Дуэль в Кабуле - Михаил Гус

— Артур Конноли мой друг, мы вместе учились в Эддискомбе… Он любит Россию, он мне много говорил о ней, о Москве.

Виткевич усмехнулся. Уильямс еще горячее продолжал:

— Россия и Англия! Как много у них общего: ваш Кремль, наш Тоуэр…

После завтрака, вернувшись в свой номер, Виткевич сказал Салтыкову, что этот Уильямс — опаснейший британский тайный агент…

— Мне кажется, он за мной охотился там, в пустынных степях Туркестана. И вот судьба свела нас в Москве. Ну, теперь он от меня не отстанет…

8

В Петербурге Николай читал депешу Поццо ди Бор-го о «систематической враждебности против России», составляющей сущность политики Пальмерстона. Нессельроде сопроводил депешу своей докладной запиской, в которой доказывал, что Поццо ди Борго видит положение в чрезмерно мрачном свете.

Царь написал на записке;

«Я разделяю ваше мнение, мой любезный друг, но полезно быть осторожным, и если сумасшествие — ибо это так — довело бы Англию до желания вступить в бой с моими войсками в пустынях Персии, я уповаю на бога и на храбрость наших войск, чтобы заставить их в этом раскаяться».

Затем Нессельроде представил Николаю депешу Дюгамеля о прибытии в Тегеран посла из Кабула с письмом Дост Мухаммеда к русскому императору. Это было то самое письмо, о котором сообщал еще раньше Виткевич и текст которого уже знаком читателю.

Прочтя перевод письма Дост Мухаммеда, царь недовольно его отбросил:

— Вот что натворил этот Симонич! Помогать эмиру мы не можем, и нас назовут предателями на всех базарах в Персии, повсюду будут кричать, что мы обманщики эмира…

Нессельроде вставил, что престиж России и императора высок и ничто ©го не поколеблет, тем более неосторожные действия одного казачьего офицера, к тому же поляка…

Николай только что утвердил приговор о ссылке в Оренбург в рядовые поляка Середняцкого, который вел тайную переписку с польскими эмигрантами в Лондоне. При напоминании, что Виткевич поляк, он поморщился.

— А вы полагаете, что он нарочито так поступил? Неселльроде неопределенно развел руками.

— От поляка всего можно ожидать. Я сам выясню… А что из Парижа слышно?

— Твердого министерства все нет, один кабинет сменяется другим.

— Анархия и не прекратится, если король за ум не возьмется! Да куда ему, он сам из баррикад взошел на тром. Из Лондона курьер был?

— Только что прибыл, привез новость чрезвычайную: правительство пало!

— Давно пора!

Николай встал из-за стола, подошел к окну, выходящему на Неву. Был ранний утренний час, солнце уже золотилось на высоком шпиле Петропавловской крепости. По реке густо двигались барки, торопясь пройти, пока разведены мосты…

— Мы многое уступили Лондону в Персии и Афганистане, — молвил император, глядя в окно, — но теперь, когда у власти будут Веллингтон и Эбердин, мы свое наверстаем в Турции.

Николай вернулся к столу, сел…

— А поляк этот, Виткевич, все-таки молодец! Насолил Пальмерстону…

Надежда Николая на приход к власти торийского кабинета не оправдалась, им не удалось сформировать правительство; и Мельбурн с Пальмерстоном вернулись на Даунинг-стрит… Петербургскому двору пришлось продолжать политику соглашения с Пальмерстоном против Франции, которую Николай считал своим главным врагом. Французский посол Барант писал своему другу Сент-Олеру в Вену:

«Что касается Англии, то пойдут на низости, чтобы не поссориться с ней».

9

Джеймсон и Уильямс, приехавшие в Петербург с дилижансом 2 мая, остановились в английском пансионе миссис Вильсон на Галерной. О прибытии своем они известили по городской почте Эшли, и он утром 3 мая заехал за ними и пригласил на свою дачу в Павловске. Отправились туда по железной дороге с Царскосельского вокзала.

— Первая железная дорога в России — и единственная, — пояснил Эшли, когда они уселись в вагоне. — Больше строить не хотят; Канкрин, министр финансов, убедил императора, что в России они невыгодны и невозможны.

— В «Северной пчеле» я читал статью, — доказывается, что в России, стране снегов и морозов, нужны не железные, а деревянные дороги, — сказал с усмешкой Джеймсон.

После завтрака, за сигарами и портвейном, начался разговор.

— Я взял билет до Лондона на пятницу — идет «Сириус», — сказал Джеймсон, — и мистер Баск заверил, что это — отличный британский пакетбот. Буду настаивать, чтобы правительство требовало восстановить нашу миссию.

— К счастью, Пальмерстон вернулся в Форин-оффис, — заметил Уильямс, — он загнал Россию в угол, и ему не посмеют теперь отказать…

Эшли поднял рюмку, посмотрел: на свету мерцал густой маслянистый портвейн. Отпив немного, он сказал:

— Царь утвердил устав нового акционерного общества судоходства и торговли на Черном море и Ближнем Востоке, председатель правления граф Бенкендорф, а ваш покорный слуга, джентльмены, вице-председатель…

— Шеф жандармов, глава III Отделения, — председатель общества судоходства! — воскликнул Уильямс.

— Вы, мой дорогой, совсем одичали в своих Туркменских степях. Граф Бенкендорф — один из директоров той самой железной дороги, которая доставила нас сюда, он же и президент общества страхования… Отличный человек, джентльмен с головы до ног! Верно говорится: лучше друг в суде, чем золото в суме.

— И вы с ним… — начал Уильямс.

— Совершенно точно, дорогой сэр! Не более, как три дня назад рядом сидели в заседании правления…

— Что ж, поздравляю… — Уильяме чокнулся с Эшли. — Джеймсон уедет, счастливец, через два дня, а мне придется задержаться — до следующего парохода. «Вульчюр» пойдет через две недели…

— Да, вам надлежит завершить одно дельце, оно за вами числится, — вполголоса произнес Эшли…

10

Утром 4 мая Виткевич и Салтыков в карете князя прибыли в столицу. Салтыков довез Яна до гостиницы «Париж». Выскочивший навстречу швейцар помог Виткевичу выйти из кареты.

— Долгонько изволили отсутствовать!.. Тут уж приходили о вас справляться, — говорил швейцар, внося чемоданы в подъезд.

— Кто же? — удивился Виткевич.

— Артельщик какой-то!

Француженка за конторкой узнала Яна, приветливо улыбаясь, взяла подорожную и сказала:

— Ваш номер, тот, прежний, вчера заняли… Не огорчайтесь, это тоже отличный номер.

Она протянула ключ, и номерной проводил Яна на третий этаж, в отдаленный конец коридора. Комната была большая, с передней, альковом, но окнами во двор.