Холодные игры - Наталья Майорова

– Мама и сестра там… на прииске? – отрывисто спросила Любочка. – С ними… с ними ничего не случилось?

– Леокардия Власьевна и милейшая Надя абсолютно не пострадали. Хлопочут над пострадавшими, как добрые самаритянки. Успокойтесь за них и… Так вы поможете мне?

– Да, я же сказала! – Любочка поднялась с кресла. В ее движениях и словах появилась фамильная резкость. – У нас в сарае есть люк. Под ним – старый погреб. Им не пользуются много лет. Там сухо. Когда мы были маленькие, мы там играли в разбойников и пещеры. Там есть лежанка, другая мебель, посуда, мы все туда притащили или смастерили сами. Аглая умеет плотничать, сколотить стол, табуретку – удивительно, правда? Вы будете там. Никто не узнает. Еду я вам принесу. Потом выйдете на тракт и… Нужно будет лошадь достать, но я вам и тут, если хотите, помогу…

– Спасибо тебе, Любочка! – тепло поблагодарил девушку Николаша. – Ты меня нынче спасаешь. Не думай, что я позабуду…

– А я и не думаю, – усмехнулась Любочка и внимательно, словно покупая в лавке, оглядела стройную фигуру Николая. – Пойдемте, может Аглая из гостей вернуться. Она не болтлива, но ей знать ни к чему.

Еще никто никакого завещания не оглашал, еще и тело Ивана Парфеновича Гордеева не было предано земле, а уже все, кому надо и не надо, знали: гордеевские капиталы, прииск, завод, лесопильни, промыслы, места на ярмарке и т. д. и т. п. – все как есть отписано дочери. Новость сия людей слегка пришибла. Это что ж теперь будет? Хозяина нет, Печиноги нет, в приисковом поселке казаки едва порядок удерживают… И во главе всего – малахольная богомолка?! «Анархия!» – провозгласил то ли господин Коронин, то ли какой-то нахватавшийся от него школяр. Егорьевцы побежали запирать ставни.

Но анархии не случилось. В городе железной рукой распоряжался прибывший из Ишима исправник. Марья Ивановна Гордеева, поднявшись после долгого тяжелого беспамятства, вместо того чтоб утонуть в рыданиях и молитвах – как ожидали, – тихо и спокойно взялась наводить порядок. Сперва – в доме. Надо было готовиться к похоронам. Мефодий, который отчаялся добиться толку от оцепеневшей Марфы Парфеновны – она не отходила от тела брата и обращений к ней, казалось, не слышала, – с удивлением встретил в Маше полную дееспособность и понимание насущных проблем. Она говорила и делала именно то, что надо. Пожалуй, только одно ее распоряжение малость поставило Мефодия в тупик.

– Нужно найти человека.

Голос у нее был слишком ровный, и взгляд все время застревал на каком-нибудь случайном предмете. Это Мефодий очень понимал. Крепится барышня, едва-едва себя в руках держит – да ведь держит! Ну, коли нужен ей человек, достанем человека, какого захочет.

– Что за человек-то, барышня?

– Не знаю. Он в поселке должен быть… или на Выселках. Я расскажу, каков с виду. Боюсь, что его могли арестовать. Он очень нужен, необходим просто.

– Зачем?

Это спросил уже не Мефодий – Серж Дубравин.

Он нашел Машу в кладовой. Аниска стояла в дверях (внутрь ни за что на свете заходить теперь не соглашалась!) и принимала у нее банки с чаем, цукатами, пряностями – для поминок. Серж не хотел говорить при этой девице, у которой уши вслед за звуками так и поворачивались. Да что делать! Повидаться с Машей наедине до сих пор никак не находилось случая. Все время или толпа, или она у себя. Впору пить ежевичную настойку да в спальню к ней вламываться!

– Зачем искать человека? Я ведь знаю какого, я видел…

Маша, мягко отстранив Аниску, вышла из кладовой.

– Видел – и спрашиваешь?

Она подняла на него глаза. Взгляд – почти как раньше – открытый, чистый, с золотистыми искрами. У Сержа всегда, когда он смотрел в ее глаза, легчало на душе и уже не хотелось ковыряться в себе, грехи подсчитывать – будто все прощено заранее! Но теперь, поглядев, он наткнулся на прозрачную стенку.

Она хотела что-то еще сказать – но передумала. Отослала Аниску в кухню, сама пошла к себе. Молча, как знала, что Серж от нее не отстанет. Он и не отстал. Дошли до закрытой двери в гостиную, за которой на столе, при задернутых шторах и завешенных зеркалах, стоял гроб с телом ее отца. Маша возле этой двери задержалась, он вдруг испугался: споткнется! Но не споткнулась. Она вообще теперь ходила так, будто забыла о своей хромоте, хотя хромала не меньше прежнего.

– Ох, не знаю, – она глянула на него через плечо, – ну… сюда, что ли, – толкнула дверь под лестницей – в комнатушку, где стояли шкапы и лежали друг на друге баулы и корзины. Снова обернулась к Сержу. – Вы ведь поговорить со мной хотите, да? Я не знаю где. Везде зеркала эти черные…

Голос жалобно дрогнул, и Серж тут же шагнул к ней, взял за руки.

– Машенька!

– Не надо, – она, не отнимая рук, остановила его взглядом, – не надо меня жалеть, ладно? Иначе я… Мы ведь говорить хотели. Вот, давайте будем говорить.

Серж растерялся. Она была близко… почти так же близко, как тогда, в ту невозможную крещенскую ночь над полыньей, в коконе света среди тьмы кромешной… Только не трепетала, как тогда, и не вспыхивала от одного его присутствия – как неизменно до сих пор; оказывается, он успел к этому привыкнуть! И, черт возьми, только сейчас понял, до чего это было славно. Сейчас – когда она просто стояла рядом. Он до сих пор никогда еще так не терялся перед женщиной.

– Машенька, мы ведь были на «ты»? Вот и в-вы сами… только что…

– Были, сглупа, – она вздохнула, – я и сама не пойму еще, Сережа… Сергей Алексеевич.

Митя! Митя, хотел он поправить, мгновенно возмутившись, да осекся вовремя. Она произнесла это «Сережа» так легко, будто никогда его Митей и не называла.

– Вы спрашивали зачем. Я тоже спрошу. Только не обманывайте меня, ладно?

Он опять ничего не сказал, проглотив пылкие уверения: да как можно, Машенька, да никогда, ни за что!..

Молчи уж, единожды солгавший.

– Вы мне скажите только: вы – знали? Знали, что он жив?

Серж молча отрицательно покачал головой. Маша внимательно посмотрела на него и облегченно перевела дыхание.

– Хорошо. Я вам верю. Но вот, представьте, он жив. И он – единственный здесь, кто в горном деле разбирается. Понимаете?

– Так вот вы о чем… – Он, машинально выпустив ее руки, отступил.

– Ну да. Погодите, Сережа, – она вскинула ладонь, – вы прежде всего поймите, что я не хочу ничего менять. Пусть как батюшка задумал, так и будет. Он сказал, у вас хорошо с рабочими получается.

Она помолчала. Взгляд на секунду сделался отстраненным, будто она забыла, с кем говорит и о чем. Но тут же взяла себя в руки.

– Вы согласны?