пайков как не бывало!

Те новые и сложные отношения, которые возникли между Иваном Михайловичем и Ниной Павловной сразу после их встречи, скоро перестали быть секретом для Сергея. Часто замечал он на лице отца отрешенно-светлое (неприятное Сергею) выражение; в жизни отца появилось нечто чужое их дому. Сергей пытался воздействовать на ход событий, но и отец и мать были горды и замкнуты, никому не позволяли вмешиваться в то, что касалось их одних. Они все больше и неотвратимо отдалялись друг от друга. Тогда-то и начало у Сергея складываться к отцу странное и противоречивое чувство, сотканное из обожания и протеста, влюбленности и соперничества, отталкивания и подражательности. Но порядок в доме поддерживался ровный и идеальный, Нина Павловна сурово следила за тем, чтобы Сережа не отвлекался ни на что и хорошо учился.

В июне 1928 года он закончил институт.

Когда кончился короткий митинг выпускников, Сергей прокрался в домашний кабинет отца (тот был еще на работе), положил на стол диплом, а рядом листок бумаги, на котором написал стихи:

Давно забыл я рифмы звонИ раззнакомился с размером.Суровый жизненный законВелел быть только инженером.

Отец вернулся с работы, прочел, рассмеялся… Обнял сына.

А потом настал день, и самый для него дорогой человек ушел из дому; больше Сергей Иванович и Иван Михайлович в родном доме не встречались. Те отношения любви и соперничества, противоборства иногда, которые начали складываться давно, теперь обострились. Внешне Сергей Иванович мало походил на отца; был веселее, общительнее, шумнее… В тридцатом году его свалил тиф, осложнившийся воспалением легких. Сергей провалялся в постели девять месяцев, а когда встал, то врачи обнаружили порок сердца и тяжелую форму тромбофлебита. Сказались невзгоды скитальческих лет. Болезни, от которых Сергей Иванович так и не смог избавиться, в конце концов свели его в могилу в пору самой творческой зрелости.