Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Прошлогоднее раздражение Антона, тяготившие его отношения с Ликой и Потапенко, а также воспринятые им идеи немцев-женоненавистников — все это вылилось в рассказ под названием «Ариадна». Его героиня получила имя девушки, когда-то разбившей жизнь чеховскому учителю латыни Старову. Яркостью своей натуры она обязана Лидии Яворской, а превратностями судьбы — Лике Мизиновой. Как и Лике, Ариадне не удается заманить в свои сети рассудительного рассказчика Шамохина — она вступает в связь с беспечным и женатым Лубковым, который в Европе оставляет ее. В отличие от Антона, Шамохин приходит Ариадне на помощь и возвращается с ней в Россию; в отличие от Лики, беременность Ариадны возникает лишь в воображении Шамохина. Как и Потапенко, Лубков занимает без отдачи деньги у своего соперника. Сравнивая потребность Ариадны нравиться и лукавить с такими естественными проявлениями, как чириканье воробья или шевеление тараканьих усов, Шамохин перефразирует известное изречение Шопенгауэра. Историю своего романа Шамохин рассказывает Антону, встретив его на пароходе по пути из Одессы в Ялту, — это единственное чеховское произведение, в котором автор становится одним из действующих лиц. Выведя в герои случайного попутчика, утомляющего автора своей исповедью, Чехов устанавливает между ними дистанцию, хотя основная дилемма рассказа — ненавидеть женщин или принимать их такими как они есть — прежде всего занимает самого автора.

Рассказ предназначался журналу «Артист». Его редактор Куманин, предчувствуя финансовый крах издания (жить ему тоже оставалось недолго), решил свернуть дело и передал подписчиков журнала и контракты с его авторами, включая чеховский аванс в 620 рублей, в «Русскую мысль». В результате Лаврову и Гольцеву пришлось в конце 1895 года опубликовать рассказ, судя по всему, идущий вразрез с проповедуемыми ими идеями женского равноправия. Впрочем, Чехов смог уравновесить «Ариадну» рассказом «Убийство» — мрачнейшим примером жестокости, проистекающей из религиозного фанатизма; его сюжет был подсказан сахалинскими впечатлениями и Мишиными рассказами о жизни города Углича. В мае, после долгих мытарств в цензурном комитете (в «Русской мысли» его прозвали «чревом китовым»), вышла отдельным изданием книга «Остров Сахалин», еще более укрепившая чеховскую позицию в лагере либералов. Однако на этот раз Чехов решил навсегда расстаться с каторжным островом.

Мотив женоненавистничества прозвучит и в следующем чеховском рассказе, задуманном летом и напечатанном в «Русских ведомостях» в октябре, — «Анна на шее». Его название позаимствовано у брата Александра — так он называл первую жену, перед смертью долго болевшую и ставшую для него обузой. Чеховская Анна — юная девушка, вышедшая замуж за немолодого чиновника ради того, чтобы помочь обедневшей семье. Однако, осознав свою женскую привлекательность, она окунается в водоворот светской жизни и начинает открыто презирать мужа. Похоже, в тот момент Антона совсем не прельщала идея женитьбы, о которой то и дело твердил ему Суворин. В письме ему от 23 марта он колко заметил: «Извольте, я женюсь, если Вы хотите этого. Но мои условия: все должно быть, как было до этого, то есть она должна жить в Москве, а я в деревне, и я буду к ней ездить. Счастье же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, — я не выдержу. <…> Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день. NB: оттого, что я женюсь, писать я не стану лучше».

Глава 47 (июнь — сентябрь 1895) Высиживая «Чайку»

Летом 1895 года Антон впервые упомянул о своем архиве. Как и отец, он аккуратнейшим образом сохранял все письма и бумаги. Если кому-либо из родни требовался тот или иной документ, все обращались к Антону. Написав Суворину о том, что привел в порядок его письма, Антон, несомненно, встревожил «старика», отнюдь не желавшего, чтобы его сокровенные мысли стали всеобщим достоянием. С тех пор это стало ежегодным ритуалом, к которому Антон приобщил и Машу: письма делились на две категории — семейные и деловые; затем они раскладывались по коробкам и по авторам, причем Антон проставлял отсутствующие даты. Отныне, боясь скомпрометировать себя, корреспонденты Чехова поумерили откровенность или же писали ему исключительно в расчете на «пригодный для продажи» ответ. Антона забавляли их страхи, равно как и их надежды; одно из писем к Анне Ивановне Сувориной он надписал: «Не для „Русской старины“», однако его собственная эпистолярная манера со временем становится все более сдержанной.

Архив свидетельствует о возросшей чеховской самооценке. Несомненно, он предвидел, что войдет в разряд крупнейших современных беллетристов. В феврале умер Лесков, который миропомазал Чехова, как Самуил Давида, и мало кто искренне оплакал этого самого конфликтного из русских писателей. Даже Антон выразил негодование, что тот в завещании распорядился произвести вскрытие его тела, чтобы доктора убедились в своем заблуждении относительно диагноза болезни. Однако чеховская дневниковая запись 1897 года показывает, как высоко Антон ценил Лескова: «Такие писатели, как Н. С. Лесков <…> не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все — евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее форм, ее юмора…» А любимая присказка Лескова — «вы наступили на мою самую любимую мозоль» — нашла себе место в чеховской «Чайке».

В середине лета Мелихово опустело. Третьего июня после обеда Миша, Маша и Ваня отправились в южные края. Два дня они гостили у кузена Георгия в Таганроге. Маша впервые после отъезда в Москву вернулась в город своего детства и с удовольствием окунулась в Азовское море. Три недели спустя Ваня возвратился в Мелихово, а Миша и Маша повторили маршрут Антонова путешествия по Кавказу в 1888 году, доплыв морем до Батума, а затем по суше добрались до Кисловодска. Домой они вернулись ночью 28 июня, «худые, усталые, измученные, но в то же время жизнерадостные, весьма довольные», — докладывал Ваня жене Соне. В их отсутствие Антон наслаждался одиночеством, а Павел Егорович руководил вспашкой зяби, продавал сено, вызывал ветеринара[331] к больной корове и позволил себе роскошь — купил для кухни часы с боем.

В Мелихово снова начала наведываться Ольга Кундасова — Павел Егорович даже записал у себя: «живет у нас». Антон пожаловался на нее Суворину: «В большой дозе эта особа — покорно благодарю! Легче таскать из глубокого колодезя воду, чем беседовать с ней». Остаток лета астрономка провела у сестры в Батуме, в двух тысячах верстах от Мелихова. Впрочем, Антон стал с ней мягче, что она сама признала еще в прошедшем апреле: «Поражаюсь многим, что обнаруживается Вами за последнее время по отношению ко мне, поражаюсь потому, что я сама в настоящее время — почва каменистая, а было время, когда я была почвой доброй. (Прошу при чтении этого места письма не предаваться порнографическим соображениям, столь свойственным Вам.)»

Однако покладист Антон был отнюдь не во всем. Собирать с Кундасовой книги для библиотеки в психиатрической больнице он отказался. А вот Епифана Волкова, поджигателя из соседней деревни, он взял под свою защиту, и спустя год тот был выпущен из-под ареста по причине невменяемости (к тому же мировой судья был поклонником Чехова-драматурга). Младший сын дяди Митрофана, Володя, был исключен из духовной семинарии, и Антон стал подыскивать ему другое место учебы, чтобы тот избежал призыва на военную службу.

Спокойствие было нарушено 20 июня, когда в Мелихово приехала вдова дяди Митрофана, Людмила, с двумя дочерьми, Александрой и Еленой. Родственники гостили у Чеховых сорок дней. Антона девочки порадовали — обе были толковые и хорошенькие. Лишь Павел Егорович считал дни до их отъезда, даже при том, что Людмила Павловна усердно посещала заутрени и обедни в Васькине и Давыдовой пустыни. Проводив родню, через три недели Чеховы встречали новых гостей из Таганрога — вдову брата Евгении Яковлевны, Марфу Ивановну Лободу. Из всех сородичей Евгения Яковлевна относилась к ней с особенным теплом; вдвоем они ездили в монастырь на богомолье.

Чеховские раздумья над новой пьесой были прерваны известием о попытке самоубийства, и это происшествие будет вплетено в ее сюжет. В то время Левитан жил между Петербургом и Москвой в имении Горки, у любовницы Анны Турчаниновой. Как и Софья Кувшинникова, она была замужем и старше Левитана на 10 лет. У нее было три дочери, и по крайней мере одну из них он успел соблазнить. С Анной у него произошла размолвка; 21 июня он достал револьвер и выстрелил себе в голову. Рана оказалась неопасной, чего нельзя было сказать о душевном состоянии Левитана. Спустя два дня он писал Антону: «Ради Бога, если только возможно, приезжай ко мне хоть на несколько дней. Мне ужасно тяжело, как никогда. Приехал бы сам к тебе, но совершенно сил нет. Не откажи мне в этом. К твоим услугам будет большая комната в доме, где я один живу, в лесу, на берегу озера».