Очищение - Роберт Харрис

Этому выдающемуся типу было в то время сорок лет. Он родился в Кадисе, был финикийцем по происхождению, занимался торговлей и был очень богат. Кожа его была темной, волосы и борода цвета воронового крыла, а зубы и белки глаз напоминали цветом полированную слоновую кость. Он очень быстро говорил, много смеялся, откидывая свою маленькую голову как бы в восторге от услышанной шутки, и большинство самых скучных людей в Риме чувствовали себя в его присутствии неутомимыми шутниками. У Бальба был дар пристраиваться к властным фигурам — сначала к Помпею, под командованием которого он служил в Испании и который организовал ему римское гражданство; а затем к Цезарю, который подхватил его в Кадисе во время своего губернаторства и назначил главным инженером армии, когда завоевывал Лузитанию, а затем привез в Рим в качестве своего посыльного. Бальб знал всех, даже если эти «все» не знали его, и в то декабрьское утро он вошел к Цицерону с широко раскрытыми руками, как к своему ближайшему другу.

— Мой дорогой Цицерон, — сказал посетитель с сильным акцентом, — как ты поживаешь? Выглядишь ты просто прекрасно, как и всегда, когда мы встречаемся!

— Как видишь, я мало изменился, — Цицерон жестом предложил ему сесть. — А как поживает Цезарь?

— Великолепно, — ответил Бальб, — совершенно великолепно. Он просил меня передать тебе самые теплые приветы и заверить в том, что он твой самый большой и верный друг в мире.

— Тирон, пора пересчитывать ложки, — обратился ко мне Цицерон, и Бальб захлопал в ладоши, засучил ногами и, образно говоря, зашелся от смеха.

— Очень смешно — «считать ложки»! Я передам это Цезарю, и ему это очень понравится! Ложки! — Он вытер глаза и восстановил дыхание. — О боги! Но если серьезно, Цицерон, то если Цезарь предлагает свою дружбу, то он делает это не просто так. Он считает, что в этом мире дела гораздо важнее слов.

Перед Цицероном лежала гора документов, требующих его внимания, поэтому он сказал усталым голосом:

— Бальб, ты, по-видимому, пришел с поручением. Говори и не тяни время, хорошо?

— Ну конечно. Ты очень занят, я же вижу. Прости меня, — он прижал руку к сердцу. — Цезарь просил меня передать тебе, что они с Помпеем договорились. Они договорились раз и навсегда решить этот вопрос с земельной реформой.

— И на каких же условиях? — спросил хозяин у Бальба, при этом он взглянул на меня: все происходило именно так, как он и предсказывал.

— Публичные земли в Кампанье будут разделены между разоруженными легионерами Помпея и теми из римских бедняков, которые захотят стать фермерами. Проведением реформы будет руководить комиссия из двадцати человек. Цезарь очень надеется на твою поддержку.

— Но ведь это почти точная копия закона, который он пытался протащить в начале моего консульства и против которого я тогда выступил, — недоверчиво рассмеялся Цицерон.

— Да, но с одной большой разницей, — сказал Бальб с гримасой. — Только пусть это останется между нами, хорошо? — Его брови танцевали от восторга. Розовым языком он провел по краю своих белых зубов. — Официальная комиссия будет состоять из двадцати человек. Но планируется еще одна, внутренняя, которая будет состоять из пяти. И именно за нею остается принятие всех решений. Цезарь будет польщен — и это не просто слова, — польщен, если ты согласишься войти в ее состав.

— Правда? А кто же остальные четверо? — Это стало для Отца Отечества полной неожиданностью.

— Кроме тебя — Цезарь, Помпей, еще кто-то, чье имя назовут позже, — Бальб сделал эффектную паузу, как фокусник, перед тем как достать из пустой шляпы экзотическую птичку, — и Красс.

До этого момента Цицерон смотрел на испанца с некоторым презрением, как смотрят на шута: одна из тех рыбешек, которые кормятся вокруг крупных политических акул. Теперь же хозяин посмотрел на него с интересом.

— Красс, — повторил он. — Но он смертельно ненавидит Помпея. Как же он сможет сидеть рядом с ним в этой комиссии пяти?

— Красс — близкий друг Цезаря. И Помпей — тоже близкий друг Цезаря. Поэтому, в интересах государства, Цезарь выступил в качестве свахи.

— Думаю, что он сделал это в своих собственных интересах. Но это не сработает!

— Именно это и сработает. Три человека встретились и договорились между собой. И ничто в Риме не устоит против такого союза.

— Но если все уже решено, то при чем здесь я?

— Как Отец Отечества, ты пользуешься непререкаемым авторитетом.

— То есть меня приглашают в последний момент, чтобы придать всему этому респектабельный вид?

— Нет, конечно, нет. Ты будешь полноправным партнером, абсолютно полноправным. Цезарь просил меня передать тебе, что ни одно решение, касающееся управления империей, не будет принято без твоего согласия.

— Значит, эта комиссия будет в действительности исполнительным правительством государства?

— Именно.

— И сколько оно будет существовать?

— Прости?

— Ну, когда его распустят?

— Его никогда не распустят. Оно будет существовать всегда.

— Но это возмутительно! В нашей истории не существует прецедентов. Это будет первым шагом на пути к диктатуре!

— Мой дорогой Цицерон, послушай…

— Наши ежегодные выборы станут никому не нужными. Консулы превратятся в марионеток, а Сенат можно будет распустить. Эта внутренняя комиссия будет распределять всю землю и налоги.

— Она принесет стабильность.

— Она приведет к клептократии!

— Ты что же, отказываешься от предложения Цезаря?

— Скажи своему хозяину, что я благодарен ему за то, что он еще помнит обо мне, что я не желаю в жизни ничего, кроме его дружбы, но на это его предложение я никогда не соглашусь.

— Ну что же, — сказал Бальб, и было видно, что он шокирован, — он будет разочарован, так же, как Помпей и Красс. Думаю, что они захотят получить гарантии, что ты не будешь выступать против них.

— Естественно!

— Да, потому что они хотят избежать неприятных сюрпризов. Ты же понимаешь, если им придется столкнуться с оппозицией, то они должны быть к этому готовы.

— Ты можешь передать им, что больше года я сражался в интересах Помпея, чтобы его ветераны были справедливо вознаграждены, — и сражался в основном именно с Крассом. Ты можешь передать им, что от этого я не отступлюсь, — произнес Цицерон, едва сдерживаясь. — Но я не хочу быть частью секретных переговоров, результатом которых будет создание правительства, грозящего стране диктатурой. Это превратит все, за что я боролся всю свою жизнь, в фикцию. А теперь, я думаю, ты можешь убираться.