Тот Город (СИ) - Кромер Ольга

На открытке был указан обратный адрес: «Город Ухта, главпочтамт, до востребования, Корнееву А. Д.».

Всё это было так нелепо, и открытка, и текст, что я уставился на Осю, ожидая объяснений.

– Это от Кати, – сказала она. – В шестидесятом году она послала мне открытку. На мой старый адрес, конечно, довоенный, а Анна Васильевна уже умерла, и открытку просто забросили куда-то. Через год её дочь затеяла обмен, стала приводить комнату в порядок и нашла открытку. И позвонила мне. Мне необходимо туда съездить.

– Куда, – тупо спросил я, – в Ухту?

– Да не в Ухту, – нетерпеливо топнула она ногой, – в Тот Город. Ты же видишь, они дошли, он есть.

– Ося, – осторожно сказал я. – Прошло двадцать лет. Где он есть, Тот Город?

– Я знаю где. Я помню наизусть, до сих пор. Я должна была поехать тогда, сразу. А я струсила. Я только начала работать в Павловске, и Витас вернулся, и я побоялась. Решила, что потом, как-нибудь. Но больше нет потом. Это, скорее всего, моё последнее лето, надо ехать, и ты должен помочь мне с билетами, с гостиницей и прочей суетой.

– Зачем? – спросил я. – Зачем вам туда ехать?

Она задумалась, вертя в пальцах открытку, потом сказала:

– Время собирать камни. Время отдавать долги.

– Кому?! – возмутился я.

– Всем, кого я люблю. Пойми, я виновата перед ними, очень виновата.

– Потому что не стали частью этого вранья?

– Потому что не сказала правду. Они ушли туда из-за меня, они остались там из-за меня пятнадцать лет спустя, значит, именно я и должна их оттуда вызволить.

– А если им там хорошо? Если они не хотят вызволяться?

– Значит, оставшиеся мне год или два я проживу с чистой совестью, – улыбнулась она. – Неужели два года чистой совести не стоят нескольких бытовых неудобств?

– Предположим, что вы доберётесь до этой деревни, как её там – Озимь, Озябь? Вы говорили, что оттуда неделя, а то и две ходу по тайге, по дремучему лесу. И еду надо тащить с собой, и палатку.

– Я справлюсь, – высокомерно сказала она. – Это меня не пугает. Но я не хочу тратить силы и время на добывание билетов и прочую ерунду. Я всё равно поеду, даже если ты не согласишься помочь, но с твоей помощью всё было бы значительно проще.

– Можно, я подумаю? – спросил я.

– Подумай, – милостиво разрешила она. – До завтра. И обещай мне, что никому ни слова. Обещаешь?

– Обещаю, – буркнул я. Надежда, что Урбанас отговорит её, развеялась, едва успев возникнуть.

Думал я не день, а все три. Зная Осю, я понимал, что она не отступится. Я также понимал, что затея её опасная и бессмысленная. И, скорее всего, она права – это её последнее лето и последнее желание. Вывод напрашивался сам собой, но, наверное, мне очень не хотелось его делать, поэтому я и тянул.

Через три дня я вернулся к ней и сказал:

– Я еду с вами. Мы едем вместе.

– А как же твоя учёба?

– Мы поедем в сентябре, на каникулах.

– А твоя девушка? Вы собирались отдыхать вместе.

– Я ей всё объясню.

– А мама, Таня?

– Я разберусь, – сказал я, и она опустила голову, чтобы скрыть улыбку.

К концу августа мы были готовы. Я взял два билета на поезд до Ухты, забронировал два места в Доме колхозника, собрал два рюкзака и выдержал два неприятных объяснения – с матерью и с Ирмой.

Матери я сказал, что моей давней знакомой очень плохо, у неё рак, и о ней некому позаботиться. Поэтому на некоторое время я перееду жить к ней, тем более что у матери есть вернувшаяся в Питер Танька. Я обещал часто звонить и заходить, сказал, что это не больше чем на месяц, и в конце концов мать уступила.

Убедить Ирму я так и не смог. Она решительно не желала понять, почему, вместо того чтобы ехать вместе с ней на Рижское взморье в бархатный сезон, я отправляюсь чёрт знает куда по прихоти выжившей из ума случайной знакомой.

– Я поняла бы, если бы это была твоя тётя или бабушка, – сказала она. – Но совершенно чужой тебе человек?

Я вздохнул. Осиной истории Ирма не знала, каким-то шестым или седьмым чувством я понимал, что она не тот человек, которому стоит это рассказывать. А без предыстории всё и вправду выглядело как идиотский каприз больной старухи, желающей перед смертью посетить места своей молодости.

– Всё гораздо сложнее, – сказал я Ирме. – Можешь ты просто поверить мне на слово, что всё не так просто и я обязан ехать?

– Если ты не доверяешь мне и ничего не рассказываешь, почему я должна полагаться на твоё слово? – спросила она.

– Я расскажу, – пообещал я. – Потом.

– Как знаешь, – сказала она. – Я еду на Рижское взморье, и, поверь, там будет много желающих меня развлечь.

В этом я не сомневался.

В начале сентября, за три дня до отъезда, я поехал на Андреевский рынок, купил сухофрукты и решил сразу же завезти их Осе. Войдя во двор, я заметил машину скорой помощи у Осиного подъезда, взбежал по лестнице, не дожидаясь лифта, зашёл в квартиру. Ося лежала на диване, над ней склонился врач со шприцем в руках. Марина Александровна курила на кухне в открытую форточку.

– Хорошо, что я зашла её навестить, – сказала она в ответ на мой вопросительный взгляд. – Сама бы она ни за что не вызвала.

Через полчаса врач ушёл. Ося по-прежнему лежала на диване с посеревшим лицом. Увидев меня, она попыталась сесть, сказала, неловко улыбаясь:

– Боюсь, что я несколько переоценила свои возможности. Тебя это ставит в очень неудобное положение?

– Наоборот, – бодро возразил я. – Совсем наоборот.

Приехал вызванный Мариной Александровной Урбанас, я отправился к Ирме с покаянием, и мы уехали на три недели на Рижское взморье – прекрасные три недели, тем более прекрасные, что были они началом конца.

Когда я вернулся, Ося выглядела бодрее, очень жалела об отмене поездки, сердилась на Урбанаса, переселившегося к ней жить, постоянно повторяла, что она должна, обязана поехать. В декабре ей снова стало хуже, её положили в больницу. Несмотря на запрет, я пришёл её навестить. Её густая каштановая грива за полгода сделалась совсем седой, она сильно похудела, огромные глаза запали, но смотрели весело. Урбанас сидел рядом на складном стуле, читал толстую книгу.

– Ося, – сказал я. – Я съезжу сам. Я доеду до Ухты, постараюсь узнать про этого Корнеева. Если найду его, он мне поможет, если нет, я сам пойду, по вашему плану.

Урбанас бросил на меня быстрый взгляд, но ничего не сказал.

– А сессия? – спросила Ося.

– Я возьму академку, – ответил я. – Это не из-за вас. Я должен о многом подумать.

Через три дня я улетел в Ухту. Теперь я возвращался с ощущением, что прошло не четыре недели, а, по меньшей мере, четыре года.

– Самолёт готовится к посадке. Просьба к пассажирам вернуться на свои места и пристегнуть ремни безопасности, – сказала стюардесса.

Я натянул куртку, приготовился. С трапа я спустился первым, бесцеремонно протиснувшись вперёд и растолкав других пассажиров. Из аэропорта я позвонил домой, сказал матери, что зайду вечером, потом позвонил Осе, трубку никто не взял. На последнюю пятёрку я взял такси, доехал до Осиного дома, открыл своим ключом. Никого не было, и, наскоро приняв душ и переодевшись, я взял письма и поехал в больницу.

За месяц, что меня не было, она изменилась так, что я с трудом узнал её. В сморщенной, прерывисто дышащей старухе с трясущейся головой и мутным взглядом не было ничего от Оси, которую я знал и любил.

– Это я, Андрей, – сказал я. Она не отозвалась.

– Это я, – повторил я. – Я вернулся. Из Того Города. Они все живы, здоровы. Я привёз вам письма.

Медленно-медленно, словно возвращаясь из далёкого далека, взгляд её прояснился, сфокусировался на мне, она что-то прохрипела, я не понял, наклонился поближе.

– Она просит прочитать их, – сказал Урбанас.

Я присел на краешек кровати, достал письмо Катерины Ивановны, распечатал.