Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

индивидов вполне коррелирует с центральным догматом кальвинизма о Священном писании как единственном и непогрешимом стандарте вере и жизни, не нуждающемся ни в комментариях, ни в рациональных доказательствах. Как обычный человек подчиняется в мирских и духовных делах авторитету веры, так и колебания судьи в момент вынесения приговора должны быть подвластны духу и букве закона, служителем которого он является.

Самуэль Ромилли

Ответный памфлет С. Ромилли, как уже упоминалось, не имел такого оглушительного успеха. В сравнении с обличительными речами Мэдана, явно проповеднического толка, эссе Ромилли выдержано в лаконичном стиле профессионального законника, но, быть может именно поэтому, осталось практически неизвестным широкой публике. «Уголовное преследование всегда должно вестись во имя общественности и никогда не удовлетворять страсти отдельных людей»[1108], – выдвигает свой первый тезис Ромилли, и главной целью законодателя должно быть предотвращение преступлений, а не наказание преступников. Это самая ранняя работа молодого парламентария, в которой он начинает формулировать свою главную идею – наказание, адекватное преступлению, действует как несомненное средство удержания от преступного рецидива и служит общей превенции. Если между преступлением и назначенным наказанием не соблюдена «справедливая пропорция», эта цель не может быть достигнута простым террором наказания. Эту истину он называет «аксиомой уголовного права»[1109]. В связи с этим, трактат Мэдана (хотя С. Ромилли нигде не называет автора, а ссылается только на название работы) он заклеймил «неблагородной попыткой восстановить закон во всей его кровавой строгости, закон, основанный на принципах, которые сейчас так мало распространены и дышат духом, противоречащим гению современности»[1110]. Ромилли сравнивает трактат с «литературным спектаклем», рассчитанным только на то, чтобы прославить автора своей оригинальностью. Но, с горечью констатирует он, этот труд не предан забвению, на что практически всегда обречены подобные сочинения, но даже «некоторые из уважаемых судей, которым адресована эта работа, выказали склонность попробовать этот ужасный эксперимент, к которому он призывает»[1111].

Современный правовед П. Тепляшин убежден, что Самуэль Ромилли впервые с научно-теоретических позиций продемонстрировал взаимосвязь между ростом преступности и чрезмерной жестокостью наказаний[1112]. В рассматриваемом эссе Ромилли пишет: «Всякое наказание есть зло, но оно необходимо для предотвращения преступлений, которые являются большим злом. Поэтому всякий раз, когда законодатель назначает за какое-либо преступление наказание более суровое, чем требуется для предотвращения его совершения, он является источником чрезмерного зла; если он (законодатель – авт.) делает это сознательно, то он и несет ответственность за бессмысленную жестокость и несправедливость; если он допускает это из-за невежества и отсутствия надлежащего внимания к предмету, то виновен в преступном пренебрежении»[1113]. Ромилли указывает на логическую ошибку автора «Размышлений об исполнительном производстве», который убежден в том, что строгость оправдана необходимостью борьбы с разгулом преступности. В ответ он приводит примеры европейских государств, где высшая мера вменяется только за особо тяжкие преступления, за имущественные же преступления наказания другого рода, но краж и грабежей в этих государствах несравнимо меньше чем в Англии.

В рассматриваемом эссе Ромилли только начинал оттачивать свои политические и правовые взгляды, которые в начале XIX в. оформились в стройную программу целого движения за законодательное ограничение санкций в виде смертной казни в уголовном законодательстве Англии. В основе предложенной им либеральной альтернативы совершенствования уголовного законодательства был положен принцип, в соответствии с которым целью уголовного наказания должно в первую очередь выступать исправление преступника. Автор поддержал сторонников системы принудительного труда, который «прививал бы им [преступникам – авт.] принципы религии и морали, наставлял бы их в полезных профессиях и предоставлял бы им ресурсы для возвращения в общество полноценными членами»[1114].

Несомненно, эффект, произведенный «Размышлениями…» Мэдана был более громким, чем ответное слово Самуэля Ромилли. Это было следствием блестящей репутации сурового проповедника, равно как его высоким авторитетом в вопросах теологии и юриспруденции. Дальнейшее развитие английской уголовно-исполнительной политики и практики все равно придерживалось курса, обозначенного С. Ромилли и его единомышленниками. Однако, на свою аудиторию Мэдан произвел отрезвляющее впечатление, подобное эффекту ледяного душа, с удивительной прозорливостью предугадав потенциальные пагубные последствия либерализации уголовного правосудия, как силы, защищающей свободы и интересы граждан.

Анализируя цикличные тенденции английского правосудия 1750–1830 гг. Балч-Линдси резюмирует: «Кажется, нигде переход от карательной юстиции к альтернативным видам наказания не был таким спорным, как в Англии эпохи «Кровавого кодекса», которым страна пыталась защитить себя от роста преступности в течение целого столетия[1115]. Либеральные и просветительские пенитенциарные проекты продолжали резко контрастировать с практикой правосудия в Англии в течение этого периода. Приверженность влиятельных социальных групп к восприятию изложенных М. Мэданом идей консервативной альтернативы реформирования системы наказаний подтвердил небывалый тираж и популярность переиздания анонимного трактата 1701 г. «Виселица – недостаточное наказание для убийц, грабителей с большой дороги и взломщиков» в 1812 году. По мнению современного историка А. Кришера именно такая приверженность кальвинистским догмам и правовому консерватизму оставались серьезным препятствием к отмене смертной казни в Англии на протяжении долгого времени[1116].

Глава 9

Джон Брюстер: оформление теологии тюремного содержания

Взгляды преподобного Джона Брюстера представляют собой формирующиеся основы так называемой «prison religion» – теологии тюрьмы – комплекса религиозных воззрений и практик, базирующихся на соответствующих принципах принятия заточения как испытания, характерных для лиц, находящихся в заключении[1117].

Джон Брюстер

Публицистическое творчество Дж. Брюстера на пенитенциарную тематику свидетельствует о глубоком осмыслении заявленной проблемы не только с религиозной, но и социально-правовой точки зрения. Брюстер интуитивно осознает, что живет и пишет на изломе двух эпох в области английского уголовного правосудия: завершения эпохи «Кровавого кодекса» и формирования основ пенитенциарной системы: «народы, которые практикуют смертную казнь, даже в самой жестокой публичной форме, предваряя муками и пытками, смогли убедиться в том, что это не останавливает последующие преступления»[1118]. Следует особо отметить впечатляющую осведомленность провинциального викария в области передовой юридической мысли XVIII столетия. В его памфлете встречаются основные положения классического труда итальянского мыслителя Ч. Беккариа «О преступлениях и наказаниях», работы У. Блэкстона «Комментарии к английским законам». Дж. Брюстер неоднократно повторяет беккарианский тезис о том, что жестокость в исполнении наказаний не обуздывает рост преступности, а способы борьбы с этим социальным явлением могут быть найдены в организации превенции преступности и системы исправительного тюремного заключения. Рассуждая на предмет того, что «первый шаг на пути к предотвращению преступления – осознание его природы», автор уверен, что объяснить причину преступления – «задача для профессоров юриспруденции равно как