Да здравствует фикус! Дочь священника - Джордж Оруэлл

Дороти. Шесть пенсов?

Чарли. Еще и много. За цигарку под утро сходит.

Миссис Макэллигот. Ни раза не брала я помене шиллинга, ни раза.

Рыжий. Однажды в темнотище мы с Живчиком прям на погосте залегли. Утром очухался – глядь, я на камне драном на могильном.

Живчик. На ней вошь всякая, прям до ужаса.

Миссис Макэллигот. В одну ночку мы с Майклом в свинарнике приладились. Ток сунулись в сарай, а он мне: «Матерь Божия! Да ето ж тут свинища!» А я ему: «Пущай…. свинища! Теплей станет». Ну, залазим, стара свинья на боке дрыхает, храпу как с трахтора. Я тихо подладилась, за шею ей обнялась, и во всю ночь меня свинища угревала. Куда хужее шкиперить случалось.

Глухарь (поет). Эх, бури-бури, бури-бури…

Чарли. Во наш Глухарь шпарит без перерыва! Какая-то, говорит, жужжалка из глотки сама играет.

Папуля. Как пацаном я был, так мы чаев и бутильбродов и другой этой ерунды не потребляли. Жили тогда на настоящем, прочном корму. Мясо вареное. Пудинг на сале. Голова поросячья. Клецка свиная. Откармливались, как петухи бойцовые на рыжак в день. А теперь уж полсотни годов при дороге. Картоху роешь, горохи гребешь, с репы лист молодой щиплешь, и все тебе. Да дрыхнуть в мокрой соломе, да брюхо до сытности не набить. Эх….!

(Скрывается в недрах пальто.)

Миссис Макэллигот. А каков смел был Майкл, куда хошь ходил. Мы многие разы залазим в дом пустой и прям на койке спать. «Другой народ при своем доме, – скажет он мне, – а почем нам-то с тобой нету?»

Рыжий (поет). «Танцую я, слеза глаза туманит…»

Мистер Толлбойс (сам себе). Absument haeres Caecuba dignior! Да, Гораций, «нет у Цекуба наследников достойных»[56]. Подумать только, Кло-сен-Жак – двадцать одну бутылку хранил мой погреб в роковую ночь, когда младенец на свет появился и я бежал поездом предрассветным с молочными бидонами!

Миссис Уэйн. Сколько ж венков нам было послано, когда наша мамашенька скончавшись, вам не поверить! Больших, дорогих, все с лентами…

Миссис Бендиго. Жила б я заново, пошла бы замуж ради денег.

Рыжий (поет).

Танцую я, слеза глаза туманит,

В моих объятиях совсе-ем другая!

Проныра-Ватсон. Тут, гляжу, многим о себе повыть охота, обида накатила, да? Че ж тогда мне, бедняге невезучему? Вас небось сразу, как восемнадцать сравнялось, на нары не кидали?

Живчик. Ой, Боженька!

Чарли. Поешь, Рыжий, как кот с отбитым потрохом. Слушай меня, даю концерт-вокал: «Ису-ус, души моей возлю-юубленный…»

Мистер Толлбойс (сам себе). И предстал в Крокфорде. С епископами, со архиепископами, со всей компанией небесной…

Проныра-Ватсон. Сказать, как первый раз в кутузку загремел? Родимая сестрица заложила, ага! Корова была отродясь. И мужа нашла психа богомольного: такой, сатана, богомольный, что у ней нынче десять ребятишек. Вот он ее и подучил на меня стукнуть. Но я, что они сдали меня, вравно им дал отплату. Сразу, как вышел, молоток купил, пошел к им в гости и пианину их на спички поколол. «На, говорю, родная, получи! Кобыла ты, говорю, сучья!»

Дороти. Как холодно, как холодно! Ноги, кажется, совершенно онемели.

Миссис Макэллигот. Остывшая уже опосля чаю драного? Я уж вот тоже вся зазябла.

Мистер Толлбойс (сам себе). Хлопоты пастыря, хлопоты пастыря! Мои устроенные на лужайке базары благодетельных салфеточек рукодельных, горшочков расписных! Мои лекции Дружным Матерям – «Миссионерство в Западном Китае», с волшебным фонарем, четырнадцать слайдов в наборе! Мой юношеский крикет-клуб «Только для трезвенников!», мои занятия по подготовке к таинству конфирмации: воспитание непорочности раз в месяц на скамьях зала церковного! Мои бойскаутские оргии: отряду Отважных Волчат салютовать Великим Воем! Отдел моих «добрых домашних советов» читателям журнала приходского: «Поршень от вашей старой авторучки еще послужит превосходной клизмой для вашей канарейки».

Чарли (поет). «Ису-ус, души моей возлю-ю-убленный…»

Рыжий. Подымайся, братва, – утюг прется!

Папуля высовывается из пальто. Появляется патрульный полицейский.

Полисмен (трясет спящих на соседней скамейке). Ну-ка, вставай, вставай! Проснись! Спать хочешь, домой иди. Ночлежку себе развели! Живо вставай! Ну!

Миссис Бендиго. Ишь ты черт, молодой да проворный. В начальники лезет; волю ему, так и дыхнуть не даст.

Чарли (поет).

Ису-ус, души моей возлю-ю-убленный,

Просторы духа открыва-а-ающий…

Полисмен. Ну ты, заткнись! Это чего тебе, молельня у баптистов? (Живчику.) Мигом вставай, и безо всяких!

Чарли. Затычки нет, сержант. В самом нутре гармоника – музыка из меня наружу как натуральность.

Полисмен (трясет миссис Бендиго). Вставай, мамаша!

Миссис Бендиго. Мамаша! Кто это мамаша? А хоть бы и мамаша, да не такому чертову сынку! Скажу еще, констебль, те по секрету: мне как захочется, чтоб меня жирной мужской лапой за тело хапали, – к тебе не попрошусь. Найду кого, кто малость покрасивше.

Полисмен. Ладно-ладно! Нечего тут обиды строить, закон есть. Приказ имеем, при исполнении. (Величественно удаляется.)

Хрюкач (вполголоса). Сынок папаши долбаного, сучьей матери!

Чарли (поет).

Пока волна катится бур-рна,

Пока гр-роза гр-ремит над ней!

Последние два года я в Дартмурской тюряге басом на хоре пел.

Миссис Бендиго. Мамаша я ему! (Кричит вслед полисмену.) Че ж ты домушников драных не ловишь, все ходишь суваться к женщине уважаемой, замужней?

Рыжий. Вались, братва. Уперся вроде.

Папуля уползает в глубь пальто.

Проныра-Ватсон. А как щас в Дартмуре? Джем в завтрак-то дают?

Миссис Уэйн. Конечно, это уж действительно нельзя, чтобы народ в улицах спал. Вид как бы очень неприятный, и потачки нельзя для разных всяких, у кого жилища даже не имеется, типа вот некоторой шушеры…

Мистер Толлбойс. Златые дни, златые дни! Скаутские походы с ученицами в ближний лесок – фургончик напрокат, гладкие чалые лошадки, сам я в костюме сером фланелевом, шляпе соломенной, в неброском светском галстуке. Булочки, имбирное пиво под вязами зелеными. Дюжина школьниц скромных, благонравных, пылко резвящихся в высоком папоротнике, и я, счастливейший наставник их духовный, весьма спортивный, in loco parentis[57] задочки девичьи пошлепывающий…

Миссис Макэллигот. Ну, кому дрых, а мне уж сна на ету ночь не станет от моих старых костей клятых. Силов нету так шкиперять, как мы прежде-то, когда с Майклом.

Чарли. Джем не дают, но сыр там теперь на неделю по два раза.

Живчик. Ой, Боже! Мочи моей нет, ток идти попроситься в Совет приютский.

Дороти встает, но едва не падает – колени одеревенели от холода.

Рыжий. Ну и загонят враз в работный дом. Двинем, что ль, утром