Нулевой потенциал - Фредерик Браун

— Не полностью эволюционировали, — сказал Пан Сатирус. — Есть теория, которую называют телеологией; она утверждает, что у эволюции имеется цель, и когда формируется идеальное существо, эволюция кончается. Шимпанзе? Я не слишком разбираюсь в телеологии, так как сторожу, у которого была книга, она наскучила уже через несколько минут и на следующее ночное дежурство он ее больше не принес.

— Шимпанзе не могут быть совершенно независимыми, — сказал доктор Бедоян. — Они живут стадом, им нужна любовь, чтобы быть счастливыми.

— Мы говорим о людях, а не о шимпанзе, — с достоинством парировал Пан Сатирус.

Водитель снова засмеялся, сел попрямее и свернул с мощеного шоссе на грунтовую проселочную дорогу, которая вилась между холмиками и рощицами жалких карликовых пальм.

— Доктор Бедоян, вам следовало бы научить меня есть мясо, — сказал Пан.

Доктор Бедоян промолчал.

Машина подпрыгивала на ухабах. Время от времени на дороге попадались какие-то оборванцы в синих джинсах и соломенных шляпах. У них был бы более правдоподобный буколический вид, если бы все эти соломенные шляпы не были одного фасона и одинаковой степени изношенности. Можно было подумать, что торговец соломенными шляпами проехал здесь однажды, года четыре назад, и больше не появлялся.

— Я откажусь отвечать на вопросы, если вас не будет со мной.

Доктор Бедоян молчал.

— Арам, — спросил Пан Сатирус, — чем я вас рассердил?

— Кто может жить без любви, кто не нуждается в друзьях? — сказал доктор Бедоян. — Я просто испытывал тебя. В конце концов я же ученый.

Впереди показались ворота, опутанные колючей проволокой и украшенные большой вывеской:

НАСОСНАЯ СТАНЦИЯ

Под этой надписью значилось название компании по добыче природного газа. Однако никаких трубопроводов нигде не было видно.

Ворота отворил солдат с винтовкой. Три машины въехали в ограду и выстроились в ряд. Появилось еще несколько человек с винтовками, а каждая машина извергла пассажиров и по паре агентов.

Откуда-то возник мистер Макмагон и стал распоряжаться. Терминология, которой он при этом пользовался, звучала зловеще:

— Введите всех четырех заключенных вместе! Не позволяйте им разговаривать!

Снаружи здание напоминало сарай из рифленого железа, служащий для того, чтобы прикрывать от непогоды трубы или насосное оборудование. Внутри же все было как в любом правительственном учреждении страны: невысокими стенками отгораживались кабинеты маленьких начальников, стены до потолка скрывали высокое начальство, а в двух больших загонах, забитых письменными столами, сидели подчиненные.

В той комнате, куда мистер Макмагон ввел четверых преступников-заключенных-гостей, любой бюрократ узнал бы приемную главы учреждения.

Там сидела женщина с типичным лицом государственной служащей и печатала на машинке. Она не подняла головы, когда они направились к двери, на которой поблескивала табличка с одним коротким словом:

КАБИНЕТ

В кабинете стоял громадный письменный стол. За ним сидели три человека. Хотя на них были рубашки, галстуки бабочкой и хорошо отутюженные эластичные спортивные брюки, по крайней мере двое из них, несомненно, имели вид военных, надевших, как некогда принято было говорить, партикулярное платье.

У того, кто сидел посередине, было загорелое лицо, коротко подстриженные усы и челюсть, которой позавидовал бы сам Пан Сатирус.

— Постройте людей в одну шеренгу, Макмагон, — сказал он, — а сами идите.

Макмагон пробовал возразить:

— Сэр, в целях личной безопасности…

— Для этого у нас здесь есть два крепких моряка. Макмагона это не убедило, но он вышел.

— Меня зовут Сатирус, сэр, — сказал Пан. — А вас?

— Можете называть меня мистером Армстронгом. А вас зовут Мемом, шимпанзе.

— Совершенно верно, сэр, но я не люблю, когда меня зовут Мемом.

— А мне, Мем, наплевать на то, что вы чего-то не любите.

Мистер Армстронг поднял руки, потом опустил их и стал массировать плечи сильными пальцами.

— Проклятая вентиляция, — проворчал он. — Ну ладно, хватит об изъянах, поговорим об обезьянах, которые пытаются одурачить Соединенные Штаты.

Строгим взглядом он как бы прощупал обоих моряков и доктора.

— Довольно милый каламбур, — сказал Пан Сатирус. — Запишите это, Счастливчик. Радист Бронстейн — мой секретарь, — пояснил он мистеру Армстронгу.

— А я камердинер мистера Сатируса, — представился Горилла Бейтс.

Мистер Армстронг воззрился на них.

— Это очень смешно, я понимаю, — сказал он. — Но вы перестанете смеяться очень скоро. Извольте вспомнить, что вы служите нижними чинами в рядах вооруженных сил и подлежите суду военного трибунала.

— Но я не вижу здесь офицеров, — заметил Горилла Бейтс.

У мистера Армстронга хватило совести покраснеть.

— Слушайте, Мем, — сказал он. — Или Сатирус, как вы предпочитаете. Шуткам конец: вы что-то там сделали с системой управления космического корабля «Мем-саиб». Ладно, ладно, мне все равно, как его называть. То, что вы сделали, не было случайностью. Мы, стоящие у кормила правления вашей родины…

— Нет, — возразил Пан Сатирус. — Это не моя родина. Разве приматы, исключая человека, имеют право голоса? Может ли горилла стать президентом, макака — губернатором, а резус — государственным секретарем?

— Черт побери! — сказал мистер Армстронг. — Он требует права голоса для обезьян!

Человек, сидевший справа от него, деловито чистил трубку. Тут он положил ее на стол.

— Ладно. Любые человекообразные и нечеловекообразные обезьяны, достигшие двадцати одного года и умеющие читать и писать, имеют право голоса.

— Забавно, — сказал Пан Сатирус. Человек взял трубку и другую прочищалку.

— Мы здесь для того, — продолжал мистер Армстронг, — чтобы узнать, что вы хотите получить за ваш очень важный секрет, и мы уполномочены удовлетворить любое ваше желание, если это, конечно, в наших силах.

— Человеческие вожделения шимпанзе неведомы.

— Тогда мы готовы удовлетворить любые шимпанзиные вожделения. Хотите клетку, полную аппетитных молодых самок? Вагон бананов каждый день? Говорите.

Смех Пана Сатируса, как обычно, производил устрашающее впечатление.

— Поскольку вы, по-видимому, довольно сообразительны, — продолжал мистер Армстронг, — то вам уже пора почувствовать, что атмосфера в этой комнате не совсем такая, как в других местах, где вам довелось побывать. Мы не агенты службы безопасности, не политики. Если станет ясно, что вы не хотите пойти нам навстречу, мы готовы устранить вас по возможности гуманным способом. Иначе говоря, ликвидировать. Другими словами, вас ждет газовая камера, пуля или что-нибудь в этом роде.

— Полегче, мистер, — крикнул Горилла Бейтс.

Тот из троих, который до сих пор молчал, теперь ожил и рявкнул:

— Смирно, мичман!

Горилла Бейтс вытянулся; Счастливчик Бронстейн тоже.

— Я видел ваше лицо, сэр, — медленно произнес Пан Сатирус. — В газетах. Вы адмирал, которого ненавидит весь военно-морской флот.

Третий человек удовлетворенно хмыкнул и затих.

— Однако вы умны, — продолжал Пан. — И у вас приятная внешность. Немного грима, и вы сошли бы за какого-нибудь гигантского гиббона. Неужели вы думаете, что люди должны знать секрет полета со сверхсветовой скоростью?

— Я считаю, если на то пошло, что рано или поздно он станет известен. Теперь это уже будет скоро, так как мы знаем, что полет возможен. И я считаю, что если кому и знать этот секрет, так только нам. Точка.

— Сатирус, вы умеете говорить, — сказал мистер Армстронг. — Вас с вашей информацией мы не можем отпустить или даже посадить в клетку, пока не будем уверены, что вы решили сотрудничать с нами. Когда дело доходит до сторожа при животных, обеспечение безопасности становится ненадежным и даже невозможным.

— А мой космический корабль вы изучили хорошо? — спросил Пан. — Обследовал ли его какой-нибудь металлург?

Мистер Армстронг не сводил с Пана глаз. Адмирал и тот, третий, чистивший трубку, подняли головы.

— Вы узнаете, что закон Менделеева подтверждается новым способом, — продолжал Пан. — Каждый из металлов прибавил в атомном весе и передвинулся на одну клетку периодической таблицы. Алхимия, джентльмены, алхимия.

Непопулярный во флоте адмирал нахмурился.

— На всякий случай проверьте, Армстронг, — сказал он.

Мистер Армстронг выдвинул ящик стола, достал из него микрофон и поднес к углу рта. Видно было, что он что-то говорит, но в комнате не было слышно ни звука. Затем он отложил микрофон.

— Кажется, я понимаю, в чем дело, но все-таки пусть кто-нибудь объяснит, — сказал он.