Роковая ошибка княгини - Ирина Сахарова

Сашенька не сдержалась, и расхохоталась в голос, а Никифорова вместе с ней.

«Это ж надо было так назвать Викентия Иннокентьевича!», думала Саша, заходясь в приступе смеха, и очень надеясь, что это не очередное преддверье истерики.

— А что с поясницей? — спросила она, отсмеявшись.

— Да побаливает что-то, — призналась Марья Станиславовна, с любопытством глядя на Александру. — А тебе будто и впрямь интересно слушать дряхлую старуху и смотреть на её болячки?

— А как же не интересно? — совершенно серьёзно спросила Александра. И, подумав немного, решила добавить для большей правдоподобности: — Этот «очкастый», как вы выразились, велел мне заниматься вами до тех пор, пока вы полностью не излечитесь, так что вам от меня в любом случае никуда не деться!

— Ха-ха, да мне от тебя никуда не деться хотя бы потому, что я, как видишь, парализована и не могу самостоятельно и шагу ступить, даже по нужде! — с этими словами неунывающая Никифорова рассмеялась, но следующий вопрос задала уже серьёзно: — А за что это он тебя?

— Не поняла?

О-о, на самом деле она всё поняла! А если и не поняла, то только то, каким образом Никифорова, вроде бы, пребывающая в глубоком маразме, умудрилась так живо обо всём догадаться?

— Я имела в виду эти твои слова. Он велел тебе поставить меня на ноги? Меня?! Он, должно быть, не видел моего личного дела? — Изогнув белёсую бровь, вопрошала Марья Станиславовна. — Так вот, я солгала тебе вначале, когда сказала, что мне шестьдесят. Хотела казаться моложе в обществе такой хорошенькой девчушки, чтобы выдержать конкуренцию! Мне девяносто семь. В июле будет девяносто восемь. И я, как ты видишь, парализована на левую сторону практически полностью, хорошо ещё, что лицо паралич не тронул, и разговаривать могу без проблем. И этот очкастый, видимо, напрасно считается лучшим врачом города, если не понимает очевидного: меня уже невозможно спасти.

— Напрасно вы так, — попробовала, было, Александра, но Марья Станиславовна покачала головой.

— Не надо утешений. Я не настолько глупа, чтобы не понимать очевидного. Я не жилец, это и младенцу ясно. Ничего удивительного, в мои-то годы.

— Вы… извините, может, это бестактно прозвучит… но у вас удивительная ясность ума для человека, пережившего четыре инфаркта к девяноста семи! — Рискнула-таки сказать Александра, и Никифорова снова рассмеялась.

— А ты, я вижу, читала мою историю, в отличие от очкастого?

— О, да.

— И как? Тоже думаешь, что есть за что бороться?

— Я бы попробовала, — уклончиво ответила Александра, имея в виду то ли саму себя на месте Никифоровой, то ли свой нераскрытый потенциал. Марья Станиславовна улыбнулась.

— Да я и так, как видишь, пробую. Но старость упрямо тянет назад, — махнув рукой, она сказала: — Они меня ненавидят все! Беленькая эта, Вера Гурко, смотрит вроде дружелюбно, а у самой в глазах так и читается: «Чтоб ты поскорее сдохла, старая карга! Лежишь тут, место занимаешь, а у нас солдатиков раненых целый вагон некуда размещать!» Что, не так?

Так.

Саша сама слышала вчера, как Вера жаловалась тёте Клаве, что к прибытию следующего воинского эшелона девать солдат станет совсем некуда, а некоторые, имеется в виду Никифорова, на этом свете так зажились, что уже и совестно — пора бы дать дорогу молодым. На что тётя Клава возмущённо махала руками, и кляла Веру за чересчур острый язык. Она всё понимала, сама была уже немолода. Но Вера по-прежнему оставалась неумолима.

— Задушит она меня подушкой однажды, — предрекла Никифорова.

— Кто, Вера? — Александра вновь рассмеялась. — Помилуйте, Марья Станиславовна! Она, может, только на словах жестока, а в жизни и мухи не обидит!

— Ну, ладно, — не стала спорить старушка. — Не она. Тогда эта тощая мымра точно задушит! Своими куриными лапками вот как возьмёт за горло, и — прощай Марья Станиславовна, поминай как звали!

— Марина… Викторовна? — смеясь сквозь слёзы, уточнила Александра. Описать жену Викентия Воробьёва у старушки тоже получилось очень похоже.

— Она! Всё время имя её забываю! А надо бы, врага своего забывать нельзя! Слыхала ли ты, что она однажды намеренно пациентку на операционном столе ножом заколола, потому что та посмела на её мужа, упыря этого очкастого, не так посмотреть?

— Это вы уже выдумываете! — справедливости ради, сказала Александра.

— Выдумываю? А ты поспрашивай! У дородной этой тётки спроси, что на молочницу деревенскую куда больше похожа, чем на медсестру. Только усов от молока не хватает, право слово!

— Тётю Клаву? — снова прыснула Александра.

— Её, родимую. Вот кто первая сплетница в больнице, мигом всю подноготную про каждого выведает! Ты спроси, спроси, как эта тощая курица пациентку свою угробила! Она тебе расскажет, да ещё и от себя добавит, чтобы ты особенно не обольщалась. Так что, гляди, аккуратнее у меня! Лишний раз на очкастого не смотри, а то эта Марина и тебя укокошит!

— Я?! Господи, да он старше моего отца на два года! Нет-нет, на этот счёт точно не волнуйтесь.

— Смотри мне! Ты девчонка хорошая, не хотелось бы тебя раньше времени терять.

— Нет-нет, ничего такого не будет. И в жизни больше на Викнетия Иннокентьевича не гляну!

— Ха-ха, вот и не надо! Одни беды нам, девочкам, от этих мужчин! — голубые глаза Никифоровой вдруг зажглись озорным блеском. — А у тебя-то есть кто на примете? Ну, чтобы не из докторов, а так, для души.

До чего же пожилые женщины падкие на любовные истории! Александра улыбнулась — отказывать Марье Станиславовне в исповеди было бы, кажется, нечестно. Какие ей ещё здесь радости, бедняжке, кроме задушевного разговора с внимательным собеседником или собеседницей?

— Есть, — созналась она.

— Из пациентов?

— М-м, нет.

— Только не говори, что из докторов! Не поверю, что Сёмка — не годится он для тебя. Макаров? Макаров и для меня-то слишком стар, а-ха-ха! Ипполит Сидоренко? О-о, лет двадцать назад, может, ещё и да, а ныне — смех один! Ну, говори, не томи!

— Он и вовсе не из больницы.

— А-а, ясно. А кто? Достойной профессии? Или, может, студент?

— Нет, не студент.

— Конюх? Кучер? Почтальон? Только не говори, что военный, умоляю, не говори… это так печально выйдет! Война же, как-никак.

— Нет. Вообще-то, он граф.

— Дворянин?! — Ахнула Никифорова, и тотчас же зажала рот здоровой рукой. — Оххх… прости… я, конечно, ни в коем случае не имела в виду, что дворянин это слишком жирно для какой-то там медсестры, как тебе, наверное, и показалось… Нет… нет-нет, я не это имела в виду, конечно же нет! Я тебя обидела?

— Ничуть, — Александра мило улыбнулась. — Я привыкла к такой реакции, если честно.