Влюбленные женщины - Дэвид Лоуренс

В школу Урсула не вернулась. Она жила вместе с Беркином то на квартире, которую он снимал, то в доме у мельницы. Кроме Гудрун и Джеральда она ни с кем не виделась. Она пока еще не привыкла с своему новому положению, но чувствовала освобождение и прилив сил, как перед рассветом.

Однажды днем Джеральд сидел и беседовал с Урсулой в теплом кабинете дома у мельницы. Руперт еще не вернулся домой.

— Ты счастлива? — поинтересовался с улыбкой Джеральд.

— Очень! — воскликнула Урсула, несколько посерьезнев.

— Это видно невооруженным глазом.

— Видно? — удивилась Урсула.

Джеральд смотрел на нее с понимающей улыбкой.

— Слишком очевидно.

Урсуле это понравилось. Она на мгновение задумалась.

— А по Руперту видно, что он счастлив?

Джеральд опустил глаза и посмотрел в сторону.

— О да! — сказал он.

— Правда?

— Да, правда.

Джеральд замолчал, как будто было нечто, о чем ему запрещено говорить. Вид у него был грустный.

Урсула обладала удивительной чуткостью. Она задала ему вопрос, какой он хотел от нее услышать.

— Разве ты не можешь быть счастлив? — сказала она. — Ты тоже мог бы.

Джеральд помолчал.

— С Гудрун? — спросил он.

— Да! — воскликнула Урсула, глаза ее горели. И все же в атмосфере была некоторая напряженность, словно они говорили о чем-то желаемом, но недоступном.

— Ты думаешь, Гудрун согласится и мы будем счастливы?

— Да, я уверена, — заявила она.

Ее глаза округлились от восторга. Однако в глубине души она была смущена, зная свою самоуверенность и склонность принимать желаемое за действительное.

— Я так рада! — прибавила она.

Джеральд улыбнулся.

— Что тебя так радует?

— Рада за нее, — ответила Урсула. — Уверена, ты тот, кто ей нужен.

— Ты так думаешь? — сказал Джеральд. — Но согласна ли она с тобой?

— Не сомневаюсь! — необдуманно воскликнула Урсула. Однако немного поразмыслив, смущенно прибавила: — Хотя Гудрун не так проста. Ее за пять минут не поймешь. Тут она отличается от меня. — И Урсула рассмеялась, просияв своим необычным, открытым лицом.

— Так ты считаешь, что вы с ней не похожи? — переспросил Джеральд.

Урсула нахмурила брови.

— Нет, во многом похожи. И все же я никогда не знаю, чего от нее ждать.

— Вот как? — задумчиво произнес Джеральд. Он немного помолчал, а потом нерешительно произнес: — Я собирался просить ее уехать со мной на Рождество.

— Уехать с тобой? На какое-то время?

— Уж как она захочет, — ответил Джеральд с неопределенным жестом.

Оба несколько минут молчали.

— Может быть, — нарушила молчание Урсула, — она сразу же захочет вступить в законный брак. Сам увидишь.

— Увижу, — улыбнулся Джеральд. — Но если этого не произойдет, может ли она, как ты думаешь, поехать со мной за границу на несколько дней или на пару недель?

— Думаю, да. Я ее спрошу, — ответила Урсула.

— А что если нам поехать вчетвером?

— Всем вместе? — Лицо Урсулы осветилось радостью. — Было бы весело, правда?

— Думаю, очень, — подтвердил Джеральд.

— И тогда бы ты все понял, — сказала Урсула.

— Что именно?

— Как обстоят дела. Медовый месяц перед свадьбой — в этом что-то есть.

Урсуле понравилась ее острота. Джеральд рассмеялся.

— Думаю, иногда это может сработать, — согласился он. — Хорошо бы, чтобы и в моем случае сработало.

— Конечно! — воскликнула Урсула. И прибавила с сомнением: — Может, ты и прав. Каждый должен поступать, как хочет.

Вскоре пришел Беркин, и Урсула пересказала ему разговор с Джеральдом.

— Гудрун! — вскричал Беркин. — Да она прирожденная любовница, так же, как и Джеральд — любовник по самой своей природе — amant en titre[115]. Кто-то сказал, что все женщины делятся на жен и любовниц. Гудрун — любовница.

— Мужчины тоже делятся на любовников и мужей, — сказала Урсула. — Но почему нельзя быть и тем, и другим?

— Одно исключает другое, — рассмеялся Беркин.

— Тогда я выбираю любовника, — воскликнула Урсула.

— Нет, только не ты, — возразил Беркин.

— Любовника! Выбираю любовника! — восклицала она.

Беркин целовал ее и смеялся.

Спустя два дня Урсула собралась забрать свои вещи из дома в Бельдовере. Переезд состоялся — семья покинула дом. Гудрун жила на квартире в Уилли-Грин.

Родителей Урсула не видела со дня своего замужества. Она пролила много слез из-за разрыва, однако не видела никакого смысла в примирении! Как бы то ни было, домой она не вернулась. Ее вещи просто оставили в доме, и вот теперь ей в обществе Гудрун предстояло забрать их.

День был ветреный, небо окрашено красным. Подойдя к дому, сестры увидели темные, пустые окна — покинутое жилье производило пугающее впечатление. Опустевший, без мебели холл наполнил их сердца холодом.

— Я не решилась бы войти сюда одна, — призналась Урсула. — Меня страх пробирает.

— Урсула! — воскликнула Гудрун. — Разве не удивительно? Ты жила здесь и ничего подобного не чувствовала! И как я могла прожить здесь больше дня, не испытав этого ужаса? Непостижимо!

Они заглянули в большую столовую. Просторная комната показалась им хуже тюремной камеры. На широких окнах в эркерах не было штор, на голом полу резко выделялись границы между темной и светлой полировкой. На выцветших обоях обозначились темные места, где стояла мебель или висели картины. Стены выглядели сухими, тонкими, неосновательными, светлый настил тоже выглядел хлипким — с искусственным черным плинтусом. Ничто здесь не вызывало никаких чувств — то было просто огороженное место, лишенное смысла, что особенно подчеркивали оклеенные обоями стены. Где они — на земле или болтаются между небом и землей в картонной коробке?

— Подумать только, ведь мы здесь жили! — сказала Урсула.

— Страшно представить, — отозвалась Гудрун. — Кто же мы такие, если выросли здесь?

— Ужас! — не выдержала Урсула. — Действительно ужас!

Она обратила внимание на лежавшие у каминной решетки обгоревшие номера «Вог», с женщинами в вечерних платьях на обложках.

Сестры перешли в гостиную. Еще одно безжизненное помещение — ни ценности, ни смысла, только невыносимое ощущение бумажного заточения в небытии. Кухня выглядела более основательно — из-за красной плитки на полу и плиты, но там было холодно и неуютно.

Шаги сестер гулко раздавались на пустой лестнице. Каждый звук эхом отдавался в их сердцах. Громко топая, они прошли по такому же пустому коридору. У стены напротив комнаты Урсулы были свалены ее пожитки — чемодан, корзинка с принадлежностями для рукоделия, книги, жакеты, шляпная коробка, вся эта груда вещей казалась заброшенной и жалкой среди повсеместной сумрачной пустоты.

— Веселенькое зрелище, а? — сказала Урсула, глядя на брошенные вещи.

— Да уж, — протянула Гудрун.

Сестры энергично принялись за работу — перетаскивали вещи к входной двери. Вновь и вновь возвращались они в пустой, наполненный гулким эхом дом. Все вокруг издавало какие-то несерьезные, бессодержательные звуки. Находящиеся в глубине дома пустые, невидимые комнаты излучали почти непристойные флюиды. Схватив последние оставшиеся вещи, сестры почти бегом выбрались на улицу.

Но снаружи было холодно. Женщины ждали Беркина — он должен был приехать на автомобиле. Им пришлось вернуться в дом и подняться по лестнице в спальню родителей, откуда было видно дорогу и мрачный закат, в котором красные полосы чередовались с черными.

Они сидели у окна, ждали и машинально оглядывали родительскую комнату — пустую и настолько бесцветную, что становилось страшно.

— Да, эту комнату невозможно назвать священной, правда? — вырвалось у Урсулы.

Гудрун медленно обвела взглядом спальню.

— Немыслимо, — сказала она.

— Иногда я думаю об их жизни — отца и матери, их любви, супружестве, о нас, детях, нашем воспитании… хотела бы ты, Рун, прожить такую жизнь?

— Нет, Урсула.

— Все кажется таким ничтожным — эти две жизни, какой тут смысл? По сути, если б они не встретились, не поженились, не жили вместе — это не имело бы никакого значения, разве не так?

— Да, но точно ничего не известно, — ответила Гудрун.

— Конечно.

— Если б я знала, что и моя жизнь будет такой же, я бы сбежала. — Гудрун помолчала. — Кстати, никто не рассчитывает прожить заурядную жизнь — ни один человек, — продолжала она. — У тебя, Урсула, все по-другому. Ты с Беркином будешь вне этой суеты. Он особый человек. Но с обычным человеком, чья жизнь привязана к одному месту, брак невозможен. Наверное, существует — и действительно существует — множество женщин, которые стремятся к такому браку и не могут представить себе ничего лучшего. А вот я при одной только мысли об этом схожу с ума. Нужно быть свободной — вот что самое важное. Можно лишиться всего, но не свободы. Нельзя стать миссис Пинчбек-стрит, 7, или Сомерсет-Драйв, или Шортлендз. Ни один мужчина не заслуживает такой жертвы, ни один! Выйти замуж можно за вольного стрелка или за товарища по оружию, за Glücksritter[116]. Связываться с человеком, занимающим положение в обществе, невозможно, просто невозможно!