Черный передел. Книга II - Анатолий Баюканский

– Однако быстро примчалась, – холодно проговорил всегда приветливый и улыбчивый Сырцов, – чутье у тебя, Галина Ивановна, как у хорошей волчицы.

– Ну и шутки у тебя, Сырец! – устало бросила женщина. – Юмор висельника. А у меня металл горит! – не спрашивая разрешения, Галина Ивановна опустилась в кресло, вытянула усталые ноги в разношенных рабочих сапогах – забыла переобуться в спешке, вскинула голову, ожидая, чем же вызван столь строгий вызов в управление.

– Н-да, фанатик ты у нас, фанатик! – Сырцов с трудом втиснул тело в узкий проход между столом и креслом. – Металл, видишь ли, у нее горит. Лучше о себе бы подумала. Неужто не понимаешь, что сама тоже погорела?

– Ну, хватит загадок, намеков, выкладывай, в чем это я погорела? – Галина Ивановна сегодня решительно не узнавала Сырцова: осмелел до неузнаваемости. Неужели сняли с работы Разинкова? Начало разговора было необычным и ничего хорошего не предвещало. – Ну, режь правду-матку, авось мы с тобой не первый день знакомы. Что стряслось?

– Давай уговоримся соблюдать субординацию. Мы с тобой не на даче, не за бутылкой. Это раз! И во-вторых, – Сырцов начал нервно постукивать карандашом по зеркальной поверхности стола, – помнишь законы диалектики: все течет, все меняется.

– Ты хочешь сказать, что в моей жизни наступила черная полоса? – Галина встала рывком.

– Если не скажешь прямо, зачем вызвал, то я немедленно уйду. Ну, выкладывай!

– Сбавь обороты! – повысил голос Сырцов.

– А насчет черной полосы суди сама. Получен приказ министерства освободить тебя, Галина Ивановна Русич, от занимаемой должности! – Сырцов не сумел скрыть легких торжествующих ноток, словно мстил женщине за самостоятельность, за то, что приходилось перед ней унижаться, заслуживая похвалу ее высокого любовника и покровителя.

– Освободить от должности? Меня? – Чего-чего, а этого Галина никак не ждала. Даже в самом дурном сне не могла увидеть такое: отдала непрерывной разливке семнадцать лет жизни, сделала сто восемнадцать открытий, имя ее знает весь металлургический мир, объездила десятки стран. Проще говоря, огненное дело для нее дороже всего на свете. Можно сказать, ради него пожертвовала семьей, мужем, наконец, сыном. И вдруг… освободить. – За что? За какие грехи? Прошу объяснить толком, – едва сдерживая рвущийся изнутри крик, спросила Сырцова.

– Приказ по министерству! Вот, прочти! – кадровик придвинул ей плотный лист бумаги. Однако она даже не взглянула на распоряжение.

– У самого язык отнялся? – едко бросила Сырцову. – Объяснить не в состоянии?

– Инженер, а тем более главный разливщик крупнейшего комбината – понятие не только чисто техническое, но и нравственное, – назидательно выговорил ей Сырцов, подняв указательный палец. Поймал-таки свой звездный час. – И теперь, когда даже мухе понятно, что произошло, после случая с твоим сыном, кажется, его звали Игорем, оставаться тебе в номенклатурной обойме никак не с руки, прямо скажем, безнравственно. Подчиненные не поймут такого руководителя. Главный разливщик страны звонил мне, возмущался, как, мол, возможно, чтобы мать уголовника руководила ответственейшим участком комбината? Я же не стал объяснять Павлу Петровичу, что и твой бывший муж – Алексей Русич, взметенный нынешней волной на гребень славы, тоже не отличался высокой нравственностью. В итоге мы имеем то, что имеем.

– Я всегда подозревала, что ты, Сырцов, сволочь и поганая свинья, – вырвалось у Галины Ивановны, – сегодня окончательно в этом убедилась. Скрывал свое подлое мурло, задницу лизал у начальства, наверх карабкался, а теперь… Рад, топчешься на женщине, которая совсем недавно могла тебя прижать и раздавить.

– А за оскорбление должностного лица во время исполнения служебных обязанностей можно и к уголовной ответственности тебя привлечь! – с мстительной радостью проговорил Сырцов. И, торжествуя, показал на прикрытый газетой крошечный магнитофон, который, оказывается, записывал весь их разговор. – Видишь, оскорбления твои зафиксированы. Ладно, я не зверь, прощу на первый раз. Понимаю, как тебе нынче туго. Но сама сказала, что у нас мало времени. Распишись вот здесь! – снова придвинул бумагу.

– Если меня уволили, то зачем спешить, – Галиной овладело желание довести жесткий разговор до конца. Коль Сырцов пишет все на магнитофон, то пусть запишет и все его «подвиги». Хотя… Ее осенила запоздалая мысль. Не спрашивая разрешения хозяина кабинета, она решительно схватила трубку внутреннего прямого телефона, надавила знакомую клавишу. Страшно заволновалась, услышав голос человека, бок о бок с которым провела все эти годы, который столь долго добивался ее расположения, а став любовником, боготворил ее, ибо не только чисто физическая близость связывала их. Главное, он, генеральный директор, постоянно подпитывался ее отчаянными идеями в непрерывной разливке, получая, как и она, соавторские патенты на изобретения. В кабинете директора, видимо, было много людей, слышались голоса.

– Слушаю. – Голос Разинкова был очень недовольным, видимо, звонок оторвал его от важного дела.

– Товарищ директор, – стараясь не выдать охватившего волнения, проговорила она первую фразу, – это я, Галина Русич! Сегодня у нас авария на кристаллизаторе, а я… в кабинете Сырцова. Знаешь? Странно. Слушай, – Галина незаметно для себя перешла на привычное «ты», – творится какая-то чертовщина, меня увольняют. Тогда, может быть, объяснишь, в чем провинилась? – оглянулась на Сырцова. Начальник управления делал вид, будто ищет нечто важное в ящике стола.

– Слушайте меня внимательно, – Разинков снизил голос, видимо, прикрыл трубку ладонью, – так надо, понимаешь? Позже все объясню пообстоятельней. А теперь… прошу прощения, у меня делегация из Бельгии, они хотят стать нашими инвесторами, внести валюту в реконструкцию доменного…

Галина Ивановна больше ничего не слышала, только торопливый, монотонный голос человека, кого считала близким, впервые изменила мужу, потакала во всем, скрашивала жизнь. Случилось нечто, что было выше ее понимания. Казалось, нет такой силы, которая могла бы их развести. Помнится, в Америке, когда ездили в командировку с четой Горбачевых, даже Раиса Максимовна заметила: «Вы идеальная пара, счастливые, как и мы с Мишей». Счастливые… Почувствовала, как предательски задрожали ноги, как, забыв о присутствии начальника отдела кадров, тяжело опустилась в кресло, закрыла глаза, пытаясь отрешиться от действительности. Да, все, конечно, правы, с ее сыном произошла трагедия, и он жизнью за это поплатился. Но она-то здесь при чем? Игоря, ее Игоря, развратил, превратил в преступника и убийцу Афганистан, владыки мира сего, которые нынче отрешают и ее от любимой работы. Почему? Сын за отца не отвечает. И наоборот. Это даже в страшные сталинские времена считалось аксиомой. И потом, нужно ведь иметь хоть чуточку сострадания: застрелилась мама Зина, погиб сын. И кажется, пришла пора взвалить на ее плечи тяжелый крест семьи Русичей – страдать безвинно. Господи! Как тут не вспомнить о тебе, справедливом и вездесущем? Как быстро предали ее те, кто клялся в вечной любви и дружбе, в вечной преданности! Неужели ты, Господь, допустил такое? Разинков, Сырцов и там, в Москве, жалкие ничтожные трусы, явно перепугались за свои теплые местечки, побоялись, что дружба с ней может дискредитировать их безупречные имена. Больней всего было предательство Разинкова. Пообещал объяснить все позже, но… зачем ей теперь его объяснения. Въехал на ее горбу в свой ничтожный старососненский рай, запудрил мозги даже Генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачеву. Не благодаря ли ей рядовой инженер Разинков быстро пересел из кресла главного в кресло генерального? Негодяй! Совсем недавно ползал перед ней на коленях, вымаливая ласку. Теперь, забыв обо всем, увольняет ее, чтобы не запятнать «честь» мундира. Неужели не понимает, что она может стереть его в порошок, если обнародует хотя бы сотую часть его служебных проступков и преступлений, которые Разинков проделывал вкупе с притихшим сейчас Сырцовым?

– Доволен? – гневно обратилась она к Сырцову. – Откупились от меня, да? Не выйдет. Грязь на грязь! Я обращусь в прокуратуру.

– С чем? – ухмыльнулся Сырцов.

– Расскажу, как вы жирели с Разинковым на бартерных сделках, как строили особняки, как…

– Не советую, – сразу успокоился Сырцов, – себя же замараешь, уважаемая Галина Ивановна!

Этой фразой Сырцов словно отрубил все пути к отступлению. Слово «уважаемая» издавна в России являлось бюрократически-канцелярским, отчужденным от теплого «товарищ» и еще более от интимного «земляк» и «дружище». Сырцов дал ей понять, что к ней можно обращаться отныне столь сухо и оскорбительно. И пока она внутренне терзалась, осмысливая его слова, он перехватил инициативу.

– Слушай, Галина Ивановна, я продолжу. – Голос начальника кадров обрел силу, зазвенел металлом, так, наверное, он всегда разговаривает с подчиненными. – С первого числа ты откомандировываешься в распоряжение главного специалиста по непрерывной разливке, – поднял насмешливые глаза на окаменевшую женщину, – в Индию.