Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. - Юрий Жуков

Вызов, открытый вызов партократии был брошен.

В тот же день, 27 июня, пленум единодушно поддержал проект нового избирательного закона и утвердил созыв сессии ЦИК СССР для его принятия на 7 июля. И все же узкое руководство еще раз подкрепило свое желание вынудить широкое руководство согласиться с неизбежной ротацией — добровольно, мирно и бескровно покинуть властные посты — еще одной репрессивной мерой.

29 июня, в последний день своей работы, пленум утвердил новое предложение ПБ о выводе из состава членов и кандидатов в члены, об исключении из партии четырех человек «ввиду поступивших неопровержимых данных о причастности их к контрреволюционной группировке»[537]. Трех «ленинградцев»: М.С. Чудова, в 1928—1936 гг. занимавшего должность второго секретаря Ленинградского обкома, а затем пониженного, назначенного председателем Всекопромсовета; А.И. Струппе, в 1932—1935 гг. председателя Леноблисполкома, с 1936 г. начальника Свердловского областного управления наркомата совхозов СССР; И.Ф. Кодацкого, с 1932 г. председателя Ленгорисполкома, в 1937 г. начальника главка легкого машиностроения НКТП. Кроме того, из ЦК вывели и И.П. Павлуновского, в 1928—1930 гг. замнаркома РКИ, затем члена президиума ВСНХ, с 1932 г. заместителя наркома тяжелой промышленности, в 1936 г. начальника Главтрансмаша НКТП, в 1937 г. — начальника мобилизационного отдела НКТП.

Тогда же лишились своих постов еще несколько человек, видных и малозаметных. 3 июня по просьбе Н.В. Крыленко сняли с должности заместителя наркома юстиции СССР Н.Н. Крестинского; 8 июня — председателя ЦИК АзССР М.М. Эфендиева, обвиненного М.-Д.А. Багировым в «покровительстве буржуазно-националистическим и муссаватистским элементам». 14 июня «в связи с переходом на другую работу», как уведомили официальные сообщения в газетах, освободили от занимаемой должности наркома внешней торговли СССР А.П. Розенгольца. 24 июня сняли, исключив заодно из партии и передав дело в НКВД, председателя СНК УзСССР Ф. Ходжаева — по настойчивой просьбе первого секретаря ЦК КП(б) Узбекистана А.И. Икрамова, сообщившего телеграммой в Москву, ПБ, о том, что глава республиканского правительства уличен в связях с «националистами, контрреволюционными террористами»[538].

Однако все эти сверхжесткие меры, неизбежно приводившие исключенных из партии, рано или поздно, в тюремные камеры, оказались бессмысленными, так и не привели к достижению той цели, которую поставила сталинская группа. Они стали всего лишь своеобразной прелюдией массовых репрессий, начавшихся буквально через несколько дней по инициативе широкого руководства, перешедшего в контрнаступление.

Глава восемнадцатая

Накануне закрытия пленума, 28 июня 1937 г., произошло нечто весьма странное, до наших дней окруженное плотной завесой тайны. ПБ приняло решение, нигде не зафиксированное — ни в его обычных протоколах, ни в «особой папке», но тем не менее существующее, даже имеющее обычный канцелярский номер: протокол 51, пункт 66[539]. Оно гласило:

«1. Признать необходимым применение высшей меры наказания ко всем активистам, принадлежащим к повстанческой организации сосланных кулаков. 2. Для быстрейшего разрешения вопроса создать тройку в составе тов. Миронова ( председатель), начальника управления НКВД по Западной Сибири, тов. Баркова, прокурора Западно-Сибирского края, и тов. Эйхе, секретаря Западно-Сибирского краевого комитета партии».

Содержание решения, бесспорно, свидетельствует, что оно появилось на свет как реакция на обязательную для таких случаев инициативную записку Р.И. Эйхе. Записку, до сих пор не найденную, но содержание которой можно реконструировать с большой достоверностью. Скорее всего, ею Эйхе попытался подтвердить и развить мысль, высказанную им еще на февральско-мартовском пленуме. Тогда он безапелляционно заявил: мол, в Западной Сибири существует «немалая группа заядлых врагов, которые будут пытаться всеми мерами продолжать борьбу»[540]. Вполне возможно, Эйхе отметил в записке и то, что не разоблаченная до сих пор полностью некая «повстанческая контрреволюционная организация» угрожает политической стабильности в крае, что особенно опасно в период подготовки и проведения избирательной кампании. И потому, как можно предположить, просил ПБ санкционировать создание «тройки», наделенной правом выносить смертные приговоры.

Подобное откровенное игнорирование права, презрение к существующей судебной системе, даже основанной на чрезвычайных законах, было присуще Роберту Индриковичу Эйхе издавна, практически всегда сопровождало его деятельность.

В 1930 г. жесткий, волюнтаристский стиль работы Эйхе, слишком наглядно продемонстрировавшего свою предельную некомпетентность, вызвал резкий и открытый протест большой группы ответственных работников Сибири. Однако именно они, а не Роберт Индрикович, были сняты со своих должностей. В 1934 г., в ходе хлебозаготовок, Эйхе истребовал от ПБ право давать санкцию на высшую меру наказания на подведомственной ему территории в течение двух месяцев — с 19 сентября по 15 ноября[541]. Видимо, вспомнив о том, он и обратился в ПБ с новой просьбой о создании внесудебного, не предусмотренного никакими законами органа, «тройки» — органа, явившегося почти точной копией тех военно-полевых судов, которые царили в стране в период первой русской революции.

Инициативная записка Р.И. Эйхе оказалась тем камушком, который вызвал страшную горную лавину. Три дня спустя, 2 июля, последовало еще одно решение ПБ, распространившее экстраординарные права, предоставленные поначалу лишь Эйхе, уже на всех без исключения первых секретарей ЦК нацкомпартий, обкомов и крайкомов.

«Замечено, — констатировалось в нем, — что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки вернувшихся в свои области, являются главными зачинщика ми всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.

ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные, менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.

ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке»[542].

Легко заметить странную двусмысленность решения. Прежде всего то, что первых секретарей отнюдь не обязывали создавать «тройки» и брать на учет с помощью сотрудников НКВД возвратившихся из ссылки «кулаков и уголовников». Им только предлагалось, то есть оставлялось на их собственное усмотрение, сделать это или не сделать. Во-вторых, в решении ПБ от 2 июля вполне определенно говорилось о том, что взятых на учет следует разделить на «наиболее враждебных» и «менее активных». И в том, и в другом случае явно подразумевалась отдача на произвол «троек» далеко не всех взятых на учет, а лишь «зачинщиков всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений», а также участников подобного рода действий, несомненно, подлежащих уголовному преследованию. Наконец, вряд ли случайно на столь сложную и потому продолжительную работу отводилось всего пять дней. Безусловно, подразумевалось, что действовать «тройки» будут недолго и лишь по уже существующим в управлении НКВД спискам.

Столь же важным является иное. Что же произошло за те три дня, что отделяли два решения? Кто настоял на втором и подготовил его проект?

Сегодня достоверно известно только то, что последнее заседание ПБ — до принятия как первого, так и второго решения — состоялось 23 июня, перед самым началом открытия пленума. На самом пленуме не прозвучало ни слова, давшего основание для принятия документа от 2 июля. Так, в докладе Яковлева можно насчитать всего несколько фраз, да и то не связанных одним периодом, о «врагах», к тому же применительно к конкретным партийным и советским работникам. Стецкий в своей речи вообще не коснулся этой проблемы, а Молотов посвятил ей всего три минуты в ходе часового выступления. Лишь двое из участвовавших в прениях, хотя и мимоходом, говорили о необходимости помнить о существовании политических противников. А.П. Гричманов: «Многие работники… ничего не делают в отношении разоблачения врагов». У.Д. Исаев: «На выборах мы будем сталкиваться с обстановкой непосредственной классовой борьбы. Муллы, троцкисты, всякие другие контрреволюционные элементы уже сейчас готовятся к выборам, уже сейчас ведут борьбу против нас…»[543].