1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе - Николай Черушев

Член ВЦИК Ковтюх Е.И.

Прошу прислать бумаги»[252].

Вот такое письмо, оно же и жалоба, оно же и заявление. В нем Ковтюх не проставил дату, но исходя из того, что в Лефортовскую тюрьму его поместили 16 августа 1937 года, можно уверенно датировать его октябрем-ноябрем того же года. Многое испытал Епифан Ковтюх в этой зловеще знаменитой тюрьме – и «удар зубодробительный», и «удар скуловорот», однако так и не признал себя виновным ни на предварительном следствии, ни тем более на судебном заседании Военной коллегии. Так и ушел он, один из немногих советских военачальников высшего звена, из жизни непокоренным, с гордо поднятой головой.

Не мог народ мириться и с тем, что боевые командиры безропотно давали себя арестовывать, обыскивать, этапировать, оскорблять… В массовом сознании это было просто немыслимое преступление, кощунство, ибо герои народа несомненно обязаны яростно сопротивляться своему аресту, притом обязательно с оружием в руках. Видимо, именно на такой почве рождались легенды о мужестве и отваге героев гражданской войны в борьбе с опричниками Ежова-Берия.

Подтверждением тому служит легенда, получившая хождение в бараках Устьвымлага. Там один зек рассказывал, как при нем арестовывали комкора И.С. Кутякова, который в 1937 году, по словам рассказчика, командовал Приволжским военным округом (неточно – он был заместителем командующего этим округом. – Н.Ч.), а рассказчик в то время работал военным комендантом на маленькой станции. В изложении зека события развивались следующим образом. Получив телеграмму о том, что с таким-то поездом едет в Москву командующий округом, комендант посмотрел расписание и увидел, что поезд приходит в час ночи и стоит три минуты. Но мало ли что! Вдруг командующий посмотрит в окно, выйдет на платформу?.. Старый служака вздохнул и решил остаться на ночь в своей конторке, окна которой выходили на перрон.

В поздний ночной час подошел поезд, комендант с удовольствием удостоверился, что в последнем вагоне – полубронированном вагоне командующего – темно, все спят и можно спокойно возвращаться. И в это время увидел, как к вагону подошла группа людей и сцепщик стал отцеплять последний вагон.

– Что, командующий здесь остается? – оторопело спросил комендант, подойдя к этим людям.

– А ну, пошел ты отсюда туда и туда, – вразумительно ответили ему.

И комендант сразу же понял, что происходит, ибо это было лето 37-го года и первичные основы грамотности уже спускались ниже наркомов, членов ЦК, командармов и комкоров. Военный комендант убежал в свою пристанционную комнатушку и стал из окна смотреть на дальнейшее.

Вагон отцепили, поезд тихонько свистнул и ушел. Группа людей, обвитых портупеями, обвешанных кобурами, поднялась по вагонной лесенке и начала стучаться. В вагоне зажегся свет, дверь открылась и они зашли. Через некоторое время из вагона раздались общеупотребляемые крики гнева и возмущения, затем дверь открылась и ночные гости стали один за другим выпадать из вагона, подгоняемые пинками босой ноги. После того как мордой о перрон шлепнулся последний энкавэдэшник, в освещенном проеме показался командующий округом в подштанниках, с шашкой в руке. Потом дверь вагона захлопнулась…

«Проводившие операцию» отряхнулись и побежали на вокзал. Освещенный вагон стоял на главном пути, загораживая движение. Через какое-то время маневровый паровозик стал подходить к вагону, явно для того, чтобы увести его на дальние пристанционные пути. Но не успел он приблизиться к преступному вагону, как по нему раздалась пулеметная очередь. Вагон командующего был изготовлен для поездок на фронт, он был полубронирован, его площадки были полностью бронированы и имели пулеметы с боевым запасом… Не удалась попытка приблизиться к отстреливающемуся вагону и с другой стороны. Уже шел второй час неудачной «операции», движение по важной железнодорожной магистрали было приостановлено.

Комендант увидел новую попытку. Теперь к вагону шел только один человек. На нем отсутствовали кобура и ремни, в поднятой руке он нес белый платок – не было сомнений, что это парламентер. В вагон он был пущен. Через десять минут он вышел из вагона и почти бегом пошел к своим товарищам, ожидавшим его у входа в вокзал. Дальше случилось нечто совершенно неожиданное для военного коменданта: «они» все бросились в его контору.

– Давай, иди к командующему!

– Да я, да разве он меня…

– Давай, тебе говорят! Он тебя требует. Иди как положено!

Спорить не приходилось. Оцепеневший от страха комендант поправил гимнастерку и фуражку, принял уставно-молодцеватый вид и направился к вагону. Дверь в нем открылась, и он увидел Кутякова. Уже одетого, с прицепленной шашкой, с маузером в руке.

– Товарищ комкор, военный комендант станции по вашему приказанию прибыл. Докладываю…

– Ладно, ладно, давай без этих. Ты военный или же из этих б…?

– Я с восемнадцатого года, товарищ комкор…

– Где служил? В каких частях? В каких сражениях участвовал? Кто был командиром вашей армии и дивизии?

После того как Кутяков уверился, что комендант не «из этих», он ему сказал, чтобы он пошел на телеграф и по прямому проводу вызвал к аппарату Ворошилова… И чтобы задал ему сначала три вопроса. А затем доложил ситуацию и просил дальнейших указаний. Не дав ему задать вопрос, Кутяков устало сказал:

– Иди, иди – это они все сделают, вызовут… Твое дело задать вопросы и получить ответ. Ленту принесешь сюда.

«В три или четыре часа ночи к аппарату подошел народный комиссар и маршал. Не помню все три вопроса, которые мне пересказал бывший комендант. Помню только один: «Кто жена тетки?». Очевидно, Кутяков был лично дружен с Ворошиловым, у них были общие друзья, со своими домашними кличками, и на вопросы Кутякова мог ответить только сам Ворошилов. Друг Кутякова ответил на все три вопроса и дальше передал: «Приказываю сдаваться и ехать в Москву, где я во всем сам разберусь…»

– Пришел в вагон, отдал ему ленту, он одним духом ее прочитал и аж глаза закрыл… Тут я повернулся и убежал, даже не смог уйти, как положено по уставу… – закончил свой рассказ бывший комендант: немолодой, с дистрофически пухлым лицом, заросшим грязной, седой шерстью. Смерть уже витала над ним…[253]

Что можно сказать о содержании описанного эпизода? Прежде всего то, что Иван Семенович Кутяков здесь представлен в весьма окарикатуренном виде, этаким сценическим героем, наподобие военных персонажей из юнармейского цикла пьес И. Бабеля. В действительности же комкор Кутяков нисколько не походил на портрет, нарисованный военным комендантом. Крестьянин по происхождению, он был достаточно тонкой натурой, начитанным и грамотным командиром РККА, не чуждым литературы и искусства. Несмотря на чрезвычайно хлопотную жизнь командира дивизии и корпуса, Кутяков все же смог найти время и написать несколько документально-художественных книг, получивших положительную оценку специалистов и массового читателя. Большинство из них так или иначе были связаны с именем В.И. Чапаева – его предшественника на посту начальника 25 й стрелковой дивизии в годы гражданской войны.

Что же касается личной дружбы Кутякова с наркомом Ворошиловым, то это чистейшей воды вымысел. Хотя военная судьба весьма капризная дама, но и она за все годы гражданской войны так и не свела близко этих двух людей. И это несмотря на то, что 25 я Чапаевская дивизия и 1 я Конная армия, где служил Ворошилов, длительное время соседствовали в боях с белополяками. Затем Кутяков становится слушателем Военной академии РККА, а Ворошилов – народным комиссаром и Председателем Реввоенсовета СССР. А это уже дистанция огромного размера и поэтому никакой речи о личной дружбе не могло и быть. Познакомились же они, когда Кутяков после окончания академии стал командовать в БВО сначала дивизией, а затем корпусом на весьма редких тогда учениях и маневрах. И только приняв столичный 2 й стрелковый корпус, Иван Семенович по долгу службы стал более часто общаться с наркомом и его окружением.

Все современники Кутякова были единодушны в том, что по уровню своей подготовки и командирской зрелости он был вполне подготовлен к руководству войсками округа. Однако, как он не раз справедливо высказывался в частных беседах, нарком его «затирал», держал в черном теле на вторых ролях. Вот тебе и «друг»! Вот тебе и знание секретных домашних кличек!

Сюда надо добавить и еще одно важное обстоятельство. Из материалов реабилитации И.С. Кутякова известно, что при его аресте 15 мая 1937 года у него, наряду с другими документами и наградами, был изъят личный дневник, который он вел в течение нескольких лет. В нем Кутяков неоднократно допускал резкие выпады против вождей партии и правительства, руководства Красной Армии и лично против наркома К.Е. Ворошилова. В этом дневнике также нашли отражение мысли и мнения Кутякова, часто негативного плана, которые он поведал бумаге после заседаний Военного совета при наркоме обороны, а также после сессий ВЦИК, членом которых он состоял до дня своего ареста. Его резкие выступления в этих органах, принципиальная критика имеющихся недостатков не, раз вызывали недовольство у Ворошилова, являясь поводом для ответной критики и соответствующих «оргвыводов».